Сегодня мы представляем нашим читателям новую рубрику – «О времени и о себе». Здесь будут публиковаться интервью с ведущими учеными республики, которые, надеемся, поделятся с нами хотя бы частичкой своей мудрости. Наш первый герой, Ахмет Мазгаров, был выбран не случайно – во-первых, он президент Академии наук Татарстана, то есть фактически – главный ученый республики, во-вторых, 1 января 2013 года Ахмет Мазгарович отметит семидесятилетие, с чем редакция его искренне поздравляет.

– Ахмет Мазгарович, никто не рождается президентом Академии наук. Как получилось, что мальчик, выросший в балтасинском селе, пошел в науку?

– В каждом деле должен быть фундамент. Моим фундаментом были три выдающихся учителя. Первый – отец, крупный ученый-теолог. В памяти осталось послевоенное время: абсолютная нищета кругом, голый дом – ни коек, ни холодильников, из «мебели» – только полати… Но у отца всегда была кипа книг, и я его всегда помню с книгой в руках. В основном он читал Коран. С отличием окончил Кашкарское медресе – было такое в селе Кашкар Арского района, там еще мой дед Мирхафиз-мулла учился в одно время с отцом Габдуллы Тукая. Здесь осваивали не только религиозные предметы – был очень сильный курс математики, преподавали астрономию. Сейчас в российских школах астрономии нет, а там преподавали. О языках и говорить нечего – отец в совершенстве владел арабским, фарси, татарским, русским, даже немного французским. Я сегодня оцениваю знания современных выпускников университетов и его знания – в том медресе студентам больше давали, видимо… Потому что они ни на что не отвлекались – ни на спорт, ни на танцы, только сидели и учились.

Вторым учителем, причем буквально, был мой старший брат – лучший преподаватель физики и математики Балтасинской средней школы. Он очень любил свое дело. Помню, как вечерами мы сидели у керосиновой лампы, я решал свои домашние задания, а он выискивал в учебниках новые сложные задачи и с огромным удовольствием их решал. И радовался, как ребенок, когда получалось.

Еще одним выдающимся примером для меня был учитель нашей семилетней школы Мухаммаджан Кильдеев – мы его звали Бабай. Очень интересный был человек, преподаватель биологии, научил наших сельчан выращивать помидоры, огурцы, разбил первый ботанический сад в школе и распространил это увлечение на всю деревню. А у его супруги Гайши-ханум я учился в начальных классах. Уже в 1960-е годы они оба были награждены орденами Ленина – очень высокой по тем временам наградой.

– Возвращаясь к вашему отцу… Быть теологом по тем временам, наверное, было небезопасно?

– Очень опасно. Отец был последний мулла деревни. После революции его приняли в школу учителем, потому что он прекрасно знал физику и математику. Но религию он не бросил и, хотя мечеть уже закрыли, организовывал народ в дни религиозных праздников, выполнял функции муллы. Как-то в тридцатые годы приехал в Балтаси красный агитатор из Казани, выступал в клубе с антирелигиозной пропагандой. Отец слушал-слушал, потом вышел – и по всем позициям в пух и прах его разнес. Той же ночью отца забрали и отправили в вологодские леса, на лесоповал. Но это был еще не 1937 год, и через два года отца отпустили. До конца жизни он остался верен своим идеалам и принципам. И когда в девяностые годы снова начали открывать мечети, старики единогласно решили присвоить новой мечети в нашей деревне имя Мазгара-муллы.

– Не было ли у вас внутреннего противоречия между отцовским воспитанием и интересом к естественным наукам?

– Отец был очень мудрый человек, он мне абсолютно не навязывал религиозные взгляды – понимал, что время неподходящее. Я был пионером, комсомольцем. Но как-то  так само собой вышло, что лет в пятьдесят начал читать намаз. Буквально за неделю все вспомнил – у меня до сих в ушах звучит, как отец его читал. И никакого противоречия тут нет. Последние открытия крупнейших физиков-теоретиков, астрофизиков все больше подтверждают, что во Вселенной есть некая пока не известная нам сила. И не надо лбами сталкивать религию и науку, ни в коем случае. В Коране многократно говорится: знание – сила, учитесь! А, например, крупнейший пакистанский физик-ядерщик, лауреат Нобелевской премии Абдус Салам был истинным мусульманином. Так что одно другому не мешает.

– Как начинался ваш путь в науку?

– После окончания КХТИ я три года проработал на Заводе синтетического спирта в Новокуйбышевске. Начинал оператором, закончил начальником цеха – самым молодым за всю историю завода. Из газа и водяного пара мы производили синтетический спирт, этанол. Цех был тяжелый, взрывоопасный. В инструкции было написано: если ЧП, все из цеха разбегаются, только мы с начальником отделения остаемся и ликвидируем аварию. Для этого надо было бежать на пятый этаж (лифта не было) и быстро закрывать задвижку. Я был хороший спортсмен, быстро бегал и пару раз спас таким образом цех. Через два года после моего ухода цех взорвался – не успели добежать…

А с аспирантурой получилось так: у меня было желание не просто эксплуатировать готовые технологии, а самому экспериментировать, разрабатывать новые процессы. И мне подсказали, что в Москве в МХТИ имени Менделеева профессор Лебедев как раз ищет людей с производства (вопросы связи науки с производством и в те годы остро стояли). Я поехал в Москву, встретился с Николаем Николаевичем Лебедевым. Знаете, есть люди, у которых на лбу написано: профессор. Вот он был такой. И сам МХТИ в те годы был центром технологической науки, все учебники там писались. Так что мне повезло, попал в хорошие руки. Начинать, конечно, пришлось с нуля, на заводе я многое уже подзабыл. Но там невозможно было не расти. Так что через три года успешно защитил диссертацию.

– Тему помните?

– Конечно. «Каталитическое жидкофазное окисление аценафтена». Аценафтен получают из каменноугольной смолы, из него можно делать очень хорошие вещи – мономеры для получения красителей, полимеров и так далее. Работа была вроде бы чисто аспирантская, теоретическая, но так хорошо прошла реакция, что мне захотелось где-то  это использовать. Узнал, что в городе Рубежном, на Украине, на химкомбинате такая технология очень нужна. Поехал к ним – сам, никто меня не направлял. И первым из аспирантов в истории кафедры привез договор, реальные деньги.

После защиты диссертации я еще год работал в Подмосковье, а потом получил предложение вернуться в Казань, во Всесоюзный НИИ углеводородного сырья. Мне все говорили – ты с ума сошел, уезжать из Москвы в Казань… Но Николай Николаевич был мудрый человек, он мне сказал: «Езжай, тебе большие дела нужны, а в Москве тебе тесно будет». И я уехал. Основал здесь лабораторию, и вот уже сорок лет работаю в своем институте, из них четверть века – директором.

– Получается, вы с самого начала совмещали научную и менеджерскую, административную работу. А сегодня сами себя кем больше ощущаете – ученым или администратором? Хватает ли времени на науку с тех пор, как стали президентом Академии?

– Мой рабочий день состоит сегодня из двух частей. В восемь утра уже сижу в институтской лаборатории – по мне там часы проверяют. Работаю до полудня. После обеда и до вечера я в Академии. Конечно, процентов восемьдесят моего времени – это администрирование, и лишь небольшой процент сил, эмоций и времени остается на науку. Мне это не нравится. Я больше люблю инженерную деятельность, мое самое любимое занятие – разрабатывать новые процессы и внедрять их на заводе. Я за свою жизнь сорок промышленных установок разработал, лично запустил, мне бы еще штук двадцать успеть… Но, к сожалению, человек не может всегда делать то, что ему больше нравится. Раз мне доверили пост президента Академии – надо выполнять этот долг.

– Вы с самого начала восприняли предложение возглавить Академию как долг?

– Было так: я как раз тогда вернулся из Ирана, и меня вызвал Минтимер Шарипович Шаймиев. Спросил, как дела, как институт. Я говорю – все хорошо, в Иране работаем, средняя зарплата такая-то… У нас тогда рекорд­ная была средняя зарплата, в других подразделениях еще и десяти тысяч не было, а у нас тридцать. Он говорит: «Я тоже слышал, что у вас хороший институт, хорошо работаете. А вот надо бы и работу Академии наук поднять на уровень вашего института». Я, конечно, говорю: «Ой, у меня дел полно, свою науку люблю»… Он помолчал и сказал: «Знаю, что вам это не надо. Но это надо для республики. Соглашайтесь, я вас поддержу, помогу». Ну, после этого как отказаться… Так что это мой долг – перед Президентом, республикой, академиками. Что в моих силах, я делаю.

– Вы начинали свой путь в науку в шестидесятые годы…

– Это было замечательно, золотой век советской науки. В те годы главными героями в стране были ученые – академики Келдыш, Королев, Сахаров, Курчатов…

– Как сегодня чувствуют себя ученые?

– По сравнению с тем временем, плохо.

– Это связано с финансированием?

– Нет, тут причина глубже. «Потребности производства двигают науку быстрее, чем десяток университетов», – так писал когда-то  Энгельс. Наука сегодня не востребована в стране. Если наука будет востребована заказчиками, она сразу поднимется. Иначе мы можем миллиарды рублей вложить, хорошие научные результаты получить, но они никому не будут нужны. Промышленности нет. Скажем, радиоэлектронной – совсем нет. Самолеты мы уже не строим, телевизоры, компьютеры не делаем. Нефтяная наука еще жива, потому что соответствующая отрасль работает.

– Можно ли как-то  вернуть востребованность науки?

– Что касается нефтяной, химической науки, то она вполне может конкурировать с мировыми разработками, но тут необходимо некоторые оргвопросы решить. Наши промышленники должны делать ставку на свою науку. А то ведь теперь есть возможность по всему миру покупать любую технологию, любой аппарат… От этой болезни надо уходить. И в Америке, и в Китае такое правило: если технология есть в своей стране, ты не имеешь права покупать ее за рубежом. Я многократно с высоких трибун говорил, что нам тоже надо работать по таким правилам.

Что касается тех областей, где у нас промышленности нет, а ученые талантливые есть, тут остается только интеграция в мировую науку. Если ты талантливый парень со способностями в области электроники, квантовых компьютеров – надо обязательно учить английский язык и работать по всему миру. Наши толковые ребята так и делают сегодня, сама жизнь их вывела на это.

– Есть такая поговорка: «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?»

– Это говорят те, кто набивает карманы нечестным путем. Альберт Эйнштейн был самым умным, но далеко не самым богатым человеком.

– Но, наверное, ученый все же не должен быть бедным…

– В развитых странах хороший ученый – не бедный. Не самый богатый, но не бедный. Да, у него нет яхты, как у Абрамовича, но ему и не надо, у него времени на прогулки по морю нет. Но у нас зачастую, к сожалению, богатство – это признак не ума, а умения украсть…

– Вы себя чувствуете богатым человеком?

– Я об этом даже не думаю. У меня есть все, что мне надо, мне хватает. Лишь бы я был здоров и еще лет десять-пятнадцать мог заниматься любимым делом. Мне моя работа удовольствие доставляет еще и тем, что могу общаться с очень умными, порядочными, интересными людьми – учеными мирового уровня. И у нас с ними, кстати, никогда не бывает разговоров, у кого какая машина, яхта и так далее.

– Что бы вы хотели в канун Нового года пожелать молодым людям, которые сегодня приходят в науку?

– Есть такая аксиома: самая интересная работа в мире – это работа ученого и художника. Пусть молодежь не боится, что наука не очень престижна, скажем, по сравнению со спортом. Век спортсмена очень короток, и многие выдающиеся спортсмены оказываются впоследствии инвалидами. А ученые долго живут и сохраняют ясный ум. Хочу пожелать, чтобы молодые ученые были настойчивы и целеустремленны, не пасовали перед материальными и моральными трудностями, – и наука их в конце концов обязательно отблагодарит.