Наша Победа была великой. Но столь же великой была и Беда
С приближением 65-летия Победы вдруг снова заговорили о Сталине. Громче всех, как водится, политики и СМИ. Первые из соображений пиара, вторые – конъюнктуры. Сталин – тема адреналиновая, грех не воспользоваться моментом. Народ же, в основном, безмолвствует. Воевавшие в большинстве своем поумирали, живые – давно во всем разобрались. Сталин был нужен для победы, а не для жизни. Потому что для жизни – лучше бы его не было совсем!
Страна наша в Великой Отечественной войне выстояла и в конце концов врага одолела. А моя отдельно взятая деревня Вордушино была полностью израсходована тотальным исходом мужиков на фронт – ее демографический мужской ресурс не выдержал четырехлетнего мобилизационного истребления. Из шестидесяти дворов на фронт ушло около сотни человек – пожилых, молодых, юных. Вернулись с десяток, из них двое одноногих, один – без руки.
По официальной (окончательной ли?) статистике, приведенной недавно одним из массовых печатных изданий, наших в войне погибло 30 миллионов, немцев – шесть миллионов. Соотношение людских потерь 5 к 1. При таком раскладе выходит: 90 вордушинцев к 18 немцам. Не среднестатистических, обезличенных, а конкретных моих земляков, с именами-фамилиями, оставивших реальных вдов и детей-сирот. По Ремарку, “смерть одного человека – это смерть, а смерть двух миллионов – только статистика”. Увы, даже если речь не о двух миллионах, а о тридцати.
Да, наша Победа, конечно, была великой, но столь же великой была и Беда…
Прочитав в конце 70-х “Усвятских шлемоносцев” Евгения Носова, я живо представил, как уходили на войну вордушинские “шлемоносцы”: потерянно, смятенно, навсегда. Рассказывали, что отец дважды возвращался с дороги – в последний раз поглядеть на дом с околицы, а после догонял обоз бегом. От него сохранились несколько потертых и выцветших до полной неразборчивости “треугольников” со штемпелем полевой почты. “Расшифровываю” их, и ком стоит в горле: господи, из каких же невоинственных, необученных и неготовых ни морально, ни физически воевать мужиков нагребал Сталин новую Красную Армию взамен кадровой, во многом по его вине и утраченной в первые же месяцы войны!
Цитирую письма так, как они писаны – править не поднялась рука:
“Здраствуйте и доброй день. Шлю всем по привету жонке Анне, детям Аркадию, Шуре, Сене. Вот мы и прибыли на сборный пункт в Котельнический район. Свою одёжу я послал с Михаилом, который нас провожал: лапти, рубаху черную, фуфайку, малахай. Ты сходи в Алексеиху забери у него котомку. Анна мою одёжу из сундука продай пальто, кустюм, косоворотку, ремень новый, сапоги. Не храни, домой прийти придетца или нет неизвестно, а деньги вам понадобятца. Накажи Аркашке чтоб мать слушался. Сенька пошел али нет? 12 марта 42 г”.
“День доброй и здраствуйте. Желаю быть всем счастливыми и здоровыми. Во первых строках своего письма собчаю, что письмо от вас получил и на нево пишу ответ. Когда письмо читаю как будто дома побывал. Анна ты пишешь, что послала табаку, а в конверте его не было, а нам табаку пять ден как не выдают.
Нас когда забирали думали, что на фронт попадем в мае, седни уже 12 июля, а мы все на одном месте. Пока подвезло, а из тех кого с нами взяли есть уже убитые. Мы в одной пулеметной команде с семеновским Андреяном, спим и едим вместе. Занимаемся сенокосом, на двоих дают одну косу. Дали три винтовки со штыками чтобы учились в чучела втыкать. Командиры говорят, что наш батальон отсюда некуда не пойдет, потому что тут укрепрайон. Тужить не велят, а если бой будет сдесь, то мы должны умереть, но врага не пропустить. Нас пока не учат наступать, а только оборонятся. Ходил в санчас признали чесотку. У вас наверно скоро огурцы поспеют. Анна я вам послал денег 450 рублей как получишь собчи. А еще пропиши скостили али нет налог? Передайте по привету тестю Ивану Степановичу, сестре Олье, девкам ее Лиде, Нине, Зине, всем сродственикам. Ну до свиданья. Алексей Иванович”.
“Добрый день или вечер. Шлю всем по горячему боевому привету жонке Анне Ивановне и деткам. Письмо ваше получил 20 февраля и обрадовался, что вы с кормами до весны перебьетесь. Опишу про себя. Пока жив, ноги зажили. Находимся в трех километрах от передовой в городе Новоржеве. Из товарищей, которые были раньше, теперь уж нет никого все новые. Анна, как твоя жисть? Опиши как есть стеснятца нечево. Я послал вам кальсоны, нательную рубаху, гимнастерку, сапоги потому как нам выдали новое обмундирование. А я старое сберег и отправил с Андреяном, которого комиссовали по ранению. Еще собчи взят али нет Палька Ивана Митрича и Васька Матвея Ильича?
Зима здесь чудная, снег, мороз и дож все сразу. Чево только не пережили за эту зиму, чево не повидали. Передай Андреяну привет. Он знает сколь нас было и сколь осталось в нашем взводе, я да Чернов, Токарев, Малышев. А от всей роты 8 человек, а было 140. До свидания. Ваш Алексей Иванович. 13 апреля 44 г”.
В сентябре на него пришла “похоронка”.
Эти бесхитростные отцовские письма, полные тоски и обреченности, честней и трагичней сводок Совинформбюро. Вспоминал ли отец Сталина, шлепая в лаптях на сборный пункт зимой 1942-го? Поднимался ли с его именем в атаку? Вряд ли. Скорее всего, он был обескуражен и потрясен происходящим. Понимал, что с винтовкой “в очередь” долго не навоюешь, как и с косой на двоих много не накосишь. Зато мужиков смерть накосит сполна – поротно и побатальонно! Потому и не бросал домашнюю одежонку и обноски с солдатского плеча, а слал в тыл – война-то надолго, а в хозяйстве все сгодится.
Жила деревня из последних сил – задавленная налогами, в нужде и непосильной усталости. Ребятишки в школу ходили по очереди, донашивая одну пару обуви на двоих. Весной на колхозных полях вытаивали оставшиеся с осени картофелины – эти гнилушки сушили, а из смеси пекли лепешки. Скотина хорошо если дотягивала до зеленой травки, иначе хоть ложись и помирай!
Годы спустя мой старший брат Аркадий, проходивший срочную службу на Дальнем Востоке, писал домой:
“Здравствуй мама. С приветом к тебе твой сын. Во первых строках моего письма хочу тебе сообщить, что письмо от 1 мая получил. И от дедушки из Йошкар-Олы тоже. Пишет, что живет плохо, до Троицы дотянет и к вам приедет. Погода здесь стоит холодная, на Амуре лед еще не ушел. Мама, ты пишешь насчет моей гармони, надо было ее отдать, когда покупали за 1 200 рублей, а сейчас за нее столь не дадут. Велосипед тоже не храни. И сапоги хромовые продай, я приду в армейских, мне не надо будет. Скоро год, как меня взяли, сейчас ждем молодых солдат 34-го года. Передай привет тетке Анне, дедушке Ивану. Пока до свидания. 21 мая 52 г.”
Письма эти, что отца, что сына, написаны в сталинские годы. Их разделяют война, победа и семь лет мирной жизни, а объединяет все та же нищета, скудность и беспросветность колхозной жизни. Будто и не было никакой победы! В 1942-м мать, чтобы выжить, продавала мужнины костюм, пальто, ремень, сапоги, а в 1952-м – уже вещи сына: гармошку, велосипед и опять же сапоги. Сталин мою деревню обескровил, осиротил и по миру пустил. Сейчас на ее месте заросшая бурьяном и березняком пустошь, посреди которой одиноко торчит гнилая тесовая часовня – “храм на крови” по мужикам, в годы войны убиенным. Так что для замордованной войной и властью “малой родины” Сталин не сфабрикованный, не мифический “враг народа”, а самый что ни на есть настоящий!
И еще одно письмо. Не родственное, не деревенское, не фронтовое. Но все про то же.
“Требую выдать мне гуманитарную помощь, поступающую из Германии. Я этого достоин! В годы войны воевал с немцами, и в боях под хутором Вертячий, что на Дону, немцы нас окружили и до самого вечера уничтожали. Патронов у меня уже не было, я лежал в картофельной борозде, дожидаясь ночи, чтобы уйти на сборный пункт. Я все свое внимание сосредоточил на танке, остановившемся на дороге, и не заметил, как из-за плетня появился немец и дал по мне очередь из автомата. А потом еще и гранату бросил. Хорошо, что на мне была каска, а то быть бы мне на том свете! Потом я на ней две вмятины обнаружил, а шум в ушах до сих пор стоит. Но не то меня огорчило. Главное, что пуля попала в правый кирзовый сапог и разрезала голенище до самой подошвы. Пришлось стянуть его кое-как проволокой. В этом сапоге я провоевал всю Сталинградскую битву. Должен сказать, что там мы сильно износились одеждой и завшивели. А когда сдали белье в “вошебойку”, оно сгорело!
После войны я никакой компенсации не получил. Так что требую выдать мне какие-нибудь простые ботинки для работы в саду, а также сатиновые шаровары, трусы и майку по две пары. Я уже старый, ходить по магазинам мне тяжело. Да там ничего и нет, а если и есть, то не по моему карману.
В. Ивашов,
участник ВОВ, пенсионер
по возрасту”.
Копию этого письма в комиссию райсобеса по распределению гуманитарной помощи среди пенсионеров, инвалидов и прочих малоимущих граждан в апреле 1992 года опубликовала одна из казанских газет. Заявление уже обошло соответствующие кабинеты, на нем стояла резолюция: “Ввиду отсутствия в посылках рабочей обуви и нательного белья выполнить ваше требование не представляется возможным”. И чья-то неразборчивая подпись.
Так-то! Эпоха ельцинская, а бывший победитель, как и при Сталине, про белье да обувь. Только теперь, разуверенный в собственных “вождях”, он требует одежку-обувку у поверженного им же когда-то врага. В Германии, снабжавшей Россию продовольственной гуманитарной помощью, никому, поди, в голову не могло прийти, что через полвека после Победы недостреленный, недовзорванный солдат вновь окажется раздетым и разутым, как после той злосчастной фронтовой “вошебойки”!
Как там у Евтушенко: “Дай бог, чтобы твоя страна тебя не пнула сапожищем…”? Наверное, поэт имел в виду сталинский сапожище.