Декабрь обычно наполнен большими хлопотами. Год завершается, многое нужно успеть. Но в этой суматохе никогда не забываю, что декабрь – месяц рождения нашего видного поэта Сибгата Хакима. Нынче ему исполнилось бы 93 года…
Много лет я близко общался с Сибгатом Хакимом. Написал о нем более десятка статей и целую книгу, вышедшую в издательстве “Советская Россия”. И все же меня не покидает ощущение, что я чего-то не досказал, не выразил самую суть. Сколько лет прошло с тех пор, как Сибгат-абый ушел от нас. А я все продолжаю размышлять о нем, пытаясь ухватить самое главное в его человеческом и поэтическом облике.
Ну, талант – это само собой. Об этом все пишут. Он проявляется в особой напевности его стиха, искренности и задушевности поэтического голоса. Талант, который проявился с ранних лет и с годами только креп и мужал. В отличие от многих поэтов, Сибгат-абый не растрачивал свой талант в пьяных кутежах (он вообще не пил), а бережно холил и пестовал его. Он знал себе цену и не разменивался на пустяки.
Сразу же скажу и об оборотной стороне этого таланта. Сибгат Хаким был слишком подвержен влиянию времени. Он всеми корнями, всеми фибрами души там, в советском прошлом. Поэт не сомневался в справедливости советского строя и идеалах коммунистической партии. Когда из-под его пера вышло “Сердце беседует с Лениным”, то он и в самом деле разговаривал с вождем по душам.
Главное в его облике, на мой взгляд, то, что это был настоящий труженик, по-крестьянски рачительный и добросовестный. Он работал ежедневно, не зная ни выходных, ни отпусков. Вставал, как правило, с петухами. Наскоро выпивал стакан чая и уходил бродить. Летом – по лебяжинским лесам, зимой – по улицам родного города. Конечно, он не просто гулял – обдумывал замысел очередного стихотворения, прикидывал и так, и эдак. И только когда окончательно созреет и прояснится замысел, брался за перо. Напишет очередное стихотворение или закончит поэму и уже после этого выходит на люди. В Союз писателей, в издательство, в редакции газет и журналов. Встретишь его в такие минуты, а он прямо весь светится от радости. Как же, день не прошел зря!
У Сибгата Хакима была еще такая особенность: он работал над несколькими вещами сразу. На письменном столе в его рабочем кабинете лежит начатая поэма. Что-то застопорилось, он переходит в другую комнату, где на большом обеденном столе навалены кучи книг, – здесь Сибгат-абый готовился к очередному докладу о татарской поэзии. Почитает, сделает несколько выписок, что-то быстро начеркает на листе бумаги. Потом идет на кухню, тут на краешке стола лежит начатая им рецензия на сборник молодого поэта. Жена Сибгата Хакима Муршида-апа знала эту особенность мужа и никогда не трогала его бумаги, не ворчала на беспорядок в доме. Знала: когда закончит работу, тогда и уберет. В связи с этим Сибгат-абый вспоминал слова Самуила Маршака о том, что у хорошего портного всегда должно быть под рукой несколько горячих утюгов.
Таким же тружеником он был и на фронте. В отличие от многих коллег-писателей служил не в газете, а в пехоте, на передовой, в самом пекле. Был командиром взвода, тем самым “Ванькой-взводным”, которые и вынесли на своих плечах всю тяжесть боев с фашистами.
На Курской дуге с ним произошел такой случай. Немцы прорвали на одном участке линию нашей обороны, и часть, в которой служил Сибгат Хаким, оказалась в окружении. Он сумел сколотить из оставшихся в живых бойцов своего и соседних подразделений вполне боеспособную группу. Под покровом темноты эта группа ударила по немцам с тыла и с боем пробилась к своим. Из всего батальона (более 600 человек) в живых осталось только девять…
Пули как-то миновали его, но он был дважды серьезно контужен. В результате одно ухо почти не слышало, а в другом стоял немолчный шум, будто лилась вода.
Мало кто из фронтовых друзей догадывался, что перед ними – поэт. Небольшого росточка, щуплый, узкоплечий, с маленькими, почти детскими ладошками, он, тем не менее, был выносливым и тянул фронтовую лямку наравне со всеми. У него была привычка как-то смешно, по-петушиному вскидывать голову – вверх и немного набок. Нередко повторял, показывая на свои детские ручки: “У нас в семье все плотники, все с широкими, как лопата, ладонями. Один я такой уродился…”
Другая его черта – добросовестность и чувство ответственности за порученное дело. В армии его всегда ставили на самые ответственные участки – в боевое охранение, в окоп на нейтральной полосе, в батальоны прикрытия, когда ожидалось вражеское наступление. Знали – не подведет. Да и позднее, в мирной жизни, он был постоянным членом правления Союза писателей Татарстана, членом редколлегии журнала “Казан утлары”, председателем приемной комиссии, выполнял другие важные общественные поручения. В большие начальники не лез. Но свои обязанности выполнял предельно добросовестно.
Это был очень мягкий, деликатный человек. Добрый, внимательный к людям, особенно к молодым талантам. Сколько их он поддержал в трудную минуту, помог издать первую книжку стихов или подготовить первую публикацию в толстом журнале! Причем делал он это без особых уговоров, как само собой разумеющееся. И только после его ухода стало ясно, что татарская поэзия потеряла чуткого и мудрого наставника.
Имея многочисленные награды и звания, Сибгат Хаким никогда не кичился этим, не требовал к себе какого-то особого отношения. Обычно я делал подстрочники его стихов. И когда высказывал какое-то замечание, он не обижался. Иногда спорил, иногда тут же переделывал строчку. К поэзии он относился, как к главному делу своей жизни.
Пожалуй, временами он был слишком мягок. Не случайно наш задиристый прозаик Аяз Гилязов упрекал его в бесконфликтности. Но не всем же быть бунтарями и возмутителями спокойствия! Нужны и чистые лирики, просто добрые, порядочные люди. А ведь Сибгат Хаким к тому же был талантливым поэтом.
