«Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Эта знаменитая фраза из романа Льва Толстого могла бы стать эпиграфом и к нашему очерку о его супруге Софье Андреевны и истории их непростого, но по-своему успешного и в
Начало публикации в предыдущей «толстушке» – «РТ» №121 от 21 августа с.г.
НЕУТОМИМАЯ СОФИЯ
Толстой был художником, имел богатый жизненный опыт и к женщинам относился снисходительно. Высказываниями о них он часто обижал и сердил Софью Андреевну. Женщиной, оказавшейся с ним рядом в первые годы женитьбы, «он был пленен и очарован», «она же любила мужа до крайности». Долгие годы жизни они не разлучались совсем. За исключением редких выездов в Москву, в гости к родным и соседям семья безвыездно прожила в Ясной Поляне восемнадцать лет. «Жизнь писателя была неотделима от жизни помещичьей», а ее жизнь была неотделима от интересов мужа. Занимался ли ее муж хозяйственными делами, писал ли рассказы, она все время находилась рядом.
Когда в графе просыпался писатель и он принимался сочинять, Соня ночами переписывала новое творение, осмеливаясь делить длинные предложения на более короткие. Чтобы не огорчать переписчицу, Лев Николаевич из деликатности поначалу выбрасывал работу в канаву.
Когда в нем просыпался помещик, Толстой принимался сажать то яблоневый сад, то капусту за рекой Воронкой, то разводил леса, то занимался пчелами, выращивал экзотических кур, породистых телят, поросят и даже строил винокуренный завод. Не все проекты приживались, давали результаты, и молодая жена разделяла боль от разочарований и неудач, поддерживая мужа, оказываясь во многом предприимчивее его в делах практических.
Отказавшись в целях экономии от услуг управляющего, она взяла на себя часть его обязанностей «держать счеты, расплачиваться с бабами, поденными, работниками». С увеличением семьи увеличивались и обязанности. Софья Андреевна следила за чистотой и порядком в доме, в котором проживало около двадцати человек, обшивала всю семью, могла встать за повара на кухне, составляла меню, учила детей, даже продумывала темы бесед, когда с ростом известности писателя в Ясную Поляну приезжало большое количество людей, желающих пообщаться с ним. Порой только за стол садились по тридцать и более человек.
Стремясь все успеть и сделать хорошо, она выработала свое отношение к множественным обязанностям. «Чтобы жизнь практическая не мешала духовной, – считала Софья Андреевна,– дела нужно делать быстро, точно, внимательно». И она жила, не теряя ни минуты, выкраивая время на записи в дневнике, письма, стежку одеяла для крестьянской вдовы, разучивание новой музыкальной пьесы между распоряжениями поварам, дворникам, прислуге, скотникам.
Завершив домашние дела, брала этюдник и бежала рисовать дубы в Чепыжском лесу. Все она делала с душой, хорошо, и Лев Николаевич до кризиса любил курить насыпные папиросы, которые набивала жена. С удовольствием носил сшитые на машине «Зингер» рубашки свободного кроя, получившие позже название «толстовка».
ДЕВЯТНАДЦАТЬ ТАЛАНТОВ СОФЬИ АНДРЕЕВНЫ
«Моя мать по характеру была не менее энергична, чем отец», – вспоминал сын Сергей. Она не терпела безделья, праздности. Ее так и называли «неутомимая София», наделяя девятнадцатью талантами.
Ей не было равных в ведении хозяйства. Выросшая в городе, она знала, где и как сажать, собрать и сохранить урожай. Не будучи биологом, изучала флору усадьбы, зарисовывая растущие здесь цветы, грибы, растения.
«В молодости она была прекрасной артисткой в домашнем театре и могла изображать даже мужчин».
Как дочь врача, Софья Андреевна имела склонность к врачеванию. Она лечила себя, детей, гувернанток, больных крестьян из окрестных деревень. Ей приходилось принимать роды. И бабы, зная, что у нее легкая рука, посылали за барыней.
Толстой, несмотря на хорошую физическую форму, которую приобрел постоянными тренировками, прогулками, упражнениями, купаниями, катанием на коньках и велосипеде, страдал головными болями, уплотнением печени, болями в желудке. Боялся за свои слабые легкие, так как братья Николай и Дмитрий умерли от чахотки в молодом возрасте. Во время обострения заболевания «одно прикосновение руки жены успокаивало и вселяло надежду на выздоровление».
«Чудодейственная сила ее любви» спасла Толстого в Гаспре, куда его увезли, мало надеясь на спасение. Софья Андреевна по три часа делала мужу массаж и растирания, составляла диетическое меню, когда у него болели желудок и печень, кормила с ложечки. И Толстой, хотя и обращался за консультациями к медицинским светилам, а последние шесть лет при нем постоянно находился домашний доктор Душан Петрович Маковицкий, считал, что для выздоровления важна хорошая сиделка, которая знает, что больному нужнее всего. Эту роль часто исполняли дочери и Софья Андреевна.
По воспоминаниям детей, их мать за многое бралась и во многом преуспела. Была усердной переписчицей произведений Толстого, работая над одной и той же рукописью «Войны и мира» по десять и более раз. За роман «Анна Каренина» Лев Николаевич подарил жене перстень с рубином и бриллиантами, который так и назывался в семье – «Анна Каренина». Муж доверял ей вести финансовые дела, переговоры с издателями, и она подготовила к печати и выпустила при жизни восемь собраний сочинений и отдельных изданий.
Когда под запретом оказалась «Крейцерова соната», Софья Андреевна добилась аудиенции у самого государя и получила разрешение на ее выпуск в тринадцатом томе собрания сочинений.
Она бросилась защищать мужа в 1901 году перед святейшим Синодом, когда он признал Толстого отпавшим от церкви, отправив гневное, и содержательное письмо Победоносцеву.
К мнению жены писателя прислушивались. Когда в 1891–1892 годах в России в очередной раз случился голод, семья Толстых приняла живое участие в борьбе с ним. Лев Николаевич с дочерьми Татьяной и Марией уехали в Данковский уезд, а старшие сыновья – в Чернский. Софья Андреевна, оставшись с четырьмя малолетними детьми в Москве, не осталась в стороне от семейной кампании по борьбе с голодом и выступила через газеты с обращением по сбору денег в пользу закупки продуктов и организации столовых.
- Дневники Софьи Андреевны – это глубинная и интимная исповедь женщины, прожившей с гением почти 50 лет, так и не постигшей его сложной духовной природы. И все же из огромного числа талантов Софьи Толстой главным талантом была ее любовь к мужу и детям
Софья Андреевна «оставила миру огромное количество собственноручно сделанных фотографий», запечатлев на них бытовую, немифическую жизнь гения, обитателей и гостей Ясной Поляны. А дневники Софьи Андреевны – это глубинная и интимная исповедь женщины, прожившей с гением почти 50 лет, так и не постигшей его сложной духовной природы. И все же из огромного числа талантов Софьи Толстой главным талантом была ее любовь к мужу и детям.
СМЕРТЬ ВАНИЧКИ
В семье Толстых родились тринадцать детей. Нетрудно представить, что деятельная и энергичная графиня была то беременна, то выкармливала очередного ребенка.
Один из сыновей уже во взрослом состоянии, желая защитить мать от несправедливых оценок и нападок, подсчитал, что из первых тридцати лет замужества Софья Андреевна находилась в состоянии беременности десять лет. На вскармливание детей у нее ушло более тринадцати.
При этом никто не освобождал ее от ведения домашних, хозяйственных, имущественных дел, обязанности хозяйки, жены, матери. Брать кормилиц для новорожденных Толстой не хотел, считая передачу своего чада чужой женщине во время вскармливания нехристианским поступком.
Когда после появления в семье пятого ребенка врачи не советовали Софье Андреевне рожать, муж воспротивился. Он считал, что в человеческой жизни, как и в природе, все должно идти естественным путем, что супружеские отношения оправдывает только рождение детей. Подрывали и ослабляли здоровье графини смерти пятерых рожденных ею малышей. В младенчестве умерли Петр, Варвара, Николай. Четыре года прожил «чудный, умненький, красивый, как солнышко в доме, Алеша».
А последний, тринадцатый ребенок в семье, Ваничка, которого Лев Николаевич полюбил со всей родительской, старческой привязанностью (он родился, когда Толстому было уже за 60), умер в семилетнем возрасте. «Духовно и любовно одаренный мальчик наполнил жизнь семьи новым содержанием, мог сплотить ее».
Ваничка подавал большие надежды стать преемником нравственных исканий отца. Уже в семилетнем возрасте мальчик был необыкновенно чуток к людям, красоте природы, состоянию окружающих, любил делать подарки, устраивать праздники, начинал писать.
Супруги по-разному перенесли смерть любимого чада. Софья Андреевна теряла рассудок от утраты, билась головой об стенку, кричала, не помня себя: «Почему Ваничка, а не Саша?», что впоследствии сильно осложнило отношения с младшей дочерью. Лев Николаевич, поднявшись над горем, отнесся к смерти сына философски, записав в дневнике: «Как ласточки, прилетев слишком рано, замерзают, но им надо прилететь, так и Ваничка».
Ища спасение от боли, духовного одиночества, Софья Андреевна «стала ездить в Москву на концерты и, как институтка, увлеклась композитором, музыкантом, дирижером Сергеем Танеевым», – вспоминал Сергей Львович. Увлечение матери осудили даже сыновья, которые чаще, чем дочери, были на ее стороне.
Толстой, понимая состояние жены, предлагает пять вариантов завершения этой «хотя и платонической, но вместе с тем оскорбительной связи». Он говорит о разводе, но не об уходе из семьи. Для него это нравственно пока невозможно. Яснополянский старец совершит бегство «из рая» через тринадцать лет, а пока драма исхода, разногласия в семье только набирают обороты.
ОТЕЦ И ДЕТИ
Причин, способствующих разногласиям, за годы семейной жизни накопилось достаточно.
Первый «надрез» в их отношениях случился еще до свадьбы, когда жених дал прочитать невесте дневники его молодости. Пребывая «в полном умилении от ее чистоты и цельности», влюбленный хотел знать, приняла она его таким ужасным, каким он себе казался, или нет. Приняла-то приняла, видя, как искренне, «ни за что» любит ее Левочка. Но для склонной к ревности и подозрительности Сони рана, нанесенная прочтением дневника избранника, стала серьезным испытанием, подрывающим с годами отношения между супругами ее душевное здоровье.
Софья Андреевна ревновала мужа не только к Аксинье Базыкиной, а ко всем, кто «отнимал» его у нее, лишал влияния. Это была тетушка Льва Николаевича Александрин, единомышленник и последователь учения Толстого Владимир Григорьевич Чертков, младшая сестра Таня, которую Соня любила, которой доверяла, но не могла справиться с обидой, когда она беременная вынуждена была сидеть дома, а грациозная здоровая Таня сопровождала Левочку на охоте.
Софья Андреевна знала, что муж верен ей, любит ее, что она у него единственная. Но он творил свой художественный мир, погружаясь в него, испытывал духовные перевороты, которые биографы называли просветлением. Они меняли его взгляды на уклад жизни семьи, общества. В письме к В.Черткову он выразил их так: «Жизнь в семье для меня становится все безумнее и безумнее. Еда, наряды, игра, всякого рода суета, шутки, швыряние денег, живя среди нищеты».
Его взгляды обретали конкретные действия. Толстой даже составил план идеальной семейно-общинной жизни, ограничения потребностей, раздачи имения. Но довольствоваться малым ни жена, ни дети не хотели. С возрастом сыновья жили самостоятельными жизнями, все меньше разделяли идеалы отца, завися от него материально, и пропасть между ними становилась все глубже и глубже.
Тайно, в лесу, под влиянием Черткова, который настаивал, чтобы учение не расходилось с делом, Толстой подписал завещание, которое лишало жену и детей права возможности получать гонорар за издание его сочинений.
Разделил семью на два лагеря еще раньше переход Льва Николаевича к вегетарианству. Отца поддержали дочери, что страшно раздражало страдающую душевными расстройствами Софью Андреевну. Лев Николаевич «все больше тяготел к одинокому пиру. Брал чашку с баранками и уходил в свой кабинет».
Драма исхода Толстого из Ясной Поляны становилась все реальнее и реальнее.
БЕГСТВО ИЗ РАЯ
И вот свершилось. Осенней октябрьской ночью 82-летний Толстой будит своего домашнего врача Душана Петровича, дочь Сашу, просит закладывать лошадей и без определенного плана бежит из яснополянского дома. Они только договариваются, что Саша приедет в Шамардино, где живет в обители его сестра-монахиня.
А утром в доме разыгралась настоящая драма. Поняв по первой фразе прощального письма мужа, что он покинул ее, склонная к суициду Софья Андреевна с криками: «Ушел, ушел, я утоплюсь», – побежала к пруду, из которого с трудом ее, тяжелую, мокрую, вытащили дочь Александра и секретарь Толстого Валентин Булгаков. Ее долго держали в неведении, где он и что с ним, косвенно обвиняя в случившемся.
Что должна была пережить старая и больная женщина, узнав, что ее муж, еще недавно так горячо любимый, лежит больной на какой-то станции в Астапово при смерти, без ее помощи? Ей казалось, что она знает, как ему помочь, что сказать. Но дочь Саша, Чертков, врачи к умирающему мужу ее не пускали. Толстой, узнав привезенную Софьей Андреевной любимую подушку, справлялся о жене, о ее здоровье, кто сейчас с ней.
Дочь Таня, не умевшая обманывать, вынуждена была говорить уклончиво. А Софья Андреевна, как и старец Варсонофий, оказавшийся в Астапово для духовной беседы в целях примирения Толстого с церковью, чужая, никому не нужная, заглядывала в окна домика, чтобы подслушать, подсмотреть, что делается там, внутри.
«Она стоит, как нищенка, под окном комнаты, где умирает ее муж, ее Левочка, ее жизнь, ее тело, она сама», – писал Лев Львович.
Жену впустили к нему, когда Лев Николаевич находился в беспамятстве, и она смогла только опуститься на колени и сказать свое «прости».
На похоронах Софья Андреевна, придавленная горем и чувством вины, поддерживаемая сыновьями, была молчалива. Только увидев простой гроб, в котором хоронили Толстого, сказала: «Тогда меня похороните в ящике». Она снова не поняла величия своего мужа.
ХРАНИТЕЛЬНИЦА ЯСНОЙ ПОЛЯНЫ
Софья Андреевна, сломленная смертью мужа, долго не приходила в себя, находясь в крайних состояниях. Ее раскачивало, как маятник. То она мучилась от того, что не смогла сделать последние годы жизни Левочки счастливыми, то продолжала бранить мужа, так жестоко поступившего с ней, оставившего семью без материальной поддержки.
Ее сильно беспокоило, что будут говорить о ней, когда ее не станет. Это заставляло графиню постоянно оправдываться. Не проходила и не затухала ненависть к Черткову. Правда, ближе к смерти мать помирилась с дочерью Сашей, а остальные дети отмечали в ней покорность и смирение. За эти превращения Толстой раньше «готов был заплатить своей славой».
Вместе с тем она находила силы сохранять память о великом муже. В сороковой день у могилы на краю Старого Заказа собралась вся деревня: бабы, мужики, дети. Они убрали могилу еловыми ветками, трижды вставали на колени и пели «Вечную память». Нужно было думать о сохранении и поддержании порядка в усадьбе. Денег на эти нужды в семье не было, и сыновья подумывали продать ее американским предпринимателям, на что Софья Андреевна согласия дать не могла. Она дважды обращалась к царю в 1911 году с просьбой выкупить усадьбу с целью создания музея, но правительство от покупки отказалось.
И тут снова пригодились таланты «неутомимой Софии». Выкраивая из пенсии, назначенной вдове Толстого госказначейством, она выкупила у сыновей наследуемые ими части имения. Поддерживая жизнь усадьбы, принимала гостей, проводила экскурсии, занималась описанием книг, предметов, рукописей. Не всегда раньше понимавшая крестьян, заботилась о них, принимала беженцев в годы Первой мировой войны.
Когда в семнадцатом году громили помещичьи усадьбы, Ясная Поляна уцелела благодаря защите мужиков, которые не дали крестьянам из соседних деревень разгромить дом их графа.
Софья Андреевна прожила в Ясной Поляне 57 лет. Понимая, что Лев Толстой принадлежит не только России, но и миру, она просила схоронить себя на сельском семейном кладбище. Жизнь и тут разделила их.