Спустя 130 лет участница Великой Отечественной войны елабужанка Галина Чигвинцева повторила боевой путь своей знаменитой землячки Надежды Дуровой
Кстати, в минувшем сентябре исполнилось 229 лет со дня рождения знаменитой кавалерист-девицы. Дата некруглая, а потому и неприметная. Ныне лишь юбилеи, относящиеся к самой Елабуге и ее именитым согражданам, проходят под гром фанфар и сполохи фейерверков. Вспомните пышность торжеств, посвященных 1000-летию города и «круглым» датам живописца «Берендеева царства» Ивана Шишкина, той же Надежды Дуровой, поэтического светоча Серебряного века Марины Цветаевой.
А ведь путь к ним был долог и тернист. Хотя Елабуга как островок счастливого средоточия истории, природы и особой русской ауры и прежде выгодно выделялась из множества провинциальных городов, трудно было найти в те годы другое такое знаменательное место, где музейное дело десятки лет пребывало в столь запущенном состоянии. Казалось бы, что мешало? В городе сохранилось многое из материального наследия некогда прославивших его людей. В частности, непосредственно связанного с Дуровой – остатки дома, где она жила.
Приехав сюда в конце 70-х годов прошлого века, я первым делом стал искать дом №123 по улице Московской, где 30 лет прожила знаменитая участница Отечественной войны 1812 года. И обнаружил там разор и запустение. Беспрепятственно проникнув внутрь полуразрушенного строения, я бродил по загаженным комнатам со следами былого благоустройства, перешагивая через россыпи водочных бутылок и холмики какого-то тряпья. Поднявшись на второй этаж, толкнул ногой дверь и вздрогнул: с огромного портрета, стоящего на занесенном снегом полу, строго и, как показалось, с укором глянула на меня бывшая хозяйка дома – мужеподобная дама, затянутая в корсет штаб-ротмистрского мундира.
Странно было видеть средь этих руин прославленную героиню первой Отечественной войны, женщину с непредсказуемой, полной авантюризма и тайн биографией. Представьте только: десять лет службы в конном строю, участие в сражениях под Смоленском и Бородино, в европейских походах русской армии, ординарец фельдмаршала Кутузова, единственная женщина среди Георгиевских кавалеров, известная писательница, ортодоксальная феминистка!
Судьба амазонки была предречена ей с самого рождения. Мать, повенчанная с гусарским ротмистром без благословения родителей, «увозом», мечтала о сыне, надеясь, что внук вернет родительское прощение, но рождение девочки разрушило ее планы. Первородная неприязнь к дочери с годами лишь ужесточалась. Однажды во время похода, раздраженная плачем малютки, она в сердцах швырнула ее из окна кареты! Потрясенный отец после того случая не спускал дочь со своего седла, а на роль няньки назначил гусара, который, по воспоминаниям Надежды Андреевны, целыми днями носил ее на руках, водил в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махать саблей. Неудивительно, что в шесть лет девочка бегала по горнице, крича во весь голос: «Эскадрон! направо заезжай! с места! марш-марш!» «Может быть, я забыла бы, наконец, все свои гусарские замашки и сделалась обыкновенною девицею, как все, если б мать моя не представляла в самом неблагоприятном виде участь женщины» (Из рассказа Дуровой своему биографу.).
В 18 лет она вышла замуж за заседателя Сарапульского земского суда, от которого в 1803 году родила сына Ивана (в усадьбе-музее Дуровой в Елабуге хранится свидетельство о его рождении). Сама Надежда Андреевна этот «женский» факт биографии скрывала и в графе о семейном положении всегда писала: «Холост». Известно, что впоследствии сын, сосватав невесту, послал матери письмо, прося благословения. Вскрыв конверт и увидев обращение «Маменька», она в гневе его разорвала, оставив без ответа.
Ее давнее намерение «выйти из сферы, назначенной природою», и, выдав себя за мужчину, посвятить себя военной службе в кавалерии совпало с всеобщим патриотическим порывом – Россия была в преддверии войны с Наполеоном. И в 1806 году в день своих именин она, отрезав косы и переодевшись в казакин, покинула отчий дом. «Камский найденыш», как прозвали «юношу» казаки, был зачислен в лейб-эскадрон конно-польского уланского полка, участвовавшего в прусской кампании.
В одном из боев Дурова отбила у неприятеля тяжелораненного поручика. За храбрость, проявленную при спасении жизни офицера, Александр I собственноручно вручил ей Георгиевский крест. До него уже дошли слухи о сражавшейся в его армии девице, и, оставшись с ней тет-а-тет, император, смущаясь, спросил: «Я слышал, что вы не мужчина, правда ли это?» И, краснея, выслушал вымученный утвердительный ответ визави. Высочайшей милостью монарха Дурова оставалась в кавалерии, взяв государево имя своим пожизненным псевдонимом.
Но одно дело открыться наедине царю и совсем другое – хранить свой секрет от сослуживцев. Был случай, когда в нее влюбилась дочь полковника, и, чтобы не ставить девушку в двусмысленное положение, она была вынуждена перейти в другой полк. В армейской жизни ей постоянно приходилось держать ухо востро, дабы не выказать ненароком присущих женщине интимных особенностей и привычек, выглядеть уж если не вовсе мужчиной, то хотя бы юношей переходного возраста.
«Мая 22-го 1807. Гут-штадт. В первый раз еще видела я сражение и была в нем. Полк наш несколько раз ходил в атаку, но не вместе, а поэскадронно. Меня бранили за то, что с каждым эскадроном ходила в атаку; но это, право, было не от излишней храбрости, а просто от незнания; я думала, так надобно, и очень удивлялась, что вахмистр чужого эскадрона, подле которого я неслась, как вихрь, кричал на меня: «Да провались ты отсюда! Зачем ты здесь скачешь?»
«Августа 26-го. Бородино. Адский день! Я едва не оглохла от дикого, неумолкного рева обеих артиллерий… У меня нет перчаток, и руки мои так окоченели от холодного ветра, что пальцы едва сгибаются; когда мы стоим на месте, я кладу саблю в ножны и прячу руки в рукава шинели; но когда мы идем в атаку, надобно вынуть саблю и держать ее голою рукой на ветру и холоде. Я всегда была очень чувствительна к холоду и вообще ко всякой телесной боли; теперь, перенося днем и ночью жестокость северного ветра, которому подвержена беззащитно, чувствую, что мужество мое уже не то, что было с начала кампании».
- Как не похож автор мемуаров на водевильный образ Шурочки Азаровой из фильма Рязанова «Гусарская баллада»! Дуровой больше приличествовали бы строки: «В одной невероятной скачке вы прожили свой краткий век…» из стихотворения «Генералам двенадцатого года» Марины Цветаевой
Как не похож автор мемуаров на водевильный образ Шурочки Азаровой из фильма Рязанова «Гусарская баллада»! Дуровой больше приличествовали бы строки: «В одной невероятной скачке вы прожили свой краткий век…» из стихотворения «Генералам двенадцатого года» Марины Цветаевой, волею судьбы разделившей с ней землю своего упокоения.
Первым публично раскрыл инкогнито корнета Александрова Пушкин, благословивший «нежные пальчики, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли», на литературный труд и лично редактировавший ее «Записки».
Из переписки Н.А. Дуровой – А.С.Пушкину: «Не извиняюсь за простоту адреса, милостивый государь Александр Сергеевич! Титулы кажутся мне смешны в сравнении со славным именем вашим… У меня есть несколько листов моих записок; я желал бы продать их и предпочтительно вам. Купите, Александр Сергеевич! Прекрасное перо ваше может сделать из них
Опубликованные, они имели столь шумный успех у читателей, что даже рецензировавший их Белинский недоумевал: «Если это мистификация, то признаемся, очень мастерская; если подлинные записки, то занимательные и увлекательные до невероятности».
В Елабуге ее ждали долгая, спокойная старость (умерла она в 83 года), успешное писательство. Выйдя в отставку в чине штаб-ротмистра, до конца дней носила мужское имя и черный сюртук с Георгием в петлице и даже отпевать себя завещала Александром Андреевичем Александровым. Жила предельно скромно, на жалованье от военного ведомства, по нынешним понятиям, на одну пенсию (после ее смерти в доме обнаружили всего один серебряный рубль). В начале 90-х годов прошлого века при разборке кирпичной стены в ее доме рабочие наткнулись на потайную нишу, в которой были спрятаны два хрустальных стакана с золотыми монетами, перстень из драгметалла и дорогая статуэтка. Но, судя по аскетической жизни домовладелицы, «клад» вряд ли мог ей принадлежать.
В 1901 году на ее могиле на Троицком кладбище был по-ставлен памятник. Эпитафия на нем заканчивалась словами: «Мир ее праху! Вечная память в назидание потомству ее доблестной душе!»
Так совпало, что я встретился на той же улице Московской с одной из достойных «назидательниц ее доблестной души», участницей Великой Отечественной войны, сержантом дальнобойной батареи зенитного полка Галиной Яковлевной Чигвинцевой. Самое удивительное, что ее фронтовые дороги в Польше и Восточной Пруссии не раз пересекались с конными маршрутами знаменитой землячки! Служба ее тоже была тяжела и смертельно опасна, как и всякий воинский труд. И все же девушке-зенитчице в армии было несравнимо легче, чем женщине, вынужденной маскироваться под мужчину. Хотя бы потому, что она носила подобающее женское обмундирование, а нежное обращение «сестричка» в трудные минуты согревало жарче спирта. Несомненно, к прочим заслугам кавалерист-девицы стоит отнести и то, что своим примером она проторила дорогу в военную службу не одному поколению будущих защитниц Отечества.
Замечу, что с увековечением памяти легендарной воительницы в Елабуге фатально не везло. Дом с мемориальной доской на фасаде пребывал в неприкаянном состоянии до полного его разрушения. Планируемое к 200-летию со дня ее рождения открытие музея-усадьбы состоялось только в 1993 году. Проволочка случилась и с ее бронзовой конной статуей работы московского скульптора Федора Ляха. Отлитая на Мытищинском заводе, она несколько лет простояла в деревянном ящике на товарном дворе городского комбината благоустройства: местные власти долго не могли прийти к консенсусу с автором о месте ее установки.
Между тем его с первого захода показал мне елабужский старожил Владимир Николаевич Дунаев. С его точки зрения, гарцующая на коне всадница наиболее выигрышно и эффектно смотрелась бы вблизи Спасского собора (как выяснилось, именно на этой площадке настаивал и Лях). Интерес к памяти Дуровой у него отнюдь не случаен: в его богатой книжной коллекции хранилось немало редкостных томов, в том числе и экземпляр первого, 1836 года, издания «Записок» под названием «Кавалерист-девица. Происшествие в России». Книга заканчивалась повестью «Рассказ татарина» – поэтическим произведением о большой светлой любви юноши Хамитуллы и красавицы Зухры.
Старожил и сам являл собой раритетный человеческий экземпляр. В музее города Елабуги стоит старинный колокол с надписью на бронзовом боку: «Отлит на заводе Шишкина в 1889 году». Так вот Дунаев – одного года рождения с тем колоколом!
Сын петербургского на-борщика типографии, он получил диплом техника-механика за пять лет до начала Первой мировой войны. Приехал в Елабугу после Гражданской, работал на заводе, долгое время учительствовал – полгорода его ученики. В начале 30-х ему, специалисту с универсальной политехнической подготовкой, поручили вести занятия в школе трактористов-механиков. Учебно-наглядным пособием служил единственный в городе трактор «Фордзон-путиловец». Мог ли предположить тогда выпускник императорского училища, что доживет до того дня, когда в Елабуге начнется строительство комплекса заводов по производству тракторов, работать на которых, возможно, будут внуки тех самых курсантов, которых он
Правда, тех тракторов долгожитель так и не увидел. Как не увидел и несказанно преобразившуюся сегодня Елабугу – он бы ее просто не узнал! Великолепные шишкинские пруды, усадебный комплекс Дуровой, Литературный музей Цветаевой, новые памятники, реставрированные кварталы старого центра, действующие храмы…
Сколь бы длинной ни была человеческая жизнь, за историей ей, увы, все равно не угнаться.
