16 лет назад, 23 августа 1996-го, состоялась историческая встреча двух героических летчиков – Михаила Девятаева и Владимира Шарпатова

Когда в феврале 1945-го Девятаев вырвался на «Хейнкеле-111» из фашистского плена с секретной базы Пенемюнде, Вова Шарпатов, через полвека повторивший его немыслимый подвиг, еще пешком под стол ходил. И девятаевский «Побег из ада» стал его настольной книгой уже много лет спустя. Как оказалось, не случайно…

На второй день после триумфального возвращения в Казань кандагарских пленников я передал командиру экипажа «Ил-76» Владимиру Шарпатову пожелание Михаила Петровича встретиться с ним, он взволнованно ответил: «Сочту за честь. Всю жизнь об этом мечтал!»

Их встреча состоялась на казанской улице Ершова, в глубине двора, у цельнометаллического гаража Михаила Петровича. И речь сразу же зашла об угонах. Правда, не авиационных, а автомобильных. У Девятаева как-то угнали новенький «ГАЗ-24». Воспользовавшись отсутствием владельца (он выступал в Мордовии с воспоминаниями о своей страшной концлагерной эпопее), воры срезали автогеном замки и бесшумно, как цыгане лошадь, увели машину со двора. По иронии судьбы случилось это в Международный день авиации и космонавтики.

Впрочем, детективная эта история была вспомянута позже. А прежде они порывисто и крепко обнялись – два знаменитых капитана: много лет проплававший капитаном судов на подводных крыльях и капитан ВВС запаса. Кряжистый, широкоплечий Девятаев и худощавый, подтянутый Шарпатов (по возрасту – отец и сын). Коллеги по летной биографии и побратимы по фантастическим воздушным побегам. Две чертовски интересных друг другу по-человечески и профессионально личности со столь разными судьбами!

У одного путь к Звезде Героя исчислялся двенадцатью годами обид, унижений, поражений в правах, запретов на профессию, другого Звезда настигла, что называется, по горячим следам: через неделю после бегства из плена талибов. Иезуитское сталинское клеймо «изменника Родины», которым награждали побывавших в плену солдат и офицеров, казалось вечным. Даже годы спустя после смерти «вождя народов» при оформлении фронтовиков на работу кадровики продолжали «отбраковывать» бывших военнопленных. Парадокс! Михаил Девятаев, человек, поразивший мир своим необычным подвигом, на родине оказался презираемым властью изгоем, пораженцем в правах, своего рода персоной нон грата.

Однако пересечений в их судьбах было гораздо больше, чем различий.16-летний Миша Девятаев из мордовского села Торбеево неизлечимо заболел авиацией, увидев севший на пашню за околицей села фанерный самолет. После чего уехал в Казань – учиться на летчика. Та же мальчишеская мечта повлекла в Казань и Володю Шарпатова из марийского поселка Красногорский. Они даже занимались (в разное время, конечно) в одном аэроклубе на улице Чернышевского! А сколько поразительных совпадений насчитал я во время детального разбора исторических полетов, проведенного кавалерами Золотой Звезды под фирменные воздушные пирожки с капустой супруги хозяина Фаины Хайруловны и «наркомовские» сто граммов коньяка!

Судите сами. В день исторического побега смертники острова Пенемюнде, еще в обед хлебавшие лагерную баланду, ужинали уже среди своих. Экипаж «Аэростана» обедал с талибами в летной столовой, а ужинал в Шардже за сотни километров от места заточения. В одном случае благоприятному исходу задуманного способствовала немецкая пунктуальность: когда смертники из «группы захвата» приблизились к самолету, раздался звонок на обед, и охранники, бросив все, повалили с аэродрома. В другом – на руку беглецам сыграла неукоснительно соблюдавшаяся талибами «сиеста» (часть разморенных жарой конвоиров после обеда покинула самолет в поисках прохлады).

Дальше – больше. На борту «Хейнкеля» было десять человек, столько же и на борту «Ила»! В одном случае беглецам досталось трофейное оружие – авиационный пулемет и винтовка, в другом – пара отбитых у талибов «калашей». Чтобы не вызвать подозрений у аэродромных служб, Девятаеву пришлось скинуть полосатую робу и сесть за штурвал в чем мать родила. Кандагарские беглецы тоже улетали не в форме, а в пляжном прикиде: шортах, шлепанцах, футболках. Оба самолета летели на предельно малых высотах: Девятаев прижимал машину к серым волнам Балтийского моря, Шарпатов – к красноватым барханам афганской пустыни. Вылезшим из самолета со свастикой узникам красноармейцы командовали: «Хенде хох!» А полицейский аэропорта Шарджи, увидев в форточке пилотской кабины дремучую бороду Шарпатова, закричал напарнику: «Талиб, это талиб! Стреляй в него!» И тот бы выстрелил, но сотрудник фирмы «Транс-авиа» его упредил: «Это наш. Просто зарос».

Даже названия книг об их испытаниях в плену и хронике воздушных побегов у них похожи: «Побег из ада» и «Побег из Кандагара». Разница лишь в том, что у Девятаева она вышла через двадцать лет, а книга о Шарпатове и его экипаже увидела свет через пять лет после произошедшего. Приведу две выдержки из них, подтверждающих схожесть случайностей, которые могли в последние минуты сорвать экстремальные замыслы:

«Вскочил в кабину, сразу – к приборам, нажал две кнопки с надписью «Батарея» и глянул на циферблаты – стрелки не двигались. Нажал все кнопки сразу – приборы не действуют! По проводам за бронеспинкой сиденья нашел ящик, открываю крышку: пусто! Без искры моторов не запустить!

– Аккумуляторов нет! Скорей ищите где-нибудь!

Соколов и Кривоногов бросились куда-то со всех ног. Вижу: катят тележку. Это был вспомогательный аккумулятор для запуска моторов» («Побег из ада»).

«Запускаем ВСУ – вспомогательную силовую установку (вроде стартера). Не запускается! Отказала вдруг система запуска двигателей, и аккумуляторы сели. Заряжаем аккумуляторы – они не заряжаются! Сделали холодную прокрутку – по нулям! К счастью, бортинженер Асхат Аббязов уже запустил один из двигателей, он и стал источником энергии…» («Побег из Кандагара»).

Подвиги – вообще вещь штучная, особенно когда риск тянет на сто процентов, а шансы на спасение равняются нулю.

Поражает в этих историях еще одно сходное обстоятельство: ни в 45-м, ни в 96-м летчикам не поверили, что побег был самостоятельным, тщательно обдуманным, а не кем-то спланированным извне решением. После войны Михаила Петровича западные журналисты замучили вопросом: назовите организацию, устроившую ваш побег, – в одиночку такое совершить немыслимо! Тот лишь руками разводил: братцы, помилуйте, какая может быть организация на сверхсекретном вражеском аэродроме? Дерзкий побег из Кандагара тоже породил немало домыслов и газетных «уток»: его объясняли и победой российской дипломатии, и даже блестяще проведенной операцией российских спецслужб.

Если бы! Летчики устали повторять: в том, что они вырвались на волю, целиком заслуга экипажа, разуверившегося в ином способе освобождения.

– Когда вы поняли, что ваш побег удался? – спросил я капитанов.

Михаил Девятаев:

– Когда наконец уже в облаках обнаружил рычаг триммера и машина стала слушаться штурвала. Взлетали-то мы вслепую, наугад – самолет чужой, рассчитан на экипаж в шесть человек, а мне пришлось все делать одному. Подкрылки на рулях высоты, видимо, были зафиксированы в положении «посадка», поэтому мы еле оторвались от полосы. Я взлетел и ощутил – свобода, лети хоть до Москвы! Тут и полосатая лагерная братва загорланила «Интернационал». А вот шасси убрать не сумел, так и летели с колесами навыпуск…

Владимир Шарпатов:

– Мы на своей, родной машине уходили, поэтому подобных сюрпризов у нас не возникало. Главную опасность представляли вооруженные талибы на борту, которые, не ведая того, взлетели вместе с нами. Как только они лязгнули затворами, мы поняли: пора! Я сидел за штурвалом, а ребята схватились с ними врукопашную, обезоружили, связали. А дух мы перевели лишь в небе над Ираном, получив номер маршрута и коридор. Окончательно же ощутили себя на свободе только в Абу-Даби, когда пересаживались на эмчеэсовский борт…

В остальном же разница в полвека не могла не сказаться. Супруга Девятяева год не знала ни о сбитом в бою муже, ни о его пленении, ни о побеге – весь этот срок тот считался без вести пропавшим. А за судьбой афганских пленников следил весь мир. Их регулярно навещали журналисты, представители Правительства Татарстана, которые передавали им посылки от жен и близких, упаковки с питьевой водой. Более того, во время президентских выборов им даже доставили урну для голосования! А через полчаса после самоосвобождения они уже названивали женам в Казань: «Скоро будем дома!» Если Девятаева сразу после возвращения из плена упекли в советский фильтрационный лагерь, то героический казанский экипаж страна встречала почестями, цветами, шампанским! И, конечно, наградами.

– Кто вас представил к званию Героя?

Михаил Девятаев:

– К Звезде Героя Советского Союза я был представлен еще во время войны: лично сбил 9 и в групповом бою 16 вражеских самолетов! Но в штаб нашего 237-го авиаполка угодила бомба, все документы сгорели, да и полк вскоре расформировали. А история моей второй Золотой Звезды долгое время оставалась глубокой тайной. В начале сентября 45-го меня срочно доставили на остров Узедом – «заповедник Геринга», где я трое суток подробно рассказывал некоему Сергею Павловичу Сергееву обо всем, что видел здесь. Ведь я оказался едва ли не единственным живым свидетелем испытаний «оружия возмездия» фашистов, наблюдал вблизи запуск ракет «ФАУ-2»: как они взлетали, падали, как выглядели ракетные установки, платформы для их перевозки, шахты… Сведения по тем временам, наверное, представляли большую ценность, потому он так внимательно меня и выслушивал. А когда в 1957 году мне дали Героя, я поинтересовался у генерал-майора авиации Ивана Пархоменко (сына легендарного комдива): «Иван, узнай, кто же за меня ходатайствовал? Не казанский же речпорт!» Тот узнал: какой-то большой и очень засекреченный ученый. И только когда умер Сергей Павлович Королев, главный конструктор космических ракет, я понял, что моим звездным крестным был тот самый полковник Сергеев, что дотошно расспрашивал меня на разбомбленной союзниками базе Пенемюнде.

Владимир Шарпатов:

– В моем случае никаких тайн и секретов нет. К званию Героя России, насколько мне известно, меня представлял Президент Татарстана Минтимер Шаймиев.

Надо сказать, что у Шарпатова в плену было много чего, о чем его наставник-побратим и мечтать не мог! Все долгие месяцы заточения в Кандагаре он переписывался не только с родными и близкими, но и с учащимися Красногорской средней школы №2. Его бывшая однокласс-ница, учительница русского языка и литературы Надежда Астапова, навела между учениками 6-го «А» класса и кандагарским пленником эпистолярный мост, по которому он переправил более десятка писем (каждому, причем, писал отдельно). Вот цитата из одного: «Андрюша! Ты желаешь мне выдержать этот ад. Я стараюсь, хотя и очень тяжело. Особенно тяготит неизвестность и непредсказуемость действий наших захватчиков. Это люди настроения, от них можно ждать чего угодно. Захочет кто-то из них позабавиться, и ему ничего не стоит отрезать человеку голову и насадить ее на кол…»

Командир рассказывал своим незнакомым юным адресатам про то, как тяжело переживают его товарищи по несчастью разлуку с домом, вспоминал про «студеную речку Илеть», могучий «Пугачевский дуб» на вершине Кленовой горы – дороже этих мест, оказывается, нет ничего на свете!

Для провинциальных школяров, оказавшихся земляками узника Афгана, это был своего рода факультатив несуществующего, к сожалению, в учебной программе, но столь необходимого нравственно-патриотического учебного предмета «Отечестволюбие».

Последнее письмо Владимира Ильича в школу осталось неотправленным: уходя 26 августа с экипажем на аэродром, командир в спешке оставил его в тюрьме. Возможно, подшитое к уголовному делу о дерзком побеге подконвойных летчиков, оно поможет тюремщикам постичь тайну «загадочной русской души».

Фото Василия МАРТИНКОВА, снимок публикуется впервые