Тот, кто не помнит своего прошлого, обречен на то, чтобы пережить его вновь
Джордж Сантаяна
В первом обзоре архивных номеров нашей газеты, которая тогда называлась «Красная Татария» ( «РТ» от 30.01.2014), мы говорили про деньги. А теперь поговорим о… любви.
Ну о чем же еще, если морозы отступили и запахло весной!
Правда, представления об этом романтическом чувстве в революционные годы в России кардинально поменялись. Преданность и верность, патриархальный уклад, традиционные семейные устои были объявлены пережитком царского времени. «Долой любовь! Долой стыд!» – призывали лозунги и плакаты, в том числе со страниц газет. Целомудренные установки типа «Умри, но не отдавай поцелуя без любви» появились позже, по мере укрепления диктатуры пролетариата. А тогда молодежь воспитывалась на теории «стакана воды» – сексуальную потребность нужно удовлетворять без всяких условностей, так же просто и естественно, как утолять жажду.
На страницах «Красной Татарии» вполне серьезно обсуждались диковатые прожекты вроде Декрета о всеобщей женской половой повинности. Таковую, предполагали авторы проекта, в молодой Советской Республике обязаны были нести все дамы детородного возраста. Причем устанавливалась отдельная такса для каждого класса: «недобитой контре» – по завышенной цене или даже вообще кукиш, а крестьянам и другим социально близким к революции слоям – по сниженным расценкам. Рабочий класс как гегемон, естественно, мог пользоваться всеми услугами бесплатно.
К обозреваемому периоду – середине 20-х годов – рассуждения об отношениях между мужчинами и женщинами стали постепенно возвращаться в нормальное, цивилизованное русло. Хотя «сексуальная революция» и годы оголтелой пропаганды «свободной любви» не прошли даром.
Полистаем страницы «Красной Татарии» (оцифрованную часть архива можно посмотреть на сайте www.rt-online.ru).
«Небывалая драма»
Комсомольцы в те годы, бывало, куролесили, как сегодня олигархи в Куршевеле. Комсомольская книжка служила некой охранной грамотой, с ней «ни бог, ни черт не страшен», и даже с пролетарским нарсудом можно договориться.
Однако, зная загульный характер комсомольца Леонтия Афанасьева, ни одна порядочная черемшанская барышня не соглашалась выйти за него замуж. А Леню замучил любовный зуд, и очень уж хотелось погулять на собственной свадьбе да дружков своих попотчевать.
Любовь – дело хорошее, молодое, сказали ему други. А невесту мы тебе раздобудем в соседней губернии. И вот, как несколько витиевато пишет в газете некто Гр.Цыпин, «однажды ночью, когда луна была скрыта густыми тучами и кругом не было видно ни зги, из села Четырлы Бугурусланского уезда Самарской губернии… была „умыкана“ лихим джигитом-комсомольцем Леонтием Афанасьевым молодая девушка-крестьянка, вполне пригодная для выполнения брачных намерений решительного черемшанца».
Когда «умыканную» благополучно доставили в родное село жениха Ново-Сережкино и надежно спрятали в сарае, между приятелями случился разговор. Леню начали стыдить: ты ж комсомолец, идейный, а в коммуне должно быть все общее: и самогон, и бабы. Ну и что, что невеста, делись! Мы зря, что ли, помогали тебе ее умыкать? Афанасьев слыл человеком «коллективным», дружбу понимал, он встал «на шухере» возле двери и предложил подельникам – братьям Мулендевым, Иванову и Кириллову – «не тратить слов понапрасну, а заняться делом».
Четверо здоровенных деревенских бугаев ввалились в сарай. Несчастная пленница, поджав коленки, забилась в угол и дрожала как осиновый лист. Ей было «предложено удовлетворить пыл всей компании». Однако барышня отказалась. Тогда девушка, как сообщает газета, «была общими усилиями повалена на землю и изнасилована по нескольку раз поочередно всеми приятелями Афанасьева»…
Пленнице наутро удалось сбежать. Вернувшись в родные места, она слегла.
А в нарсуд 4-го участка Бугульминского кантона поступила жалоба. Почувствовав, что запахло жареным, «гусары» стали думать, как справить мировую. Правда, Леонтий поначалу хорохорился, дескать, «его, комсомольца, никто не тронет, что ему какой-то там нарсуд сделать ничего не сможет». И вообще, он еще покажет своей неблагодарной «невесте», что такое комсомолец Афанасьев! Другая бы спасибо сказала за такой «подарок судьбы», а эта, ишь ты, грамотная, жалобы строчит.
Решили все же судьбу не испытывать. Несостоявшейся «невесте» предложили «лечение за счет всей компании и по 25 пудов хлеба с каждого из «удовлетворенных». Родители пострадавшей с радостью согласились. Нарсудья 4-го участка Бугульминского кантона тоже посчитал такую мировую справедливой: «Что ж, девица только свое счастье нашла, за какие-то пустяки сотню пудов хлеба получила». Жалоба была выдана на руки приятелям, дело закрыли.
Однако редакция «Красной Татарии» с таким исходом не согласилась и завершила статью Цыпина «Небывалая драма» следующим вопросом: «Тов. Прокурор Татарской республики, правильно ли поступил нарсудья, и если неправильно, то не разъясните ли вы все это дело?»
Реакция была мгновенной: статья Цыпина вышла 24 марта 1925 года, а уже 26 марта газета поместила ответ прокурора (кстати, 2-3 дня – это обычный срок ответа высокопоставленных чиновников тех лет на критические выступления прессы). Вот что сообщил народный комиссар юстиции и прокурор Татреспублики Богаутдинов: «Дано телеграфное предписание Председателю выездной сессии Главсуда тов. Пензину, находящемуся в Бугульминском кантоне, расследовать на месте и подробно ознакомиться с делом Нарсуда 4-го участка… по изнасилованию гражданки села Четырлы Бугурусланского уезда Самарской губернии. По выяснению обстоятельств виновные будут мною немедленно переданы суду».
«О Тоне Скворцовой»
Фи-и, да какая же это любовь, никакой романтики, это же чистой воды криминал, скажет разочарованный читатель, прочитав предыдущую главку. А где настоящее большое чувство, бурное кипение страстей, безумство влюбленных сердец? Где поступки, достойные пера классика? Где Ромео и Джульетта, Лаура и Петрарка, Тахир и Зухра, Лейла и Меджнун! Ну хотя бы Анна Каренина и Алексей Вронский, наконец! Нету?
Ну почему же «нету», есть, ну конечно же есть! Анну Каренину хотите? Будет вам Анна Каренина, правда, звали ее Антонина Скворцова. Тонька с фабрики на Заречной, комсомолка, спортсменка, пела в хоре…
Да вот, видимо, допелась. О ее поступке судили-рядили и «в вагоне слободского трамвая, и сидя на лавочке у ворот, и проходя по улицам» Заречья. А после того как некий автор под псевдонимом Федорич опубликовал 3 марта 1926 года в «Красной Татарии» очерк «О Тоне Скворцовой», о казанской «Анне Карениной» заговорила вся республика.
«Графа Вронского» звали Баранов, попадается, знаете ли, такая фамилия в России. Никаким графом он, конечно, не был, а был простым шофером и членом Союза транспортников Татреспублики. Правда, бывшим. К тому же, как отмечала газета, был «сухоруким».
Тоне же Скворцовой замуж приспичило, ну уж совсем невтерпеж. Причем она не хотела жить, как многие ее подружки-комсомолки, в «фактическом» (гражданском) браке, ей непременно нужно было зарегистрироваться в загсе. Хотя годков Антонине стукнуло не так уж и много, совсем юная была. Отец с мачехой говорили ей: «Погоди, Тоня, еще годок… Не торопись замуж-то, поживи на воле…»
Не послушалась. Самостоятельная была, да и больно любви хотелось. Большой и чистой, как в романах пишут. С Барановым Тоньку свела сваха, которой она пожаловалась на свою горькую девичью судьбу. Дело сладили быстро. Утром расписались, а вечером справили свадьбу в доме жениха. Молодежи среди гостей не было, публика собралась почтенная – ровесники Баранова. Пили самогон. Кто-то шепнул на ушко счастливой невесте:
– Эх, Тося! За кого замуж-то пошла. За больного. За сухорукого…
Обидные слова больно резанули по сердцу. В душе поселился червь сомнения: а правильный ли выбор она сделала? Масла в огонь подлили фабричные девчата, в лицо смеявшиеся над ее мезальянсом. Скворцова побежала к крестной за советом.
– Да какой же он больной, – успокоила та. – Когда Баранов работал в «Госрыбпроме», он этой своей больной рукой шестипудовые бочки катал!
– Худо мне, – жаловалась Антонина. – Лучше под поезд брошусь, но с таким мужем жить не стану.
– Ничего. Все пройдет. Стерпится-слюбится.
Не стерпелось, не слюбилось. «Через три дня после свадьбы, – пишет «Красная Татария», – Скворцова, истерзанная на куски, лежала уже на полотне железной дороги с отрезанной головой и руками».
На фабрике провели собрание. Комсомолку Скворцову дружно осудили (сами же, можно сказать, своими насмешками подтолкнули ее к этому отчаянному шагу, а потом осудили). Дескать, по старорежимному обычаю прибегла к услугам свахи, не освободилась от предрассудков: «В комсомоле есть хороший обычай – обо всем комсомолец должен говорить своим товарищам, открыто делиться впечатлениями, сообщать о своих намерениях. Скворцова этого не сделала».
Возник вопрос: могут ли комсомольцы принять участие в похоронах?
– Раньше только попы не хотели хоронить самоубийц, а почему же нам нельзя? – спрашивали Тонины друзья.
Но аргумент принят не был. Особое совещание решило: на похороны бывшей комсомолки Антонины Скворцовой не ходить.
Вот такая жуткая история.
До середины 20-х годов прошлого столетия семейные отношения в Советском Союзе никак не регулировались. Если в царской России семейные узы были освящены церковью и мечетью, то после революции 1917 года прежние скрепы рухнули. Загсы выполняли роль чисто статистическую. Заключить или расторгнуть брак можно было за считаные минуты. Развод проходил без объяснения причин. Бывшие супруги никаких обязательств друг перед другом не несли. В результате к 1927 году в стране было зафиксировано около полумиллиона детей, не знавших, кто их отцы.
Многие предпочитали вообще не обременять себя регистрацией в загсе, просто жили, как мы сегодня говорим, в гражданском браке (тогда это называлось фактическим браком). Тем паче что между юридическим и фактическим браком не было разницы. Осуждалась лишь «связь по найму», то есть проституция.
К преступлениям на сексуальной почве отношение было снисходительным. Суды выносили мягкие приговоры, а иногда, как в выше-
описанном случае, вообще соглашались на мировую. Хотя по отношению к другим видам правонарушений пролетарский суд оставался суров и беспощаден. Например, в том же 1926 году известный казанский вор-рецидивист по кличке Пашка Золотой Зуб за ограбление кассы пивного зала был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу, как «лицо социально опасное и не поддающееся исправлению».
Говорят, если хочешь завоевать или разрушить какое-либо государство, разрушь ячейку этого общества – семью, а государство распадется само. Большевики, сообразив, какая опасность им грозит, стали спешно менять свою «революционную» идеологию, разрабатывать новые законы и всячески укреплять институт семьи.
5 января 1926 года «Красная Татария» опубликовала «Проект кодекса законов о браке, семье и опеке» и вынесла его «на широкое обсуждение трудящихся масс». А через несколько месяцев в СССР уже был принят Закон о браке и семье, который и заложил основы советского и современного российского семейного законодательства.
