22 августа исполняется 170 лет со дня рождения жены, помощницы, друга и первого биографа Льва Николаевича Толстого Софьи Андреевны.
Они не дожили до золотой свадьбы, когда супруги обмениваются золотыми кольцами, всего два года; написали друг другу огромное количество писем. В них Лев Николаевич обращался к жене не иначе как «душенька», «голубчик», «самая лучшая на свете». В литературе XIX столетия, пожалуй, нет ни одного писателя, кроме Толстого, который бы оставил столько ярких страниц о счастливой семейной жизни, доказав, что и «гений может быть „парным“ существом». И в этом немалую роль сыграла жена писателя Софья Толстая. В годовщину ее 170-летия время воздать должное «большой, содержательной, трагической и вместе с тем счастливой жизни».
ИЗБРАННИЦА ГРАФА
Молодой граф был влюбчив. Еще в отрочестве он влюблялся то в Сонечку Колошину, то в толстую горничную, «правда, очень хорошенькое личико», то в соседку по имению Судаково Валерию Арсеньеву, то в дочь поэта Тютчева Кити. Любовью к ней он буквально «болел несколько месяцев», «постарев и устав». Многие «чудесные состояния души» Лев пережил лишь в своем воображении, не смея признаться. Виной тому были робость и неуверенность.
Из боязни спугнуть «не свое, а наше счастье» «чистым стремлением друг к другу» осталось высокое и романтическое чувство к выпускнице Родионовского института, казанской музе Толстого Зинаиде Молоствовой, оставившей глубокий след в жизни и творчестве писателя. Но молодому повесе были известны и другие, совсем не платонические чувства «оленя». Одурманенный желанием и запахом вянущей черемухи 30-летний Толстой запишет в дневнике о страсти к яснополянской крестьянке Аксинье Базыкиной: «Очень хороша. Я влюблен, как никогда в жизни. Нет другой мысли. Мучаюсь».
Увлечения проходили, оставляя горечь, боль, досаду, нравственные муки, даже неприязнь к предмету обожания и к самому себе. Ведь Толстой, несмотря на вольности, которые позволяли себе дворянские отпрыски, с пятнадцати лет мечтал о той единственной, с которой мог бы создать семейную идиллию по типу родительской.
Страдая от отсутствия любви рано ушедшей матери, Лев «не переставая, грезил о счастье, которое подарит ему будущая жена». Его же избранницы мало соответствовали созданному в мыслях образу. То они были слишком аристократичны, чопорны, то мелочны, пусты, невежественны и не готовы к тому, «чтобы семейная колея пролегала вдали от роскошной и праздной городской жизни». Только в тридцать четыре года яснополянский идеалист нашел то, что искал. Это была дочь кремлевского врача Андрея Евстафьевича Берса и подруги детства Льва Николаевича Любочки Иславиной.
Восемнадцатилетняя Соня Берс воспитывалась в классической семье, где с детства девочек приучали трудиться, вести хозяйство, убирать, шить, готовя их к семейной жизни. «И если отец баловал, то мать боялась доставлять нам роскошь», – писала Софья Андреевна позже. – Вместе с тем она не могла представить, чтобы мы ходили гулять без ливрейного лакея или ездили на извозчике».
Фрейлина императорского дома, родственница Льва Николаевича Александра Андреевна Толстая, познакомившись с избранницей графа, выразила мнение, что она «симпатична с головы до ног», «простая, умная, искренняя и сердечная».
У Сони было немало претендентов на руку и сердце среди молодых и более зрелых мужчин, которые отмечали в ней «очаровательную внешность, без броской и раздражающей красоты, телесную привлекательность, живой, все быстро схватывающий и осваивающий ум». Толстому вместе с природной «женственностью», «музыкальностью» «в оттенках настроений» в Соне Берс нравились «неизбалованность и нефальшивый, горячий интерес к его творчеству». К тому же она была образованна. За год до замужества девушка сдала экзамены на звание домашней учительницы при Московском университете, мечтала учиться живописи в Париже, неплохо играла на фортепиано, писала повести, а языки знала так хорошо, что позже переводила сложные философские статьи мужа на французский язык.
Но, влюбившись и отдав предпочтение Толстому, она готова была разделить с ним все сложности помещичьего быта, хотя сельское хозяйство не любила и не скрывала это от мужа.
СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ СОНИ БЕРС
Одним из сентябрьских дней 1862 года огромная дорожная карета, запряженная шестеркой почтовых лошадей, въехала в башенки ворот яснополянской усадьбы, куда сразу же после венчания в кремлевской церкви Рождества Пресвятой Богородицы направились молодые.
На крыльце дома новобрачных встретили хлебом-солью многочисленная прислуга, родные. Брат Сергей и любимая тетенька Льва Николаевича Татьяна Александровна Ергольская благословили Льва и Соню фамильной иконой, вручили связку из тридцати ключей «от всех сундуков, кладовых, амбаров, шкафов». В первые дни молодую хозяйку приходили поздравлять дворовые, крестьяне, школьники, и она раздала им триста рублей, подаренных матерью на расходы.
«Здесь так чудесно, – писала она сестре. – Не понимаю, за что Левочка меня так любит?» Соня не могла не осознавать, что «бесприданница, полуаристократка вытянула счастливый билет, став женой родовитого помещика», известного писателя.
Как и духовный переворот, который случится с гением через четверть века, Толстого женитьба преобразила, став одним из главных событий его жизни. Ни участие в севастопольской кампании, ни смерти братьев и детей, ни увлечения изданием журналов, созданием школы, писательство не могли так изменить человека, как супружество. Дневники, письма того времени к соседу по имению Афанасию Фету и сестре «оставляют чувство какого-то пьяного счастья». Старый холостяк, не стыдясь, признается, что она преобразовывает его гораздо больше, чем он ее. «Молодость и привлекательность» Сони оказались сильнее достоинств привередливого жениха.
Софья Толстая обживала яснополянское пространство с любовью и большим интересом. Оно было известно ей по «Детству», с которым она познакомилась в шесть лет. Повесть произвела на девочку сильное впечатление. Некоторые места она даже выучила наизусть, узнавая в персонажах своих родственников Берсов–Иславиных. Из соседнего имения Красное они приезжали в Ясную Поляну, когда еще был жив отец Левушки Николай Ильич, и гостили здесь неделями, привозя с собой прислугу, лакеев, поваров. Мать Сони дружила с сестрой Льва Марией, а младшие Берсы: Лиза, Соня, Таня – с детьми Марии Николаевны. Порой Соне казалось, что она полюбила Левочку с того времени, как прочитала его биографическую трилогию.
Стиль жизни Берсов, несмотря на скромность, имел свои особенности и свой шарм. Присмотревшись к спартанскому быту яснополянского дома, когда граф и его братья спали на соломе без простыней, под ситцевыми одеялами, за столом ели железными вилками, оставшимися с прадедовских времен, Соня привнесла в него немало своего, берсовского. Она привезла из Москвы повара, ввела на кухне колпаки, фартуки, куртки. На столах появились белоснежные накрахмаленные скатерти, сервизы, столовое серебро из ее приданого, на окнах – занавески, в комнатах – мягкая мебель в чехлах. Она перекладывала белье французскими саше для запаха. По особому рецепту здесь стали варить варенье, пекли фирменный анковский пирог.
После долгих лет холостяцкой заброшенности благодаря молодой хозяйке яснополянское гнездо наполнялось абсолютно новым содержанием семейной жизни.
неразрывная связь
Толстой и Казань
Почти шесть лет провел в Казани будущий великий русский писатель. После смерти родителей в сентябре 1841 года юные Толстые переехали в Казань к своей тетке – помещице Пелагее Ильиничне Юшковой, принявшей опекунство над детьми. Левушке Толстому было в то время тринадцать лет. В Казани прошли его юношеские годы.
В сентябре 1844 года шестнадцатилетний Лев Толстой был зачислен студентом на восточное отделение философского факультета Казанского университета. Братья его тоже учились в университете, а сестра – в институте благородных девиц.
Университетское преподавание в те годы сразу оттолкнуло Льва Николаевича своей казенщиной. В 1845 году он перевелся на юридический факультет, но славословие в адрес русского государственного права, зубрежка статей свода законов – все это, разумеется, не могло его увлечь. Толстой стал игнорировать занятия. Юноша целиком находился под влиянием аристократической среды, требовавшей от него только внешнего лоска, безукоризненного французского произношения и соблюдения аристократических манер.
В это время Лев Толстой много читал, увлекался произведениями Гоголя, историей философии, пробовал писать сам. Большое влияние на него оказала группа студентов-разночинцев во главе с публицистом Василием Берви-Флеровским. Группа установила связь с кружками петрашевцев в С.-Петербурге, пропагандировала в Казани идеи утопического социализма, жадно вчитывалась в каждую новую статью Белинского.
В 1845 году в Казанский университет прибыл молодой профессор гражданского права горячий поклонник Белинского Дмитрий Мейер, благотворное влияние которого испытал на себе и Лев Толстой.
С 11 марта 1847-го Толстой находился в казанском госпитале. 17 марта он начал вести дневник, где, подражая Бенджамину Франклину, ставил перед собой цели и задачи по самосовершенствованию, отмечал успехи и неудачи в выполнении этих заданий, анализировал свои недостатки и ход мыслей, мотивы своих поступков. Этот дневник с небольшими перерывами он вел на протяжении всей своей жизни.
В апреле 1847 года Лев Толстой оставил университет и уехал в Ясную Поляну. Впоследствии казанские впечатления легли в основу ряда его произведений.
Толстовские места Казани – улицы Черноозерская, Грузинская, Арское Поле – ярко обрисованы великим художником слова в рассказах «После бала» и «Утро помещика», в трилогии «Детство. Отрочество. Юность».
Почти два года его жизни прошли в доме Горталовых (ныне дом №13 по ул.Красина), затем он переехал в дом Киселевского (ул.Толстого, 25). Оба эти дома отмечены мемориальными досками. Интересен и сохранившийся на бывшей Черноозерской улице (ул. Дзержинского, 11) дом Петонди. В каменном флигеле за этим домом Толстой прожил около года перед отъездом из Казани.
Есть в городе памятник Толстому работы скульптора В.Пинчука, который стоит в центре сквера, носящего имя писателя. Толстовским уголком является и сад «Черное озеро», где Толстой часто бывал в период учебы в университете. Об этом свидетельствуют записи в его дневниках, которые он начал писать в Казани и вел всю жизнь. «Однажды я был на Черном озере, – записано на одной из страниц, – готовился к экзаменам, зубрил катехизис и вдруг ясно понял, что все это ложь».
К казанскому периоду также относятся его первые сомнения в религии, за едкую критику которой он был позднее предан анафеме.
