После заседания ученого совета в кабинете директора нашли четыре трупа

Два чрезвычайных сообщения с разницей в полтора часа поступили в дежурную часть МВД Республики Татарстан октябрьским днем 1996 года.

В первом говорилось, что возле приемного покоя 15-й городской больницы в салоне «Жигулей» найдены мертвыми директор казанского филиала Института проблем информатики Академии наук Российской Федерации Карен Жамогорцян и его 63летняя жена. Из салона изъяты газовый пистолет «Байкал», переделанный для стрельбы боевыми патронами, гильзы и адресованная водителю предсмертная записка с просьбой отвезти тела в морг, не подвергать их вскрытию, и распоряжениями насчет похорон.

Вторая, еще более шокирующая информация пришла из самого института. В директорском кабинете обнаружены четыре трупа: заместителя директора по экономике Якова Бурмана, начальника отдела Льва Штильмана, ученого секретаря Михаила Немировского и ведущего научного сотрудника Елены Орловской. С пола были подобраны гильзы от «Байкала» того же калибра – 9 миллиметров. Как пояснили в отделе информации и общественных связей МВД, в ходе предварительного следствия было установлено, что в кабинете вспыхнул конфликт, в ходе которого директор перестрелял сослуживцев. После чего на служебной машине отвез жену в больницу и у подъезда приемного покоя убил ее выстрелом в затылок, потом покончил с собой.

Для меня известие прозвучало словно гром среди ясного неба. Подумать только, этот человек жил в соседнем от меня подъезде – мы с ним здоровались во дворе, встречались на каких-то общественных мероприятиях, иногда я видел его с женой, прогуливающимися по улице Вишневского. После всего случившегося я попытался выяснить у его соседей по лестничной площадке: что в их представлении это был за жилец? Оказалось, что его мало кто помнит – неприметный, замкнутый, практически ни с кем не общался.

Зато теперь о нем заговорил весь город. С ужасом. Глава научного учреждения расстрелял во время заседания малый ученый совет! Подобного исхода «научного спора» страна еще не знала.

Преступление ошеломляло и количеством жертв, и тем, что совершил его не матерый уголовник, не отморозок­рецидивист, а уважаемый в научных кругах профессор, член международной Академии информатики, почетный машиностроитель республики. Несколько последующих дней скромный коллектив КФИПИ, в котором едва ли наберется и полтораста человек, не мог оправиться от шока. Похожее потрясение за несколько лет до этого испытали разве что работники Казанского узла фельдъегерской спецсвязи, войдя в заваленный трупами сослуживцев офис на улице Камала («Десятая жертва пасхальной ночи», «РТ», 21.04.11). Но в том случае преступник преследовал определенную цель: под покровом ночи ограбить оружейный сейф. Здесь же средь бела дня ни за что ни про что убиты четверо кандидатов наук. Бесовщина какая-то!

Правда, разговаривая по горячим следам с сотрудниками филиала, я убедился, что коллектив, мягко говоря, директора недолюбливал: многие отзывались о нем с нескрываемой неприязнью, обидой, вспоминали его несправедливости по отношению к себе. Однако мирились, терпели. Тем более что терпеть оставалось всего ничего – скоро его, как говорится, должны были «уйти» на пенсию.

Сразу же после ЧП я связался с ученым секретарем головного московского Института проблем информатики РАН Виктором Захаровым.

– То, что случилось в Казани, для нас полная неожиданность, – признался мой собеседник. – Карен возглавлял казанский филиал почти 20 лет. Великолепный организатор, крепкий хозяйственник, авторитет в научных кругах, регалиями не обижен. 8 декабря ему исполнилось бы 65 лет, после чего мы предполагали проводить его на заслуженный отдых – все, как водится, по-доброму, достойно… И вдруг такое! Сегодня руководство института в полном составе вылетело в Казань – в четверг похороны.

Захаров имел в виду, конечно, похороны сотрудников – о погребении директора не было сказано ни слова. Их проводы в последний путь были достойными памяти невинно убиенных, как по официальному представительству, так и по искренности соболезнований. Правда, траурную процедуру отличала одна особенность – над всеми словно витала черная тень директора-убийцы. Ведь хоронили, по сути, жертв своего рода теракта, к которым страна тогда еще не успела привыкнуть. Собравшиеся у могил коллеги и родственники, кроме горя и сострадания, испытывали еще чувство гнева и недоумения: столько горя принес, изверг, лишил жизни перспективных ученых, поломал их семьи, осиротил детей.

Труп его самого в гробу никто не видел – не нашлось желающих забирать его из морга.

Поступок Жамогорцяна не поддается логическому объяснению. По многочисленным свидетельствам, он отнюдь не обладал чертами характера, которые давали бы повод заподозрить в нем потенциального убийцу. Тогда что? Нервный срыв, стресс, внезапное умопомрачение? Запсиховал и – пятерых наповал? Однако дьявольский расчет, последовательность, с которой он привел в исполнение вынесенный коллегам смертный приговор, ставили над этим вариантом жирный знак вопроса. Столь неординарное преступление не могло произойти спонтанно, у него должны быть веские мотивации.

Специально интересовался у сослуживцев: могли ли сами жертвы спровоцировать его на столь безумный поступок? Что вы, отвечали мне, все они интеллигентнейшие, выдержанные во всех отношениях люди, голоса никогда ни на кого не повысят, будь то научный диспут или бытовое выяснение отношений. Ну никак не могли они вывести шефа из себя, тем более – довести до невменяемого состояния!

Некоторые объясняли неадекватное поведение руководителя депрессивным состоянием, связанным с болезнью жены, которой незадолго до этого был поставлен серьезный, смертельный, в общем­то, медицинский диагноз. Вот, мол, он и решил избавить ее от неминуемых страданий. Но при чем здесь четверо сотрудников, которые были вполне здоровы и в услугах «доктора Смерть» не нуждались? Прямо по Ницше: «Но одно – мысль, другое – дело, третье – образ дела. Между ними не вращается колесо причинности. Так говорил Заратустра». Поди разберись тут, что к чему, если разгадку тайны все шестеро унесли с собой в могилу!

По времени казанская трагедия совпала с резонансным самоубийством директора федерального ядерного центра Владимира Нечая, и многие усматривали в этих событиях некую аналогию: деньги! Финансы филиала давно уже пели романсы, никаких перспектив на его реанимацию не предвиделось, вот руководитель, осознав свою личную беспомощность и невозможность «разрулить» создавшуюся ситуацию, задумал (и осуществил) своего рода показательное харакири.

Но совершить самосуд над пятью ни в чем не повинными людьми – это уж слишком! Не выдерживало критики и предположение, будто под крышей скромного периферийного филиала отмывались какие­то «крутые бабки» – учреждение бедное, сотрудники с большими задержками получали свои нищенские зарплаты. Да и, судя по личностным характеристикам работавших с ним, директор никак не вписывался в проводимые рыночные реформы: бизнесменом был никаким, параллельных коммерческих структур, способных хоть как­то облегчить материальное положение вверенного ему научного учреждения, не создавал. Больше того, как отмечалось, даже тормозил разработки по компьютеризации институтских программ. Скорее, он был тем самым ортодоксальным конем, который борозды не портит, но и глубоко не пашет.

Это подтверждали неоднократные коллективные жалобы и обращения в Москву. Как водится, оттуда приезжали комиссии из проверяющих различных рангов, однако конфликт руководителя с коллективом так и не был урегулирован. Столичное начальство, видимо, из самых гуманных побуждений оттягивало переизбрание директора, всецело полагалось на естественный геронтологический исход затянувшегося дела: по действовавшему положению человек в 65 лет не может занимать руководящее кресло в академическом институте. Но на пенсию, как говорили, он добровольно вряд ли бы согласился.

Не в этом ли причина, толкнувшая его на столь радикально-криминальное решение перезревшего «кадрового вопроса», а вовсе не в «сионистском заговоре», имевшем якобы место в институте (существовала и такая версия)? Все четверо убитых – евреи, они были не только мозгом филиала, его лидерами, но и принципиальными оппозиционерами руководителю, их подписи стояли под всеми протестными петициями в РАН. Не могло ли только это обстоятельство стать поводом для иезуитского мщения?

Как бы там ни было, но следствию так и не удалось выяснить, явилось ли чудовищное преступление результатом эмоциональной вспышки или же четко спланированной местью. Можно лишь предположить, что Жамогорцян по внутренней связи вызвал к себе членов ученого совета (допустим, что неугодных ему) на экстренное минисовещание, после которого их больше живыми не видели. Как оно проходило, с какой повесткой – никто не знает: свидетелей не осталось. Похоже, все было изначально учтено до мельчайших деталей: двойные двери в кабинет и толстенные стены поглотили звуки выстрелов, секретарша в приемной отсутствовала (он заблаговременно отправил ее с каким-то личным поручением), комнаты напротив пусты – обеденный перерыв. Его персональный водитель показал, что после того, как он отвез шефа и его жену к приемному покою 15й городской больницы «Скорой помощи», тот под каким-то предлогом отослал его в регистратуру, а когда он вернулся, оба уже были мертвы. Ни скорая, ни какая иная помощь им не понадобилась, а морг – рядом.

В это самое время комендант института, которой зачем-то понадобилось войти в директорский кабинет, открыла его своим ключом и едва не лишилась чувств, увидев страшную картину: Елена, Лев и Михаил лежали в луже крови на полу, Яков сидел за столом, уткнувшись лицом в руки. Потрясенная женщина позвонила в милицию, и уже через несколько минут отрезок улицы Комлева напротив Лядского сада запрудили оперативные машины.

Удалось поговорить с одним из понятых, приглашенных следователем на место преступления, инженером института (свою фамилию убедительно просил не разглашать).

– Столько крови я не видел даже в американских боевиках! – рассказал он. – Она была загустевшей, как клей. Двое были убиты единичными выстрелами в затылок, другие – двумя. Сами понимаете, я всех этих деталей, конечно, знать не мог – так сказано в протоколе, который я подписал. Хотя, если честно, в тот момент у меня в глазах не то что буквы – вещи и обстановка прыгали!

Существовала, правда, еще одна, вполне убедительная, версия, что настоящий убийца – нанятый директором киллер. Мол, когда заседание началось, в кабинет вошел некто шестой и одного за другим точными выстрелами уложил заказанных ему «клиентов», после чего так же незаметно вышел. Ну, не мог же, в самом деле, солидный ученый, человек с расшатанным здоровьем, пенсионер с пятилетним стажем хладнокровно, словно профессиональный гангстер, расстрелять сидевших за столом людей!

…Проходя недавно мимо мрачноватого старого здания с высокими окнами и тяжеловесными, осыпающимися балконами по нынешней улице Муштари, не удержался от соблазна снова войти в этот печально прогремевший когда-то храм науки. Сейчас на нем другая табличка: «Институт информатики Академии наук Республики Татарстан» – в новом статусе он с 2009 года. Те же мраморные лестницы с резными балясинами и дубовыми перилами, массивные деревянные двери служебных кабинетов. Все осталось таким же, как тогда – ни малейших признаков евроремонта. Вот и дверь того самого кабинета

№203. Она была запертой, теперешнего хозяина на месте не оказалось, и мне не задать ему вопрос: как он ощущает себя в кабинете со столь зловещей «биографией»? Сотрудницы же так молоды, что спрашивать их о давней той истории бессмысленно.

Вспомнилась одна, казалось бы, нелепая деталь. Когда эти лестницы и коридоры осаждали журналисты, силовики, криминалисты, в глаза мне бросилась одиноко висевшая на доске объявлений театральная афиша, призывавшая посетить гастролирующий в Казани спектакль Ричарда Нэша «Продавец дождя» с припиской от руки: «Ввиду неудовлетворительного распространения билетов просьба к культоргам представить в письменном виде списки нежелающих его посетить».

Парадокс! Но именно бойня в этих стенах избавила культоргов от исполнения малоприятного поручения. После того как сотрудники института стали свидетелями реальной кровавой драмы в духе Шекспира, всякое театральное представление показалось бы им наивным трагикомическим фарсом.