Эллочке Щукиной и не снилось,что на ее людоедском жаргоне заговорит полстраны

Со школьных уроков литературы в память запало стихотворение в прозе Тургенева о русском языке: “Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины  ты один мне поддержка и опора…” Когда я заучивал его наизусть, ни сомнений, ни тягостных раздумий о судьбах родины, у меня, естественно, не было. Чего сомневаться и раздумывать, если счастливое детство само собой плавно перетекало в мечтательное отрочество, за которым наступала и вовсе романтическая юность? И уж, конечно, не было причин впадать в отчаяние “при виде всего, что совершается дома”. “Дома” был полный порядок: сермяжный социализм неотвратимо трансформировался в развитой, призрак коммунизма рыскал уже не в отдалении, а близко, и жизнь была такой степени наполненности, какую классик и вообразить не мог.

Но сегодня, когда время моей активной жизненной и творческой зрелости заклеймено не самым правдивым словом из “великого и могучего”  “застой”, я действительно впадаю в отчаяние при виде того, что совершается дома. И не в последнюю очередь, что совершается с русским языком, который все менее становится “поддержкой и опорой”.

Считается, что по состоянию языка можно судить о национальной успешности: если в стране все в порядке, его словарный запас стремительно увеличивается, так как появляется множество новых реалий и смыслов в экономике, технике, культуре, нуждающихся в обозначении. Пример тому – Англия, в языке которой недавно было зарегистрировано миллионное слово. И хотя это всего лишь интернетовский термин с функцией отдельной лексической единицы, тем не менее английский фактически стал самым многословным языком мира. Рекорд зафиксировала весьма солидная компания по глобальному лингвистическому мониторингу. Интересно, существует ли нечто подобное у нас по учету русского словарного багажа, и если да, то какое количество языковых единиц насчитали бы специалисты в правопреемнике “великого, могучего, правдивого и свободного”?

Впрочем, суть не в их количестве, а в словарном запасе отдельно взятого соотечественника. У Тургенева и Толстого, по подсчету исследователей, он составлял 12 000 слов. Это немного – пять процентов от объема русского языка (у Пушкина – 21 тысяча слов). Что касается самого языка-миллионера, то величайший из его литературных носителей, Шекспир, обходился 15-ю тысячами. Это вовсе не означает, что Тургенева и Толстого можно упрекнуть в недостаточном владении всеми богатствами родного языка. Дело, скорее, в индивидуальном подходе, стиле. У Тургенева – он блестящий, рафинированный (истинно тургеневский), у Толстого же – корявый, изобилует фразами, за которые ученик старших классов получил бы двойку. Прекрасный знаток русского Лев Николаевич не очень чтил язык литературный. Он, например, считал, что юноша и девушка не могут объясняться в любви пятистопным ямбом.

 Объясняться в любви пятистопным ямбом юноша и девушка не могут и поныне. Да и прозой-то не очень – достаточно прочитать несколько SMS-сообщений на ТНТ или в Сети с изъявлениями нежных чувств типа “я тя лю”.

“Пока существует русский язык, поэзия неизбежна”, – говорила Марина Цветаева, подтверждая это своими стихами: “Нежней и бесповоротней/Никто не глядел вам вслед…/Целую вас – через сотни /Разъединяющих лет”. А послушать лирические тексты иных эстрадных исполнителей, так можно ставить крест не только на поэзии, но и самом языке.

Читательница из Набережных Челнов возмущается: “Самые популярные люди у нас – звезды эстрады и кино. Их влияние на молодежь, особенно на детей, огромно. Но вот включила я как-то телевизор, а там известная певица (не хочу называть ее имени) дает интервью и после каждой фразы вставляет “блин” и “ё мое”. Куда это годится?”

 Ну, лексический примитивизм наших “звезд” вряд ли вообще поддается описанию. Как, впрочем, и некоторых СМИ, особенно радио- и электронных. Впечатление такое, что многие обозреватели и комментаторы получили высшее образование, минуя начальное и среднее. “Соскочить с темы, гнать шнягу, все по чесноку, нарыть, балаганить, нефтянка, встречка, обналичка, фигня, тусня, понты”. И беспрерывный “вербальный вирус” (на языке филологов): “как бы, давай уже, опочки, иес, а то”. Это примеры из “фени” ведущих программ на отечественных FM-радиостанциях. В телесериале “Улицы разбитых фонарей” полковник милиции выговаривает оперативникам: “Блатняк, глухарь, висяк! Скоро от урок отличаться не будете! Где вы всему этому научились?” “В милиции”, – отвечают те. А ведущие программ, выходит, на родных радиостанциях?

Если же судить по лексикону фильмов и сериалов, транслируемых ТВ круглые сутки, можно заподозрить, что их создатели злонамеренно отучают нас не только от культуры речи, но и способности вообще по-русски говорить: “Фильтруй базар! Пушку в рыло! Руки в гору! Пробей номер (адресок). Подстава, наехали, проехали, фуфло” и т.д. Это даже не обороты, а какие-то “оборотни” речи! Для сравнения – “набор” из американских боевиков: “Ты в порядке? Черт! О боже, нет! У нас проблемы. Я надеру тебе задницу! Мы сделали это! Я в полном дерьме! Заткнись, ублюдок!” и т.д. Как говорится, найдите десять отличий.

Легкость, с которой фразы-клише (типа “Гони бабки, урод!”, “Понял, не дурак”) кочуют из одного сериала в другой, напоминает мне “Игру 15” – незатейливую предшественницу кубика Рубика. В плоской пластмассовой коробочке размером с косметичку размещались вразнобой 15 квадратиков с цифрами. Задача заключалась в том, чтобы, используя единственную свободную ячейку, расставить их по порядку номеров. Какое обилие комбинаций при минимуме фишек!

Деградацию языка (кто-то считает это модернизацией) часто объясняют обретенной свободой слова: мол, ему представилась возможность “самоопределения”, а, как известно, приживается то, что лучше растет. Но это все равно, что предоставить равные возможности произрастать на огородной грядке культурным растениям и сорнякам. Конечно же, сорняки заглушат овощи и зелень для салата! Никакая это не модернизация языка, а его разрушение. Солженицын пытался обогатить русский словарь за счет “языкового расширения” (его термин), опираясь в основном на архаику из словаря Даля. Однако современный русский язык уже слишком отдалился от Даля и “расширяется” в основном за счет все тех же англицизмов (лизинги, клиринги, кастинги, керлинги и проч.)

Теперь у него еще объявился и “похоронщик” в лице интернет-сленга, которому не только орфография, но и пунктуация чужды. Несколько лет назад в Казани прошел конкурс “Грамотное поколение”, участники которого – учителя и их ученики – писали так называемый народный диктант. Его результаты шокировали даже чиновников Минобраза: из полутора тысяч задействованных в нем школьников с заданием справился… один! Видимо, остальных подвело подсознательное воздействие нового правила, главенствующего на сетевых форумах и чатах, – пиши прикольно: превед, медвед, ржунимагу…

Как мы помним из “12 стульев”, словарь людоедского племени мумбо-юмбо составляет 300 слов, а персонаж знаменитого романа Эллочка Щукина легко и свободно обходилась тридцатью. Парадокс! Но ее “словарик” ни в чем не уступает современному языку молодежного общения! Практически ни одно слово из ее убогого запаса не выглядит сегодня устаревшим. Сравните: “Поедем в таксо” (Возьмем тачку), “Ого!” (Опа!), “Мрак” (Уныло), “Кр-р-ра-сота!” (Вау!), “Не учите меня жить” (Пошел ты!) и т.д. Можно сказать, что людоедка Эллочка нашла для выражения своих чувств универсальный и вечный авторский жаргон. Разница лишь в том, что она пользовалась им индивидуально, сегодня же его география – практически полстраны.

Нам бы ее изобретательность по части новообразований! Вот ушло из обихода слово “товарищ”, и оказалось, что заменить его нечем. Господин, сударь, сударыня – не то. Молодой клерк – ну какой он “господин”? Милиционер (полицейский) тоже как-то не тянут на “господ”. И какая “сударушка” из девицы с Южного шоссе? А как обращаться друг к другу в электричке, поликлинике, на рынке? По половому признаку – “Мужчина, вы тут не стояли!”, “Женщина, вам сколько вешать?” А в суде? Когда за столом сидели председатель и два народных заседателя, тогда понятно: “Уважаемый суд!” А как прикажете апеллировать к судье-одиночке? По-американски: “Ваша честь”? Но я-то защищаю собственную честь, причем тут честь судьи? Тем более, если ее наличие вызывает сомнения. В общем, без разбору заимствуем слова из иностранных языков, в то время как свой индифферентно почивает в словарях.

В публикации “Достоевский отдыхает” научный сотрудник Института русского языка имени В.В.Виноградова РАН Ирина Левонтина утверждает: “Язык надо не охранять, а любить. Не думаю, что русский портится, он развивается”.

Чтобы убедиться, в какую сторону он развивается, достаточно послушать милиционеров в патруле, офицеров в казарме, студентов в туалете, гастарбайтеров на стройке, авиадиспетчеров при посадке самолета – все они “разговаривают” матом! А новый федеральный стандарт для полного среднего образования, исключивший русский язык из списка обязательных дисциплин, и вовсе объявляет его чуть ли не “предметом нон грата”. Хотя основы безопасности языка (ОБЯ) сегодня выглядели бы не менее своевременными и необходимыми, чем те же ОБЖ (основы безопасности жизнедеятельности).

Язык, безжалостно уродуемый и попираемый на каждом шагу, не то что охранять – спасать надо, пока не поздно! И очищать! Но, как говорили Ильф с Петровым, за чистоту не борются, а берут веник и подметают. Может, действительно, перестать бороться за чистоту родной речи и начать выметать из нее сор? Стыдно же, право, перед Иваном Сергеевичем! Он ведь, наверное, ни на йоту не сомневался в правоте своего утверждения: “Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!”