В 20-е годы И.Сталин не встречался и не беседовал с какими-либо известными деятелями культуры из западных стран. Там мало что знали тогда о Сталине как политике и человеке, и его 50-летие в декабре 1929 года было отмечено только в коммунистической печати. В самом начале 30-х годов сам Сталин решил немного приоткрыть ту завесу тайны, которая окружала его в конце 20-х годов, порождая множество самых нелепых слухов.
Первым из известных на Западе литераторов, с которым встречался и беседовал Сталин, был, по-видимому, знаменитый английский писатель и драматург Бернард Шоу, Нобелевский лауреат 1925 года. В 1931 году 75-летний Шоу совершил кругосветное путешествие, в ходе которого он посетил и Советский Союз. Бернард Шоу считал себя социалистом и другом Советской России, он приветствовал Октябрьскую революцию 1917 года. В Москве писателя ждал очень теплый прием, а 29 июля 1931 года его принял Сталин в своем кремлевском кабинете. Подробности их беседы нам неведомы, однако известно, что все дальнейшее путешествие Шоу по стране и его поездка по Волге прошли в самых комфортабельных условиях. В западных странах в то время был тяжелый экономический кризис, много писали и о кризисе в России. Ходили слухи о голоде и жестокостях в российских деревнях. Но Б.Шоу, вернувшись на Запад, писал, что все слухи о голоде в России являются выдумкой, он убедился, что Россия никогда раньше не снабжалась так хорошо продовольствием, как в то время, когда он там находился.
13 декабря 1931 года в том же кремлевском кабинете Сталин принял приехавшего в СССР Эмиля Людвига. 50-летний немецкий писатель Эмиль Людвиг был автором многих беллетризированных биографий – Наполеона, Гете, Рембрандта, германского императора Вильгельма II (“Последний Гогенцоллерн”), Бисмарка, Вагнера и других. Большой популярностью в 20-х годах пользовались книги Э.Людвига “Гений и характер”, “Искусство и судьба”. Беседа Сталина и Людвига продолжалась несколько часов, она тщательно стенографировалась. Сталин говорил много о самом себе, он рассказал о своих родителях, о детстве, об учебе в Тифлисской семинарии, о том, как уже в 15-летнем возрасте начал участвовать в революционном движении на Кавказе и примкнул к социал-демократам.
Беседа Сталина с Эмилем Людвигом была опубликована не только в газетах; через год она вышла в свет отдельной брошюрой и затем много раз переиздавалась. Выбор собеседника в данном случае не был случайным. В то время в Кремле возник вопрос о написании популярной биографии Сталина. Свои услуги предлагал не только Емельян Ярославский, не отказался бы от такого поручения и Максим Горький. Но Сталин полагал, и не без оснований, что будет гораздо лучше, если его биографию напишет популярный европейский писатель. Эмиль Людвиг, вероятно, думал об этом, но так и не взялся за жизнеописание советского лидера. В 30-е годы Людвиг написал книгу не только о Шлимане, но и об американском президенте Рузвельте, но не о Сталине.
В июле 1934 года Сталин принял в своем кремлевском кабинете знаменитого английского писателя Герберта Уэллса, книги которого хорошо знали и в Советском Союзе. 68-летний писатель был крайне обеспокоен в то время положением в мире, и он решил познакомиться с деятельностью двух людей, которые вызывали наибольший интерес и надежду в кругах европейской левой интеллигенции, – Рузвельта и Сталина. В Москву Г.Уэллс прибыл вскоре после своего посещения Америки и встреч с Рузвельтом, который, как показалось писателю, начал строить в США какой-то новый социализм.
Уэллс уже приезжал в Россию – в 1914 и в 1920 годах. 6 октября 1920 года он имел продолжительную беседу с Лениным. После этой встречи писатель опубликовал небольшую книгу “Россия во мгле”, в которой он с большим сочувствием говорил о Советской России и о Ленине – “кремлевском мечтателе”. Эта книга получила тогда очень широкое распространение.
Беседа Сталина с английским писателем-фантастом была также очень продолжительной. Уэллс убеждал советского лидера, что и в России можно и нужно строить социализм “по методу Рузвельта”. Сталин отозвался о Рузвельте как о “великом рулевом”, который спасает капиталистическое общество, а не строит социализм. Эта беседа была опубликована тогда же в журнале “Большевик” (1934, №17).
Всего через несколько месяцев после встречи в Кремле Г.Уэллс издал в США большую книгу “Опыт автобиографии”, в которой он изложил и свои впечатления от встречи со Сталиным. “Я сознаюсь, – писал Уэллс, – что подходил к Сталину с некоторым подозрением и предубеждением. В моем сознании был создан образ очень осторожного, сосредоточенного в себе фанатика, деспота, завистливого, подозрительного монополизатора власти. Я склонялся разделить точку зрения Троцкого против Сталина. Я ожидал встретить безжалостного, жестокого доктринера – насколько это возможно – и самодовольного грузина-горца, чей дух никогда полностью не вырывался из родных горных долин”.
И вот, наконец, Уэллс встречается со Сталиным. “Все томительно ожидавшие зловещего горца исчезли по его знаку. Он один из тех людей, которые на фото или на портрете становятся совершенно другими. Его нелегко описать, и многие описания преувеличивают его мрачность и спокойствие. Его недостаточная общительность и бесхитростность делают его непонятным для наиболее здравых, но лишенных остроумия людей, отчего он стал предметом самых странных выдумок и скандальных сплетен. Его лишенная огласки, ничем не бросающаяся в глаза личная жизнь охраняется гораздо больше, чем его огромной важности государственная деятельность, и когда около года назад его жена умерла от некоего внезапного повреждения мозга, люди с сильным воображением создали легенду о самоубийстве, которую существование гласности в стране сделало бы невозможной. Все подобные смутные слухи, все подозрения насчет тайных эмоциональных излишеств для меня перестали существовать навсегда после того, как я поговорил с ним несколько минут. Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного; в нем нет ничего темного и зловещего, и именно этими его качествами следует объяснять его огромную власть в России. Я думал раньше, прежде чем встретиться с ним, может быть, о нем думали плохо потому, что люди боялись его. Но я установил, что, наоборот, никто его не боится и все верят в него. Русские – это народ целиком ребячливый, инфантильный, но хитрый; у русских мог быть оправданный страх перед коварством как в них самих, так и в других. Сталин – совершенно лишенный хитрости и коварства грузин. Его искренняя ортодоксальность – гарантия безопасности его соратников. Зачарованные Лениным, они боялись вначале отступлений от его магического направления”.
Мы видим, что Уэллс давал здесь скорее свой портрет увлеченного фантаста, чем портрет Сталина, который был очень талантливым артистом в политике и мог играть разные роли.
Между тем вопрос о популярной и беллетризированной биографии Сталина был в это время уже решен. Над книгой о Сталине уже работал известный в 20-30-е годы 60-летний французский писатель Анри Барбюс. Он был членом французской коммунистической партии с 1923 года и в начале 30-х годов подолгу жил и лечился в Москве. Сталин трижды встречался в 1932-1934 гг. с Барбюсом и подолгу беседовал с ним, но подробности этих бесед не были в то время опубликованы. Все главные материалы, которые были нужны французскому писателю, он получал непосредственно из ЦК ВКП(б).
Книга А.Барбюса “Сталин” вышла в свет в феврале 1935 года в Париже на французском языке. К осени 1935 года эта книга была переведена и на русский язык. Ее издали большим тиражом в мягком переплете в серии “Роман-газета”. Однако А.Барбюс не дождался этого издания. Он был тяжело болен и умер в августе 1935 года в Кремлевской больнице в Москве.
Книга Барбюса имела апологетический характер, в ней нет никаких фактов и документов, свидетельств и анализа, которые могли быть полезными для современного и правдивого жизнеописания Сталина. Но в этой книге содержалось множество формул, которые потом очень часто повторялись в советской печати. Именно Барбюс впервые написал, что “Сталин – это Ленин сегодня”. “История его жизни, – писал Барбюс о Сталине, – это непрерывный ряд побед над непрерывным рядом чудовищных трудностей. Не было такого года, начиная с 1917-го, когда он не совершил бы таких деяний, которые любого прославили бы навсегда. Это – железный человек. Фамилия дает нам его образ: Сталин – сталь”. Сталин – это великий вождь “с головой ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата” и т.п.
Книгу А.Барбюса, впрочем, вскоре изъяли из библиотек. Говоря об окружении Сталина, писатель упоминал и таких людей, которые в 1937 году были объявлены “врагами народа”. Но писатель уже умер, а переделывать без него текст книги никто не решался.
23 июня 1935 года по приглашению А.М.Горького в Москву прибыл Ромен Роллан, знаменитый французский писатель, Нобелевский лауреат 1916 года, книги которого были очень популярны в Советском Союзе и издавались у нас большими тиражами, чем в самой Франции. Р.Роллан остановился в московском доме Горького, и здесь у него было много встреч с писателями, музыкантами, артистами. По своему обычаю Роллан вел подробный дневник своих встреч, впечатлений и размышлений. В этом дневнике месяц, проведенный в Москве, составил целый том – “Московский дневник”, который был впервые опубликован во Франции только в 1960 году, а в СССР – в 1989 году (журнал “Вопросы литературы”, 1989, № 3-5).
28 июня 1935 года Сталин принял французского писателя в своем кремлевском кабинете и имел с ним большую беседу. Эта беседа тщательно записывалась как стенографистом, так и самим Ролланом – с разрешения Сталина. В “Правде” 29 июня появилось лишь краткое сообщение: “28 июня днем состоялась беседа т.Сталина с Роменом Ролланом. Беседа продолжалась 1 час 40 минут и носила исключительно дружеский характер”. На встрече в Кремле присутствовали жена Р.Роллана, поэтесса и переводчица М.Кудашева, а также председатель правления Всесоюзного общества культурных связей с заграницей писатель А.Аросев. Беседа со Сталиным произвела на 70-летнего Роллана большое впечатление, о чем он потом не раз говорил и писал А.М.Горькому. Но то же самое писал уже на следующий день Сталину и А.Аросев, хорошо знавший французский язык и сопровождавший Р.Роллана как переводчик. Аросев докладывал вождю: “Ромен Роллан, надо прямо сказать, очарован Вами лично. Он мне несколько раз говорил, что ничего подобного не ожидал и никогда в жизни себе Сталина таким не представлял”.
Ромен Роллан очень хотел сразу же опубликовать запись своей беседы со Сталиным. Но он был связан обещанием не разглашать содержание беседы в Кремле, пока сам Сталин не найдет нужным сделать это. Но Сталин так и не дал своего согласия на публикацию, хотя Ромен Роллан обращался к нему по этому поводу несколько раз. Почему Сталин был против? Только теперь, когда беседа Сталина и Р.Роллана была опубликована в разных российских изданиях, можно высказать на этот счет некоторые предположения. Поражает в первую очередь крайняя примитивность всех восхвалений Р.Роллана в адрес СССР и его упреков по поводу отдельных “упущений” советских властей, но также примитивность и неубедительность доводов и объяснений Сталина. Так, например, Р.Роллан выражал недоумение “французской публики” по поводу принятого в СССР в 1935 году закона об ответственности и наказаниях малолетних преступников с 12 лет (согласно постановлению ЦИК СССР, на детей распространялись все уголовные наказания для взрослых). Сталин взял новый закон под свою защиту. “Этот декрет, – сказал он писателю, – имеет чисто педагогическое значение. Мы хотели устрашить им не столько хулиганствующих детей, сколько организаторов хулиганства среди детей. В наших школах были обнаружены отдельные группы в 10-15 мальчиков и девочек, которые ставили своей целью убивать и развращать наиболее хороших учеников и учениц, ударников и ударниц. Учеников-ударников топили в колодце, наносили им раны, всячески их терроризировали. При этом было обнаружено, что такие хулиганские детские шайки организуются бандитскими элементами из взрослых. Декрет дан для того, чтобы устрашить и дезорганизовать взрослых бандитов”.
Трудно было опубликовать даже в 1935 году и пояснения Сталина насчет террористических групп в самом Кремле. “У нас в Кремле, – говорил Сталин ошеломленному Р.Роллану, – есть женщины-библиотекарши, которые ходят на квартиры наших ответственных товарищей в Кремле, чтобы держать в порядке их библиотеки. Оказывается, что кое-кого из этих библиотекарш завербовали наши враги для совершения террора. Мы обнаружили, что эти женщины ходили с ядом, имея намерение отравить некоторых наших ответственных товарищей. Конечно, мы их арестовали, расстреливать их не собираемся, мы их изолируем. Вот вам еще факт, говорящий о зверстве наших врагов”.
“Но почему бы Вам вот эти самые факты не опубликовать?” – воскликнул французский писатель. “Это не такое простое дело, – ответил Сталин. – У нас имеется немало бывших людей – жандармов, полицейских, царских чиновников, их детей, их родных. Эти люди не привыкли к труду, они озлоблены и представляют готовую почву для преступлений. Мы опасаемся, что публикация о хулиганских похождениях и преступлениях указанного типа может подействовать на подобные выбитые из колеи элементы заразительно и может толкнуть их на преступления”. “Это верно, это верно”, – согласился Ромен Роллан.
Через несколько дней Сталин в сопровождении Ворошилова, Молотова и Кагановича навестил Горького на его даче в Горках, где в то время был и Ромен Роллан. Ужин был многолюдным и обильным, но Сталин по большей части молчал. Р.Роллан записал в своем дневнике: “Они много пьют. Тон задает Горький. Он опрокидывает рюмку за рюмкой водки и расплачивается за это сильным приступом кашля. Вечер показался мне очень утомительным и скучным”. Впрочем, Роллан считал, что у его российского коллеги были основания для такого поведения: он называет его “медведем с кольцом в губе”. “Несчастный старый медведь, увитый лаврами и осыпанный почестями, равнодушный в глубине души ко всем этим благам, которые он бы отдал за босяцкую независимость былых времен, на сердце его лежит тяжелое бремя горя, ностальгии и сожалений. Мне кажется, что, если бы мы с ним остались наедине (и рухнул бы языковой барьер), он обнял бы меня и долго молча рыдал”.
Но и в этом предположении Р.Роллан, скорее всего, был неправ. Горький не был равнодушен к своему новому положению в СССР.
Ромен Роллан покинул Москву 21 июля 1935 года. В последующие месяцы и позже он направил Сталину несколько писем с разными просьбами и предложениями, он даже начал изучать русский язык. Роллан планировал снова посетить СССР в 1937 году. Однако арест Николая Бухарина, которого Роллан хорошо знал и высоко ценил, потряс французского писателя. В отчаянном письме к Сталину Р.Роллан взывал к памяти их “общего друга” Горького и просил пощадить Бухарина. “Разум типа Бухарина – это богатство для его страны, он может и должен быть сохранен для блага советской науки и развития теоретической мысли. У нашего общего друга Максима Горького я часто встречался с Бухариным, их связывала самая тесная дружба. Если эти воспоминания могли бы спасти Бухарина, то во имя Горького я прошу Вас о милосердии”. Но Сталин не стал отвечать и на это письмо Р.Роллана, которого сам же назвал “величайшим мировым писателем”.
Следующим собеседником Сталина из числа великих европейских писателей был Лион Фейхтвангер, с которым советский вождь очень долго беседовал в своем кремлевском кабинете 8 января 1937 года. Фейхтвангер приехал в Москву еще в декабре 1936 года, и программа его встреч и бесед в СССР была очень обширной. Но после встречи со Сталиным перед этим немецким писателем, выросшим в богатой еврейской семье и бежавшим из гитлеровской Германии во Францию, открылись все двери, и даже двери Октябрьского зала в Доме союзов, где шел “открытый” судебный процесс над большой группой “троцкистов” во главе с Пятаковым и Радеком. Лион Фейхтвангер также вел в Москве подробные записи и, вернувшись во Францию, очень быстро написал и опубликовал свою знаменитую книгу “Москва. 1937 год”. Эта книга была быстро переведена на русский язык, и Сталин был одним из первых ее читателей. Он остался доволен и велел как можно скорее издать ее в СССР. И действительно, все делалось очень быстро. Рукопись сдали в набор 23 ноября 1937 года, а уже 24 ноября откорректированная верстка была подписана в печать. Книга Фейхтвангера вышла в свет очень большим тиражом в начале декабря 1937 года.
Москву Лион Фейхтвангер описывает как громадный город, который дышит удовлетворением и согласием, даже больше того – счастьем. Жители Москвы довольны своим процветанием, которое является результатом не благоприятной конъюнктуры, а разумного планирования. Советская интеллигенция иной раз критикует отдельные недостатки в стране, но она вполне согласна с существующим порядком. Улучшения в жизни простых людей происходят каждый месяц, и хотя средний гражданин Союза живет пока еще хуже, чем средний гражданин в странах Европы, но он доволен своей судьбой, он спокоен и чувствует себя более счастливым.
О Сталине Фейхтвангер писал с искренним восхищением: “Речи Сталина очень обстоятельны и несколько примитивны; но в Москве нужно говорить очень громко и отчетливо, чтобы это было понятно даже во Владивостоке. Поэтому Сталин говорит громко и отчетливо, и каждый понимает его слова, каждый радуется им, и его речи создают чувство близости между народом, который их слушает, и человеком, который их произносит. В противоположность другим стоящим у власти лицам Сталин исключительно скромен. О частной жизни Сталина, о его семье, привычках ничего точно неизвестно. Он не позволяет публично праздновать день своего рождения. Среди всех известных мне людей, стоящих у власти, Сталин выделяется своей простотой. Он обладает огромной работоспособностью и вникает в каждую мелочь. Сталину, очевидно, докучает та степень обожания, которым он окружен, и он иногда сам над этим смеется”.
Л.Фейхтвангер все же сказал при встрече в Кремле, что он считает преклонение перед личностью вождя в СССР не только преувеличенным, но и безвкусным. Сто тысяч портретов и бюстов человека с усами можно увидеть везде и даже в таких местах, к которым они не имеют никакого отношения, – например, на выставке картин Рембрандта. По свидетельству писателя, Сталин пожал плечами. “Он извинил своих рабочих и крестьян тем, что они были слишком заняты другими делами и не могли развить в себе хороший вкус, и слегка пошутил по поводу сотен тысяч увеличенных до чудовищных размеров портретов человека с усами – портретов, которые мелькают у него перед глазами во время демонстраций. Услышав о выставке Рембрандта, он становится серьезен. Он высказывает предположение, что это делают люди, которые довольно поздно признали существующий режим и теперь стараются доказать свою преданность с удвоенным усердием. Да, он считает возможным, что тут действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать его. “Подхалимствующий дурак, – сердито сказал Сталин, – приносит больше вреда, чем сотня врагов”. Всю эту шумиху он терпит, сказал он, только потому, что он знает, какую наивную радость доставляет праздничная суматоха ее устроителям, и знает, что все это относится не к нему как к отдельному лицу, а как к представителю течения, утверждающего, что построение социалистического хозяйства в Советском Союзе важнее, чем перманентная революция”.
Лион Фейхтвангер подробно разбирал в своей книге достоинства и недостатки Троцкого, блестящего агитатора и писателя, но плохого политика, человека “полезного во времена патетической борьбы, но ни к чему не пригодного там, где требуется спокойная, планомерная и упорная работа”. И Троцкий, и Зиновьев встали на путь измены, вредительства и террора, и поэтому борьбу Сталина с ними Фейхтвангер полностью оправдывал. Уничтожение бывших троцкистов в СССР было обусловлено не чувством мести или стремлением Сталина к господству, а государственной изменой врагов Сталина, их шпионажем и другой подрывной деятельностью. “С процессом Зиновьева и Каменева, – писал Л.Фейхтвангер, – я ознакомился по печати и рассказам очевидцев. На процессе Пятакова и Радека я присутствовал лично. Во время первого процесса я находился в атмосфере Западной Европы, во время второго – в атмосфере Москвы. Некоторые из моих друзей, людей довольно разумных, называют эти процессы от начала до конца трагикомичными, варварскими, не заслуживающими доверия, чудовищными как по содержанию, так и по форме. Целый ряд людей, принадлежавших ранее к друзьям Советского Союза, стали после этих процессов его противниками. Многих, видевших в общественном строе Союза идеал социалистической гуманности, этот процесс просто поставил в тупик; им казалось, что пули, поразившие Зиновьева и Каменева, убили вместе с ними и новый мир. И мне тоже, до тех пор, пока я находился в Европе, обвинения, предъявленные на процессе Зиновьева, казались не заслуживающими доверия. Мне казалось, что истерические признания обвиняемых добываются какими-то таинственными путями. Весь процесс представлялся мне какой-то театральной инсценировкой, поставленной с необычно жутким, предельным искусством. Но когда я присутствовал в Москве на втором процессе, когда я увидел и услышал Пятакова, Радека и их друзей, я почувствовал, что мои сомнения растворились, как соль в воде, под влиянием непосредственных впечатлений от того, что говорили подсудимые и как это они говорили. Если бы все это было вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда значит правда”.
Лион Фейхтвангер далее на многих страницах пытается так подробно обосновать правоту Сталина и А.Я.Вышинского в борьбе с троцкистами и зиновьевцами и опровергнуть разного рода версии, которые имели хождение на Западе, что это кажется странным. Он повторяет и в книге свои слова, которые он сказал еще в январе 1937 года в интервью для советской прессы: “Большинство обвиняемых своими действиями заслужило смертную казнь”.
После 1937 года книга Фейхтвангера в СССР не переиздавалась. Но вряд ли нас может удивить тот факт, что уже в 1995 году поклонники Сталина в России, которых в нашей стране осталось еще немало, решили переиздать книгу Фейхтвангера вместе с отрывками из стенограмм фальсифицированных судебных процессов над деятелями оппозиции в 1936-1938 гг.
Лион Фейхтвангер оказался единственным из писателей-собеседников Сталина, который дожил до ХХ съезда КПСС. В 1956 году великому писателю было 70 лет, и он продолжал активно работать в литературе. Он много писал на темы Французской революции. Но как откликнулся он на разоблачение культа Сталина в СССР, мне неизвестно.
Вероятно, последней из этой серии встреч с крупными писателями Европы в 30-е годы была встреча Сталина с известным испанским поэтом Рафаэлем Альберти и испанской писательницей Марией Тересой Леон. Сталин принял испанских писателей и антифашистов в Кремле 20 марта 1937 года и имел с ними продолжительную беседу. Испанские литераторы были еще сравнительно молоды: Р.Альберти было 37, а его соратнице – 32 года. Их хорошо знали в республиканской Испании, но еще мало знали в Европе и в СССР. Откликов на эту встречу в советской печати почти не было, но они были, очевидно, в газетах и журналах Испании. И Альберти, и Леон активно сотрудничали во многих изданиях в Мадриде. В архивах, открывшихся в России после 1991 года, были обнаружены воспоминания переводчицы, которая помогала в беседе испанских писателей со Сталиным. Согласно этим воспоминаниям, беседа Сталина с Альберти и Леон “коснулась задач испанский интеллигенции и особенно задач испанской литературы. В этой части беседы товарищ Сталин обнаружил такое основательное знакомство с современной испанской литературой, что испанские гости были ошеломлены”. Собеседники Сталина вышли из его кабинета, им совершенно покоренные. Какой широко мыслящий и образованный государственный деятель!
Невольно возникает вопрос: в чем причина той слепоты, которую обнаруживали в 30-е годы в кабинете Сталина даже самые большие и проницательные писатели Европы? Этому было, несомненно, много причин. Сталинский режим умел хранить свои тайны. Но одна из главных причин состояла в том, что собеседники Сталина из левых кругов западной интеллигенции очень хотели и сами быть обманутыми. В 30-е годы в Европе шло мощное наступление фашизма. Гитлер уже победил в Германии, а Муссолини в Италии. В Испании шла гражданская война. Смертельная угроза нависла над Францией и Англией. И многим казалось, что только Советский Союз может спасти Европу от этой фашистской чумы. К тому же Ромен Роллан на физкультурном параде в Москве в июле 1935 года видел действительно счастливых людей. Я сам 1 мая 1936 года в первый раз в жизни прошел со своим отцом на демонстрации по Красной площади, я видел Сталина, и я был счастлив. Я был уверен тогда, что мы все живем в самой хорошей стране мира. Эти настроения стали постепенно исчезать только после того, как мой отец был арестован, а вся наша семья была выброшена на улицу из служебной квартиры. Нет смысла осуждать и нас, советских людей, и писателей Европы за все наши ошибки и заблуждения. Но мы должны извлечь уроки из нравственных и политических поражений прошедших эпох.
