Придет время, когда День Победы страна будет праздновать без ветеранов
На этой неделе в Австралии скончался последний из известных участников боевых действий во время Первой мировой войны. Признаться, меня этот факт поразил: сколько же ему могло быть лет? Оказалось, 110! А ведь наступит день, когда СМИ сообщат о смерти последнего участника Второй мировой. И, надо полагать, первой страной без ветеранов окажется Россия, с ее куцей среднестатистической продолжительностью жизни населения вообще и мужского в частности.
И хотя для нас Вторая мировая стала и Великой Отечественной войной, что это меняет? До каждого очередного 9 Мая участники ее не доживают дивизиями! И эта естественная демографическая убыль в отличие от людских потерь военного времени невосполнима. Никакое мобилизационное пополнение не заменит бывшую армию солдат и офицеров, уходящих из жизни от старости, болезней, ран.
Подумать только: некого будет расспросить ни про оборону Москвы и Сталинграда, ни про Курскую дугу, блокаду Ленинграда, взятие Берлина! Останутся лишь документы, книги, фильмы, песни, стихи. И некому будет вспомнить свою, окопную, правду о войне – писателей, актеров, композиторов и режиссеров из числа фронтовиков практически не осталось, а нынешние, не нюхавшие пороху, вряд ли оставят потомкам что-либо хотя бы отдаленно напоминающее могучий творческий симбиоз Шолохова-Бондарчука «Они сражались за Родину».
У каждого воевавшего был личный опыт войны, своя «лейтенантская» и «солдатская» проза. Даже если бы удалось из этих авторских свидетельств собрать единую мозаичную картину Великой Отечественной, то и она вряд ли была бы окончательной и полной. Война как океан, и всякий соприкоснувшийся с ней смог зачерпнуть из нее не больше пригоршни.
Всю свою журналистскую практику я не упускал случая записывать воспоминания фронтовиков. И всякий раз это было открытие, изумление, шок. Казалось бы, сложился устойчивый стереотип о жестокости и бесчеловечности приказов Верховного главнокомандующего, запрещающих отступать, сдаваться в плен, санкционирующих заградотряды и прочее. Однако живущий в одном доме со мной Герой Советского Союза Борис Кириллович Кузнецов считает иначе:
– Я бы не назвал их жестокими. Жесткими, вынужденными, да! Появись сталинский указ №277, известный как «Ни шагу назад!», не в 42-м, а в июне 41-го, война, возможно, закончилась бы раньше и без таких катастрофических потерь. Ведь тысячи красноармейцев сдавались в плен, ни разу во врага не выстрелив! А разве мало было в армии трусов, паникеров, дезертиров? Это сегодня так называемые заградительные отряды воспринимаются как преступное порождение НКВД. Но на войне как на войне: бежишь вперед – смерть, назад – тоже смерть. Так уж лучше вперед! Кстати сказать, за два с половиной месяца боев под Сталинградом «смершевцы» вернули на передовую около 150 тысяч военнослужащих, как говорится, отпраздновавших труса.
– А приказ, запрещавший под угрозой расстрела оказывать помощь раненым?
– Пойми, и в нем железная логика боя. Если во время атаки остановишься, чтобы помочь раненому товарищу, считай, что ты самовольно вышел из боя. В таких случаях командир имел право застрелить тебя, как дезертира. Помню, под Яссами мы сошлись с немцами в штыковой атаке. И тут моему взводному осколками мины перебило ноги. Он кричит, зовет на помощь, но я стиснул зубы – и вперед! Задержишься хотя бы на несколько секунд – и тебе хана, и тем, кто бежит рядом.
Когда в фильмах показывают, что боец во время боя склоняется над раненым товарищем, прикладывает ухо к груди, забирает документы из кармана гимнастерки или пытается сделать ему перевязку, не верь режиссеру – он или слукавил, или понятия не имел о таком приказе. Нам-то его всякий раз перед строем зачитывали…
Неожиданное подтверждение словам Кузнецова услышал я и от матушки Софии из Раифского монастыря (в миру Екатерина Ошарина), которая в войну была и летчицей, и пулеметчицей, и радисткой. Она тоже вспомнила, как в бою под Могилевом бежала по заваленному телами полю, и кто-то из раненых хватал ее за ногу, умолял о помощи. «Остановиться я не имела права, хоть сердце и обливалось кровью: в первую очередь надо было налаживать связь! Потом вернулась на это место, а солдатик уже мертвый…»
У теоретика военного дела Карла Клаузевица есть выражение: «На войне всякая идея человеколюбия – пагубное заблуждение, нелепость». Звериная, патологическая жестокость врага порождала естественную ответную (не скажу, что всегда адекватную) реакцию.
Профессор Казанской государственной консерватории, виолончелист Афзал Насретдинович Хайрутдинов рассказал страшный эпизод Сталинградской битвы, участником которой он стал в 19 лет. К тому времени кольцо вокруг армии Паулюса уже сомкнулось, и немцы обреченно, но все так же ожесточенно, дрались в окружении. После трех безуспешных дневных атак бойцы его батальона потеряли последнюю надежду заночевать в обжитых немецких блиндажах. Когда стемнело, остатки рот были построены на краю балки. Холод пронизывал до костей, впереди ждала голодная ночь под открытым небом. Тут подошел офицер и, отобрав нескольких самых рослых и крепких на вид бойцов, велел им примкнуть штыки и следовать за ним.
Прошло не меньше часа. Люди буквально коченели на ветру. И вдруг команда: занять под ночлег сарай на дне балки! Дважды повторять не пришлось – солдаты кубарем скатились вниз к дощатому строению, похожему на амбар, распахнули двери. В нос ударил запах карболки, медикаментов, кругом валялись окровавленные бинты, вдоль стен двухъярусные нары с матрацами и одеялами. Завалившись на них, бойцы мгновенно заснули. Утром стали выбегать наружу по нужде и увидели страшную картину. Вокруг сарая кучами лежали заколотые штыками тела в нижнем белье (потому накануне их на снегу и не заметили). Оказывается, это был немецкий лазарет…
Еще война не прощала легкомысленного к себе отношения, пренебрежения опасностью, безжалостно карая за любую оплошность. В свое время меня потряс рассказ режиссера Павла Хомского про отряд студентов-ополченцев, оказавшийся летом 41-го в окружении. Командовал им старшина, который в силу своего армейского опыта, как мог, пытался сберечь от неоправданной гибели необстрелянных ребят. Услышав неподалеку звуки боя, он дал команду занять оборону на опушке леса и окопаться. Вскоре из-за леса показались немецкие танки, один из которых развернулся в их сторону (видимо, экипаж заметил цепочку бугорков свежей земли). Проутюжив окопы гусеницами, устремился вдогонку своим. Выбравшись из-под земляного крошева, старшина осмотрел позицию. Его глазам предстала жуткая картина: в дальних от него окопчиках торчали…обезглавленные туловища! Его приказ отрыть окопы в полный рост добросовестно исполнили лишь те, кто оставался в поле его зрения. Остальные же поленились, посчитав, что достаточно и по грудь…
В год 60-летия Победы фронтовик Николай Киселев из марийского райцентра Звенигово отмечал свой вековой юбилей. Это тем более удивительно, что зиму 1942-го он провел в военно-учебном лагере под Сурком в запасном артиллерийском полку, где едва не умер от голода и сильно подорвал здоровье. Он вспоминал, что лагерный старшина, отмеряя курсантам по 200 граммов хлеба на день, к каждой пайке подкладывал на весы пятак, чтоб, значит, себя не обидеть. Несколько лет назад на своем огороде ветеран-долгожитель случайно выкопал старинную монету чеканки 1770 года. Перед тем как отнести ее в районный музей, взвесил для интереса – 50 граммов. Если бы тот старшина подкладывал к его пайке не советский, а екатерининский пятак, артиллерист протянул бы ноги еще в 1942-м!
Война не щадила ни чужих, ни своих, ни военных, ни гражданских. Особенно доставалось женщинам в тылу. Мне довелось разговаривать с Юлией Михайловной Милютиной, участницей небывалого «мясного рейда» летом 1941 года. Вы не поверите: десять комсомолок пешком перегоняли гурт скота для питания бойцов Калининского фронта! За три месяца они прошли вместе с ним полторы тысячи километров по Марийской республике, Чувашии, Горьковской, Владимирской, Ивановской областям. В пути девушки пасли скот, доили коров, отдавая молоко в детские дома и ясли, выступали в сельских клубах. «Однажды при переправе через реку, один бычок свалился с моста в воду – девчата бросились за ним, хотя не все умели плавать. Не дай бог, утонул бы – за каждую рогатую голову пастушки отвечали своей».
Поразительно, но за весь изнурительный марафон они не потеряли ни одной животины, хотя пришлось и от грабителей отбиваться, и даже карантин от ящура держать. Когда «отряд особого назначения» прибыл в один из запасных полков, на девушек было страшно глянуть: исхудавшие, обносившиеся, черные от загара. «Командир полка собственноручно вручил каждой из нас солдатский комплект: гимнастерку, сапоги, пилотку – юбки мы себе сами скроили из плащ-палаток. Эту форму оставшиеся воевать девушки не снимали до конца войны».
И уж вовсе фантасмагорическую историю услышал я от дочери бывшей учительницы Натальи Макаровой – та всю войну преподавала в сельской школе. Чтобы прокормиться, деревенские женщины освоили надомное производство пуховых платков, которые неплохо шли в городе в обмен на продукты. Посредницей в бартерной торговле вязальщицы выбрали учительницу как самую опытную и образованную. Но когда она с мешком, набитым сахарином, мылом, нитками и примусными иголками, вернулась домой, там ее уже поджидали… милиционеры.
За спекуляцию «посреднице» дали пять лет лагерей. Там она тяжело заболела, и врач тюремной больницы предложила начальству сдать безнадежную больную на руки родственникам – меньше будет хлопот с похоронами. Так она оказалась на свободе, а вскоре соседи увидели, как на кладбище понесли гроб с ее телом. Однако никто и подумать не мог, что в могилу опустили пустую домовину, «покойница» же кружными путями, задворками скрылась из села. Тюремщики удовлетворились «липовым» свидетельством о смерти осужденной, а она, выправив за взятку документы на свою девичью фамилию, уехала подальше от этих мест. Из «подполья» учительница вышла только в 1953 году, после смерти Сталина.
А еще война была щедра на парадоксы. Поразительно, как совмещались в ней смерть, лишения, горе с праздником, весельем, довоенными традициями. Жительница Казани, бывшая блокадница Нелли Броверман вспоминала, как в канун 1942 года, в самые мрачные для Ленинграда дни, ей вручили в школе пригласительный билет на… новогодний бал. Чтобы попасть на него вовремя, девочка затемно вышла из дома, где лежала обессиленная от голода мать, и еле передвигая опухшие ноги, дошла пешком от Лиговки, где тогда жила, до Мариинского театра. На улицах – окоченевшие трупы, холод, звуки канонады, а здесь совершенно иной мир праздничных развлечений – как в мирные годы! В театре было натоплено, стояла наряженная елка, горел свет, играла музыка. Детям показали спектакль (какой, она не помнит), а главное – накормили горячим ужином из котлет и картошки, напоили сладким чаем! На девочку этот бал произвел такое же неизгладимое впечатление, как исполнение Шостаковичем его «Ленинградской симфонии» для жителей блокадного города.
Закончу эту военную мозаику строчками из авторской песни Бориса Щеглова «Ветераны», которую он посвятил отцу-фронтовику:
Как-то разговор
я слышал стороной:
«Ну что вы
про войну, мол, то и дело?»
Кому-то надоели мы
с нашею войной,
Но знали б,
как она нам надоела!