В Казани на сцене театра им. М.Джалиля состоялась мировая премьера балета «Иакинф», в центре которого личность и судьба основоположника российской китаистики – архимандрита Иакинфа, в миру Никиты Яковлевича Бичурина. Видный ученый, опальный монах, очарованный странник…

О том, почему был выбран именно этот исторический персонаж, какую роль в его жизни сыграл любовный треугольник и что общего между китайской и татарской музыкой, в беседе с корреспондентом «РТ» рассказала автор балета – композитор Резеда Ахиярова.

– Помнится, три года назад, когда мы встречались по другому поводу, вы сказали, что пишете балет, но не захотели даже намекнуть, о чем он… Вы суеверны, Резеда Закиевна?

– Дело не в суевериях. Я в принципе не люблю говорить о том, что еще не написано. Непрочитанная книга, недо­смотренный спектакль, ненаписанная музыка – это вещи одного порядка. Необходимо пройти весь путь до конца, и только после этого можно о чем-­то говорить. А три года назад у нас даже готового сценария не было. Сценарий пишет балетмейстер, но в силу личных обстоятельств у него не было возможности сразу включиться в работу, и мы просто ждали… Это потом все закрутилось, а создание самой партитуры заняло около года.

– Ну вот вы прошли этот путь… Какие ощущения после премьеры?

– Безусловно, для меня и всей постановочной группы это большое событие. Все-­таки не каждый год театр вы­пускает такие крупные полотна. А состоялся спектакль или нет?.. Думаю, да. Хороших отзывов очень много, и не только от музыкантов. На премьере присутствовал Генеральный консул Китая, в зале было много китайских студентов. Даже из Чувашии, где родовые корни Никиты Бичурина, специально приезжали посмотреть наш балет. И, судя по реакции, спектакль понравился.

Честно скажу, за музыкальную составляющую я не переживала, потому что в своей работе была уверена. Меня волновало, что получится в целом – вместе с хореографией, костюмами…  Ведь мы с Ренатом Магсумовичем (Ренат Харис – автор либретто балета «Иакинф». – Прим. авт.) смог­ ли увидеть все это уже на репетициях, да и то постепенно, частями. Но и в целом оказалось весьма интересно. По­-моему, балетмейстер Александр Михайлович Полубенцев прекрасно справился со своей задачей. Между нами в процессе репетиций была полная гармония. Абсолютно каждый такт в музыке был выверен, лишнее отсечено, что­-то по просьбе балетмейстера дописано. Мне понравилась и работа нашего художника – замечательного петербургского сценографа Вячеслава Окунева и всех, кто ему помогал со светом, компьютерной графикой. Все было сделано на очень высоком уровне. 

– Насколько мне известно, вначале обсуждалось несколько сюжетов, но вы выбрали своим героем Иакинфа. Чем вас привлек­ла эта фигура и, если не секрет, какие еще были сюжеты?

– Разные. Сказочные, исторические… Но меня сразу заинтересовал этот персонаж. Конечно же, я знала об этом человеке. Еще задолго до всего я прочитала книгу Владимира Кривцова «Отец Иакинф», которая была в домашней библиотеке моих родителей. До сих пор ее помню: толстая такая, в коричневой обложке. Владимир Кривцов досконально изучил биографию и побывал всюду, куда забрасывала судьба отца Иакинфа. Поэтому когда Ренат Магсумович предложил этот сюжет, я с радостью за него ухватилась. Хорошо, что и театр одобрил мой выбор.

– А как вы поняли, что это должен быть балет, а не опера, допустим?

– Потому что на тот момент я не собиралась писать оперу и искала именно балетный сюжет. После знакомства с либретто мысленно я уже представляла его в крас­ках, мизансценах… Мое первое восприятие всегда очень эмоциональное. Другое дело, что тогда я не могла знать, как это воспримется балетной публикой. Ведь для нее важна даже не столько музыка, а то, насколько ярко, красочно это поставлено. Мы всегда рискуем, когда беремся за что­-то новое. Так было с балетом «Золотая Орда» и с моими операми – «Любовь поэта» и «Сююмбике».

– Пожалуй, Иакинф – все же самый неоднозначный, если не сказать, авантюрный из ваших героев.

– Да, с точки зрения публики и Тукай, и Сююмбике – абсолютно бесспорные фигуры, национальные символы, можно сказать. А тут и сама личность не такая известная, и жанр необычный – байопик, балет-биография. Но сюжет интересный. Судьба у Бичурина очень сложная, с не­ожиданными поворотами. И мы постарались донести это до зрителей, показать человека со всеми его страстями. Ведь Никита Бичурин не собирался быть монахом и впоследствии дважды подавал прошение, чтобы с него сняли монашеский сан. Он был земной человек.

– То есть если бы не история его несчастной любви, то балет мог бы и не случиться?

– Любовная интрига должна быть в балете, а тут фактически любовный треугольник. И это не наш вымысел. Никита и его двоюродный брат Александр Корсунский, тоже семинарист, на самом деле были влюблены в одну девушку – Татьяну Саблукову. А перед тем как она предпочла Александра, братья дали клятву: тот, кого Татьяна отвергнет, примет монашество. И Никита Бичурин клятву сдержал, хотя в каких­-то других жизненных ситуациях он часто шел против течения и не признавал никаких условностей. Скажем, после возвращения из Китая в Петербург он продолжал носить китайскую одежду. А в Иркутске, будучи архимандритом, встречался с декабристом Николаем Бестужевым. Это был гордый человек! Сколь бы дерзкими, даже вызывающими ни выглядели в глазах современников некоторые поступки отца Иакинфа, он никогда не изменял главному делу своей жизни – служению науке, наведению духовных и культурных мостов между народами Китая и России. Возглавив в свое время русскую миссию в Пекине, он первым делом начал учить китайский язык. Его предшественникам такое даже не приходило в голову.

– Балет был задуман задолго до нынешних геополитических сдвигов, поэтому сложно заподозрить вас в какой­-то конъюнктурности. А сами вы не удивлены тем, сколько аллюзий с современностью вызывает ваш «Иакинф»?

– Увлечение китайской культурой в нашей стране началось именно с Никиты Бичурина и его научных трудов, и мы просто следовали биографии нашего героя. А если говорить о совпадениях, то их действительно много. Скажем, Никита Бичурин учился в Казанской духовной семинарии, и в этом году, оказывается, отмечается ее 300­летие. Патриарх Кирилл в связи с этим направил письмо Раи­су РТ Рустаму Нургалиевичу Минниханову, в котором содержится в том числе просьба увековечить память выдающегося выпускника семинарии отца Иакинфа. Мы и об этом не могли знать.

– Доводилось ли вам раньше сочинять «китайскую» музыку?

– Никогда, это мое первое обращение к китайской теме. Единственное, что меня связывало с Китаем, – это дружба с казанскими «шанхайцами», музыкантами, приехавшими в свое время вместе с Олегом Лундстремом. Вот их рассказы об этой стране, где они провели много лет, я помню. А когда уже вплотную работала над балетом, то, естественно, я постоянно слушала и жадно впитывала любой музыкальный материал – и народный, и классический.

Китайская музыка, как и татарская, основана на пентатонике, и созвучия действительно есть. Наверное, это тоже помогало, но я не знала, как воспримут мою музыку сами китайцы. Поэтому когда Чжан Ю, наша исполнительница на гучжене (традиционный китайский инструмент наподобие гуслей. – Прим. авт.), сказала, что ей близка и нравится музыка, которую я написала, это был просто бальзам для меня.

– Кстати, где вы нашли эту исполнительницу?

– Я мечтала включить гучжен в свой балет и все время пыталась найти какое-­то звучание, которое могло бы заменить этот удивительный инструмент. А когда уже шли репетиции, мне сказали, что в нашем институте культуры есть аспирантка, которая играет на гучжене и даже дает концерты. Так мы и познакомились. Чжан Ю пришла на репетицию со своим инструментом, я дала ей ноты, и она показала, как это звучит. А позже было найдено и постановочное решение картины в Пекинской опере. Во время нее Чжан Ю в традиционной китайской одежде сидит на сцене и не просто исполняет тему куньцюй – самой древней из дошедших до нас форм китайской оперы, но и оказывается как бы внутри действия. К слову, после спектакля она подарила мне точно такой же инструмент, на каком играет сама.

– Планируете продолжить китайскую тему в своем творчестве?

– Лично у меня таких планов нет, но после премьеры мне стали поступать предложения написать музыку для определенных китайских инструментов. А возьмусь ли я за это, пока не решила.

– Но какие-­то новые замыс­лы наверняка уже есть?

– Пока шла работа над балетом, я старалась не распыляться. Накапливала мысли, силы… Это действительно потребовало огромных затрат – и духовных, и физических. Балет и сейчас не отпустил меня полностью, некоторые темы буквально преследуют. А что дальше… Возможно, возьмусь за симфоническое произведение, тем более что меня давно на это нацеливают, в том числе наш симфонический оркестр. Либо это будет что-­то сценическое или хоровое. Но сейчас хочется немного прийти в себя.