Рубрика «Родня» нечасто появляется в нашей газете, но каждая публикация этого раздела неизменно привлекает внимание. А своего рода «пробным шаром», наметившим тропинку в такую, казалось бы, «закрытую» сферу, как семейная генеалогия, стала публикация «Загляните в семейный альбом» ( «РТ» от 26 января 2012 года). И газетное предложение неожиданно породило заинтересованный спрос. В последующих публикациях «Нет судеб без вести пропавших» (12 апреля того же года), «Ищите и обрящете» (26 июля), «Ильинская застава» (30 августа), «Ничто не проходит бесследно…» (11 апреля 2013 года) тема была продолжена и развита.

Наш сегодняшний собеседник – Равиль Сабиржан, известный предприниматель первой волны, с 1993 года генеральный директор старейшей в Казани типо­графии «Татполиграф». Но речь, конечно, не о его бизнесе, а о той огромной работе, которую Равиль Абдрауфович проделал для составления генеалогического древа своего рода, – сейчас в нем более 300 имен и фамилий.

Интересоваться своими корнями он начал сравнительно недавно. «Раньше все, что происходило до моего рождения, представлялось мне большим незнакомым домом, который завален разнообразным хламом. В нем когда-то  шумела жизнь, но толстый слой пыли на забытых и никому не нужных вещах да лохмотья паутины на потолке говорили о полном забвении, – признается он – Я словно ходил по комнатам наощупь, спотыкаясь в поисках источника света. Постепенно комната за комнатой, окно за окном освещались порциями нового знания – так я преодолевал бурьян, которым заросла моя память».

– Ваша фамилия Сабирзянов. Откуда же Сабиржан?

-У нас, тюрков, фамилии, как правило, «говорящие». Расшифровывая их, можно заглянуть в прошлое своего рода и в большинстве случаев довольно точно узнать, чем занимались предки, откуда их корни. Корень моей фамилии – арабское слово «сабур» (в татарском – «сабыр»), что означает «терпение», а «жан» – это «душа». Таким образом, Сабиржан – «терпеливая душа». Выходит, что предки мои были людьми, терпеливо преодолевающими жизненные трудности, судьба их не баловала.

Прадед по отцу – Сабиржан, сын Ахметжана, 1877 года рождения, был зажиточным крестьянином из деревни Кушар, ныне это Атнинский район Татарстана. Вырастив двоих сыновей, он понял, что в одной деревне им будет тесно развернуться, и, как того требует традиция, старшего, Газиза, моего деда, снабдил деньгами и отправил в город на поиски судьбы, а младшего, Бари, оставил при себе.

В Казани Газиз поступил работать к купцу-миллионщику Апанаеву, а, освоившись в городе, на деньги отца купил подворье из нескольких деревянных домов, в одном из которых размещалась небольшая типография. В основном здесь специализировались на переплетных работах. Я обо всем этом узнал, когда возглавил «Татполиграф». Так что вполне могу называть себя потомственным полиграфистом.

Когда в нашу деревню пришли большевики, они, конечно же, не оставили прадеда без внимания. Первым делом экспроприировали по продразверстке амбар с зерном, а затем и вовсе выгнали семью из дома. Та бревенчатая постройка оказалась настолько крепкой, что до сих пор служит помещением для уроков труда в местной средней школе.

– Людям непосвященным, наверное, непонятны рвение и настойчивость, с какими вы по крупицам собираете историю предков?

– А как иначе понять, кто ты есть? Ведь они веками формировали твой характер, наклонности, пристрастия. Гены, скажу я вам, поразительная вещь! Это как семя, которое до поры до времени зимует в сердце человека, чтобы при благоприятных условиях проклюнуться ростком. Именно так крестьянские гены неожиданно взыграли в моем младшем сыне. Он вдруг заявил: «Папа, купи кур, а еще я хочу, чтобы у меня был барашек!» Не иначе, это мой прадед Сабиржан в праправнуке проявился.

Тепло вспоминаю и бабушку по отцу, уроженку села Купербаш, что в Арском районе. Отец ее, Вахит-абзы, в XIX веке дослужился до офицерского звания. Выйдя в отставку, получил пенсию, немного земли и, судя по всему, неплохое пособие, так как, приехав на отписанный ему надел в Купербаше, сразу стал возводить из красного кирпича большой дом. Обустроил подворье, завел хозяйство, женился на старой деве, которая родила ему трех дочерей, среди них моя бабушка Бибигайша. В восьмилетнем возрасте она осталась без отца, и ее отправили на воспитание в город. В доме того же купца Апанаева она поначалу работала посудомойкой, потом – поварихой, дослужилась до управляющей, стала «ключницей». Здесь она познакомилась со своим будущим мужем Газизом. Прожили они в согласии более сорока лет, воспитали двух сыновей и дочь.

Мои предки по материн­ской линии были казанскими мещанами, потомками крестьян из деревни Яушик, ныне Лаишевский район. Дед имел свои пастбища, судя по всему, держал наемных рабочих, слыл зажиточным. Но после 1917-го большевики разорили его крепкое крестьянское гнездо. Взяв накопленные деньги, дед сбежал в город, надеясь там пережить лихие времена. И действительно, на первых порах Советы еще как-то  давали существовать частным предпринимателям. Дед купил лавку на Сенном базаре, торговал сеном и конской упряжью, даже приобрел двухэтажный дом, который, правда, несколько месяцев спустя большевики тоже отобрали, оставив семье только конюшню, где впоследствии и родились все его дети, в том числе моя мама.

Когда началась Великая Отечественная, дед ушел на фронт и погиб. Где его могила, неизвестно. Лишь после того, как на него пришла похоронка, власти переселили его семью из конюшни в комнату в коммунальной квартире. У бабушки на руках оставалось пятеро детей, и маме с ранних лет пришлось много работать. Она пошла в деда, была таким же волевым и энергичным человеком: в 46 лет поступила в техникум, а в 50 стала директором магазина.

Надо сказать, судьба каждого из рода Сабиржанов по-своему интересна и показательна. Мой прадед Якуб с середины ХIХ века был глубоко верующим человеком. По всей видимости, за его набожность и праведный образ жизни жители слободы предложили ему должность муллы в местной мечети, которую он исполнял много лет. В возрасте 73 лет, оставшись вдовцом, он по настоянию взрослых дочерей вторично женился на 16-летней девушке, в результате чего родилась моя бабушка Фатима, которая в свою очередь тоже в 16 лет была выдана замуж за моего деда Габдулхамита.

Дядя Ахмет, старший брат мамы, вернулся с фронтов Великой Отечественной с четырьмя боевыми орденами и несколькими медалями на груди. По рассказам родителей, это был бесстрашный человек, при этом красивый, сильный, высокий. Не дали ему толком отдохнуть, вскоре он оказался на войне с японцами. И опять повезло – жив остался! Только… случилось несчастье. Перед самой демобилизацией пошел он с однополчанами в свое последнее увольнение в город. Кто-то из товарищей на радостях напился и стал палить посреди улицы из пистолета. Так вот за проступок одного вся компания предстала перед военным трибуналом, отмерившим каждому по семь лет лагерей.

Все эти годы дядя добросовестно валил лес, а вернувшись домой, первым делом избавился от своих боевых наград. Утопил их и впредь никому не говорил, что воевал, и никакими льготами не пользовался. Таким был его молчаливый протест советской власти, несправедливо осудившей ее защитника.

Надо сказать, что бывший зэк в сталинские годы был еще больше ущемлен в правах, чем сейчас. Как-то возвращался он из Горького, где работал на железной дороге, и на него напали хулиганы. На шум прибежала милиция. Всех отпустили, а его повязали – в паспорте у него был штамп, который проставлялся всем бывшим осужденным. И пошел он по этапу во второй раз…

Помню, как в 1962-м мы встречали его из заключения. Готовились к этому, как к празднику: красили полы, наводили глянец на избу, шили, покупали обновки. Дядя чудом нашел работу, а это было ох как непросто с его биографией, создал семью, воспитал сына. Это был очень добрый и трудолюбивый, не озлобившийся на жизнь человек. Признаюсь, его судимость всегда меня настораживала, так как по наивности своей я искренне считал, что за решетку попадают только злодеи и душегубы.

У двоюродного брата отца, Каюма-абы, тоже исковерканная судьба. Воевал, попал в плен. После освобождения у него была возможность жениться и остаться где-то  в Австрии. Но он вернулся домой: как же татарину жить на чужбине? И его тоже отправили в Сибирь – лес валить.

– «Собирателями душ» называют себя те, кто занимается генеалогией. Вы, как я знаю, еще и «собиратель мертвых душ»…

– Вы имеете в виду фамильный склеп Сабиржанов в моей усадьбе?

Знаете, у Державина я нашел такие строки:

Когда наследственны

стада я буду зреть,

Вас, дубы камские,

от времени почтенны!

По Волге между сел

на парусах лететь

И гробы обнимать

родителей священны.

Видимо, сильно тосковал автор по родным краям, мечтал вырваться из столицы, приехать на родину и припасть к могилам своих предков. Так и у меня. Сам я горожанин в третьем поколении, но все мои корни – в деревне. Там на сельских кладбищах до недавних пор зарастали травой могилы моих родственников – следить за ними было некому. И не давала покоя мысль, что они там, а я – здесь! Хорошо, я еще помню о них, ощущаю невидимую, но живую с ними связь. А не будет меня? Могилы затеряются, прервется связь времен, и что тогда?

Современные дети ведь не интересуются историей своих предков, а без этого нормальное формирование личности невозможно. Человека без роду, без племени не зря называют «перекати-поле». Жители мегаполиса, увы, в основе своей таковыми и являются, толком не зная истории ни страны, ни региона, своего города и уж тем более деревни, из которой вышли. Мало того, стесняются своих корней, дедушек, бабушек, стараются скорее заделаться казанцами, москвичами. Вот я и решил сохранить для будущих поколений Сабиржанов историю своих предков, сделав беспрецедентный с точки зрения многих шаг, идущий вразрез с мусульманской верой.

Видит Аллах, я долго колебался, но… Я кремировал прах своего деда, бабушки, отца, а урны с пеплом перевез к себе. Во дворе своего городского дома соорудил нечто вроде фамильного пантеона с шестнадцатью нишами, в которых эти урны и поместил. У каждой ниши – мемориальная доска, на которой высечено, кто здесь покоится и чем оставил память о себе при жизни. Начиная с мая и до первых заморозков здесь цветут цветы, по праздникам горят свечи. Вокруг посажены яблони и груши. Мои дети, думаю, продолжат это начинание, поймут, что лучшей возможности увековечить своих предков не придумать.

В Древнем Египте, насколько мне известно, фамильный склеп вырубали в скале и украшали всем семейством. И вспоминали об усопших не раз в году, а приходили «пообщаться» с предками каждый день на закате солнца. Это был ритуал самоочищения, откровения, когда перед прахом уважаемых членов семьи потомок клялся вести праведный образ жизни, испрашивал «разрешения» на важное дело, будь то свадьба или посевные работы. Правда, было это во времена фараонов…

Предвижу гнев ревнителей веры: «Как же ты, сын татарина и татарки, посмел кремировать своих близких, погребенных когда-то  по всем правилам шариата, и поместил их в склеп? Все это не по-нашему!»

Что на это ответить? Время рассудит. В конце концов, они теперь рядом со мной, с моей семьей, они влияют на нашу жизнь, делают наш род крепче, сильнее. Вместе с генеалогическим древом, вычерченным на большом листе, вкупе с подробными записями о проделанных мною изысканиях, тщательно оформленными фотоальбомами, в которых немало снимков, запечатлевших родных людей, фамильный пантеон, на мой взгляд, является сильным воспитательным фактором. А значит, у моих детей, внуков (надеюсь, что и правнуков) уже есть и будет история рода!