9 декабря исполняется 110 лет со дня рождения крупнейшего татарского поэта ХХ века Хасана Туфана
Своей жизнью и творчеством Туфан доказал, насколько прекрасным и величественным может быть человек. Для меня поэт всегда был идеалом, образцом для подражания. Это была психологически здоровая и духовно полноценная личность. Ключ его характера – полное бескорыстие. У него была одна цель и всеохватывающая страсть – поэзия. Это и помогло ему выжить в бесчеловечных условиях лагерей и ссылки. Он писал ночи напролет, почти не отрываясь – и был счастлив этим.
…Есть в пламени костра что-то языческое, древнее, притягательное. Сухие палки и щепки тихо потрескивают, рассыпают искры. Язычки пламени, бегающие по ним, притягивают взгляд трепетно-нервной подвижностью, синевато-красноватыми язычками. Неверный отсвет костра играет на лицах. Как-то успокаивает, умиротворяет, на-водит на философские раздумья.
Склонный к философии Туфан размышляет вслух о том, что все живое боится огня. И только человек, тысячелетиями приручавший пламя, отдыхает душой возле огня. И еще собака – друг человека – может часами глядеть на пламя костра, не отворачиваясь и не мигая.
Вот так же когда-то поэт, не мигая, смотрел на бушующее пламя мартеновских печей в одном из исправительно-трудовых лагерей соседней Мордовии.
После непродолжительного молчания Хасан Туфан, разоткровенничавшись, рассказывает о своих лагерных годах (что он делал крайне редко, только в исключительных случаях). По его словам, он просился в ночную смену, а работали они тогда на мартеновских печах. Надзирателей нет, охранники снаружи, так что зэки предоставлены самим себе. Загрузят печи – и на несколько часов на боковую. А он при свете бушующего пламени мартеновских печей писал свои стихи. Писал на папиросной бумаге, остро отточенным карандашом. Брал у товарищей несколько очков и сквозь эту сильную лупу записывал стихи меленькими буковками, так что на листочке в несколько сантиметров у него помещалось до четырехсот строк. После этого скручивал несколько листочков в плотную трубочку, проделывал отверстие в сухаре и прятал там стихи. Дырку заделывал хлебным мякишем и подсушивал у той же мартеновской печи. Так и вынес свои стихи. Не все, конечно, но многие…
Даже при самых строгих обысках сухари не трогали. Это было святое. Как и его поэзия.
При жизни мы его видели, общались с ним, но не осознавали истинного значения его творчества. Когда готовился первый после реабилитации сборник его стихов (это было, кажется, в 1958 году), писатель Афзал Шамов выступил против, заявив, что это тюремная лирика, не отвечающая духу советского человека. Стихи Туфана показались ему недостаточно бодрыми и жизнеутверждающими.
Я тогда учился в аспирантуре и уже был покорен и восхищен его стихами. Написал восторженную рецензию на этот сборник. Однако нигде не смог ее напечатать. Работники редакций рецензию хвалили, со мной соглашались. Но многозначительно указывали пальцем вверх:
– Вы же понимаете…
Страх от недавних репрессий был еще так силен, что хвалить стихи “буржуазного националиста” и “врага народа” ни у кого не хватало духу.
Сотрудник радио Марс Шабаев ухватился было за мое выступление, даже записал на пленку: “Попробую протолкнуть”.
Но и он ничего не мог поделать: цензура не дремала. Я положил рецензию в ящик стола и занялся другими делами.
Прошло года полтора. И вдруг узнаю, что меня разыскивают по всей Казани: срочно нужна моя рецензия на Туфана.
Оказывается, группа татарских писателей, возмущенная заговором молчания вокруг Туфана, ходила к первому секретарю Татарского обкома КПСС Фикряту Табееву. Как, мол, так? Подходит шестидесятилетний юбилей Туфана, а ни одна редакция не решается напечатать о нем материал. Табеев возмутился и распорядился: завтра же напечатать статью о Туфане! Для татарской газеты автор нашелся быстро – наскоро накатал небольшой отзыв. А на русском никто не брался. Вот тогда и вспомнили про мою рецензию.
Это я потом узнал. А тогда сидел в университетской читалке, готовился к экзамену по кандидатскому минимуму. У нас тогда и телефона не было. Жили мы на частной квартире по улице Сельской на окраине Ленинского района. Послали Геннадия Паушкина. К счастью, жена была дома. Рассказывает, что он прибежал взмыленный:
– Срочно нужна рецензия на Туфана для “Советской Татарии”. Сам Табеев распорядился, чтобы завтра же вышла!
Жена нашла, отдала ему. Вернувшись домой и узнав от жены эту историю, я тут же побежал в редакцию. Прихожу, смотрю – рецензию мою уже набрали. Занимает целый газетный подвал. Смотрится здорово! Читаю, и аж дыхание перехватывает от гордости.
Но тут начались непонятные вещи. Главный редактор спрашивает у заведующей отделом культуры: а сколько места уделено Туфану в татарской газете? Та узнала, отвечает: столько-то, немного, в общем. Редактор отдает распоряжение: оставьте ровно столько же, и ни строчкой больше. И мою рецензию начинают кромсать. Оставили от нее не то что рожки да ножки, а может, один рожок. Я, конечно, возмутился. Говорю: тогда лучше не печатайте совсем. Доложили редактору. Тот вызвал меня в свой кабинет и полчаса уламывал. Пообещал со временем напечатать обширную статью о Туфане. А пока, мол, надо соглашаться и на это. Политика! В общем, уломал.
Что поделаешь, такие тогда были нравы, такое время. Мне было стыдно за столь скудный и неаргументированный отзыв о Туфане. Но, по крайней мере, это был, кажется, первый отзыв о поэте после его реабилитации, опубликованный на русском языке.
Хасан-ага, не избалованный вниманием прессы, был тронут. Тогда мы еще не были знакомы. Но он разыскал меня, сердечно поблагодарил и даже расцеловал по-отечески. Более того, пригласил на свой юбилейный банкет в ресторан “Казань” – в то время лучшее заведение такого рода в городе. И не одного, а вместе с женой.
Это был на редкость теплый и памятный вечер. Народу было не очень много. В основном, самые близкие друзья и коллеги Туфана по перу. На банкете пели Ильгам Шакиров и Альфия Афзалова – оба такие молодые, талантливые… Никаких казенных речей и дежурных комплиментов! Все говорили от души, сердечно. Банкет этот стал для нас с женой одним из незабываемых впечатлений нашей юности.
Редактор, кстати, сдержал свое слово. Когда прошли юбилейные торжества, напечатал мою более полную статью. А всего в различных изданиях на татарском и русском языках я опубликовал более двадцати статей и рецензий о – не побоюсь этого слова – великом татарском поэте. И горжусь тем, что способствовал творческой реабилитации и пропаганде его поэзии.
