Две находки

До сих пор не выяснено, как попала эта рукопись в Азиатский музей в Петрограде. Впервые на нее обратил внимание профессор Казанского и Петербургского университетов, известный ученый-тюрколог И.Березин. В начале 50-х годов XIX века, роясь в архиве, он заметил старинную рукопись в красном переплете, написанную четким, “уставным” арабским шрифтом. Судя по черным, заметно выцветшим чернилам и водяным знакам на бумаге, ей было не менее ста лет. (Позднейшие исследования подтвердили, что рукопись действительно переписана в середине XVIII века.) Когда же И.Березин, вчитавшись в текст, обнаружил дату, сердце его забилось, как у всякого истинного ученого накануне большого открытия. Перед ним было большое (806 бейтов, то есть 1612 строк) поэтическое произведение дотоле неведомого средневекового татарского поэта Мухаммадьяра “Тухфа-и мардан” – “Дар мужей”.

В подлинности произведения сомневаться не приходилось. В одной из главок автор писал о себе:

Взял в руки я перо, взял в руки свиток

И нанизал на нить “Подарок-книгу”.

На память тем, кто будет жить за нами,

О времени своем оставил знанье.

А если спросите: какое имя получил ты в дар?

Отвечу: я Махмуд Хаджи углы Мухаммадьяр.

И дату твердым укажу перстом:

В году от хиджры девятьсот сорок шестом.

Я начал книгу в городе Казани

В десятый день, что в месяце шагбане.*

Десятый день месяца шагбана 946 года по хиджре соответствует 22 декабря 1539 года. Закончено же произведение, как далее пишет автор, 12 января 1540 года. Видимо, речь идет о переписке, так как вряд ли возможно создать за двадцать дней столь значительное произведение. Кроме того, в другом месте автор оговаривается, что работал над поэмой долго и мучительно, ставя перед собой далеко идущие цели: “Хочу достичь я в слове торжества, чтоб возлюбил народ мои слова”.

И.Березин, прекрасно знавший восточные языки, был поражен звучностью стиха и совершенством формы. В 1857 году он опубликовал отрывки из “Дара” в переводе на русский язык, отметив в предисловии, что такого рода поэтическое сочинение могло появиться только на базе развитой письменной культуры.

Однако, вопреки ожиданиям ученого, сенсации не получилось. Большая часть русской публики смотрела в то время на татар как на “диких азиатов”, у которых не может быть ни культуры, ни традиций. А для образованной части татарского общества имя это было уже знакомо. Произведения Мухаммадьяра ходили по рукам в списках, а в начале XIX века отрывок из стихотворной проповеди поэта “Нэсихэт” (“Поучение”) публиковался в хрестоматии по татарской литературе.

Прошло почти целое столетие. Летом 1940 года татарский писатель, ученый и страстный собиратель старинных рукописей Наки Исанбет, проходя по городскому рынку, обратил внимание на груду пожелтевших книг, бумаг, рукописей, выставленных на продажу. Наметанный глаз исследователя сразу уловил: что-то тут есть. Он начал рыться среди старых молитвенников, изданий Корана и почти не удивился, когда нашел рукопись поэмы того же Мухаммадьяра “Нур-и содур” – “Свет сердец”. Поэма состояла из 1246 строк (полный же ее объем, как выяснилось впоследствии, 1710 строк). Рукопись, как и предыдущая, представляла собой не подлинник, а список конца XVIII века.

В поэме “Свет сердец” также указаны автор и время создания: май 1542 года, то есть поэма написана всего за десять лет до разгрома Казанского ханства. Автор пишет, что он служит муджавиром – хранителем гробницы в мавзолее бывшего казанского хана Мухаммед-Амина у казанских ворот города Булгара. Эти слова дали основание предполагать, что поэма создана в Булгаре. Но большинство историков склоняется к мысли, что гробница Мухаммед-Амина, одного из самых могущественных и авторитетных казанских ханов, правившего в 1487-1495 и в 1502-1518 годах, находилась не в Булгаре, а в Казани, у ворот, выходящих на Казанку. Видимо, автор называет Булгаром новую столицу ханства. Ведь и на монетах, отчеканенных в Казани, писалось: “Новый Булгар”.

Находка Исанбета, сообщение о которой появилось в апреле 1941 года в журнале “Совет эдэбияты”, дала новый толчок исследователям. В послевоенные годы в разных местах были найдены еще четыре списка поэм Мухаммадьяра. Это позволило татарскому ученому Ш.Абилову сличить их, дополнить недостающие строки, исправить неизбежные ошибки переписчиков и подготовить первое издание поэм средневекового татарского поэта. Оно вышло в Казани в 1967 году.

Верный прямому слову

Никакими подробностями биографии Мухаммадьяра мы не располагаем. Неизвестны и даты его рождения и смерти. Можно лишь предполагать, что он родился в конце XV – начале XVI веков и, вероятнее всего, погиб при взятии Казани войсками Ивана Грозного.

Видимо, был он человеком небогатым и вряд ли знатного рода, если ему в конце жизни пришлось добывать на пропитание невеселой работой кладбищенского сторожа. Автор прямо говорит, что он “обнищал”, называет себя “бедняком”, жалуется на то, что забыт и заброшен, что с ним не считаются. Я говорю “в конце жизни”, так как по тексту поэм можно сделать заключение, что автор далеко не молод. В его произведениях нет кипения юношеской страсти, он почти не касается любовных сюжетов, получивших широкое распространение в литературах Востока. По самому стилю поэм угадывается зрелый, чаще всего горький взгляд немало повидавшего и пережившего на своем веку человека.

Я отчетливо вижу высохшего старца в длинном зеленом чапане и белой чалме, с округлой мусульманской бородкой. Он сидит, поджав ноги, в зябкой тишине могильного склепа и, макая гусиное перо в стоящую у ног чернильницу, быстро пишет. Позади долгая и трудная жизнь, несправедливости надменных и бездушных тиранов, полуголодные скитания, унижения. Всю жизнь он призывал людей к добру и справедливости, но мир от этого не стал лучше. Нет, кажется, такого уголка под луной, где царили бы мир и спокойствие. Набеги следуют за набегами, войны за войнами. Не смолкает звон мечей, берега Идели содрогаются от топота копыт, земля дымится от пролитой крови. И старец делится с людьми горькими размышлениями, не теряя веры в то, что когда-нибудь мир станет лучше.

Мухаммадьяр пишет, что, в отличие от придворных льстецов-одописцев, он никогда не кривил душой и старался быть в стороне от дворцовых склок и дрязг. Эта верность “туры сюз” – “прямому слову”, по-видимому, обходилась ему недешево. С горечью рассказывает он о прекрасных певцах, которые преждевременно ушли из жизни, “речей рассыпав жемчуга”, и о тупых тиранах, что “срезают под корень цветы слов”, а у самих поэтов, “пронзив стрелою, кровь сосут из раны”. В другом месте Мухаммадьяр говорит, что вынужден “держать взаперти птицу своего разума”, “держать язык в узде рассудка”, ибо в этом бренном и несправедливом мире “лучше всего быть глухим и немым”. Но, говоря его же словами, поэт – это соловей в саду мира, а разве может соловей жить без песни?

Из произведений Мухаммадьяра можно сделать вывод, что это был крупный, широко известный поэт. Но у сильных мира сего он был не в чести, причем сознательно пренебрег и богатством, и почетом. Несмотря на все гонения и преследования (о которых он говорит весьма туманно, намеками), поэт остался верен совести и своему поэтическому долгу. Вот эту верность “прямому слову” унаследовал от Мухаммадьяра и Габдулла Тукай, прозванный народом “Туры Тукай” – “Прямой Тукай”.

Это было время постепенно растущей мощи человека умелого и – его закабаления под игом ханской и княжеской власти. Время расцвета всяческих ремесел и – набегов, грабежей, массовых убийств мирных жителей.

Были в средневековой Казани и образованные люди: писцы, толмачи (переводчики), дипломаты, табибы (медики), дервиши (бродячие проповедники). Были и музыканты (они упоминаются у Мухаммадьяра), и поэты. В одной из поэм он вскользь роняет: “Удивительно, кто наполняет наш город (т.е.Казань). Поэтами стали все, большой и малый”. Здесь проскальзывает уязвленное самолюбие старого мастера, знающего себе цену. Но несомненно, что он был не один. В другом месте он описывает турнир поэтов. Хотя действие отнесено в далекую восточную страну, можно предположить, что подобные турниры проходили и в Казани.

В Казани и ее окрестностях найдены прекрасно отделанные, художественно выполненные надмогильные камни тридцатых-сороковых годов шестнадцатого века. На многих из них выбиты стихотворные тексты. По преданию, стихи слагал и “великий хан” Мухаммед-Амин, гробницу которого стерег Мухаммадьяр. Несколько приписываемых ему стихов дошло до наших дней. Дошли и религиозные стихи, притчи, стихотворные назидания татарского поэта Умми Камала. Он творил за сто лет до Мухаммадьяра – его стихи помечены 1412-1428 годами. Умми Камал жил сначала в Поволжье, затем перебрался в Крым, а оттуда – в Турцию. Благодаря этому его стихи и дошли до нас. Известно имя еще одного казанского поэта – Гарифбека…

Переписывание книг было делом долгим, трудоемким и по тем временам безумно дорогим. Книги писались на пергаменте или привозной китайской бумаге. На книгу средних размеров уходило около десятка телячьих шкур. В оформлении книг принимали участие и художники, и медники-чеканщики, и ювелиры: обложки особо ценных книг украшались драгоценными камнями.

Поэтому книга в те времена служила не столько средством развлечения, сколько кладезем мудрости, источником полезных сведений, орудием улучшения натуры человека. Немногие дошедшие с тех времен сочинения служат для нас богатейшим историческим документом, дающим возможность красочнее представить эпоху и ее нравы.

“Смелей твори добро…”

На произведениях Мухаммадьяра лежит печать своего времени, и наивно было бы сейчас, много веков спустя, осовременивать его, подгонять под наше понимание истории. Поэт смотрит на мир как на арену приложения высших, непонятных сил. В поэмах сквозит мысль о покорности могущественной и неотвратимой судьбе, о неизбежности предначертания свыше.

Внимательный анализ убеждает, что Мухаммадьяр отходит от догм ортодоксальной идеологии, а это по тем временам требовало немалого гражданского мужества.

Так, в век газавата – священной войны против “неверных” – Мухаммадьяр провозглашает:

Не от неверных погибают страны –

По своеволию бездушного тирана.

В то время, когда женщину объявляли существом низшей расы, Мухаммадьяр призывает быть равно “светлым ликом” как к мужчине, так и к женщине. В эпоху, когда суфии – мусульманские “святые” – звали отрешиться от всего мирского и думать лишь о спасении души, Мухаммадьяр пишет: “Лучше один час быть справедливым, чем пятьдесят лет провести в постах и молитвах”.

Поэт стремится улучшать нравы силою слова:

…Смелей твори добро, придет пора –

И ты узнаешь тоже вкус добра.

…Торгуя, не зови саман зерном.

Кто зло творил, тому воздастся злом.

…Тому дай руку, кто устал в борьбе,

Когда-нибудь он руку даст тебе.

(Пер. Р.Морана)

В век, когда на земле безраздельно царил культ грубой силы, когда высшей доблестью считалось убить как можно больше врагов (а врагом был каждый иноплеменник), проповеди Мухаммадьяра, безусловно, звучали призывом к милосердию, добру и человечности. “Добрые дела для страны, – пишет он, – как благодатный ливень для полей”. Вот почему мы с полным правом можем назвать его поэтом-гуманистом.

Думается, вовсе не случайно, что после пожаров и побоищ уцелели именно эти поэмы. Кто-то прятал и берег их, как самое дорогое, кто-то, может быть, рискуя жизнью, вынес их из горящего города. Тот факт, что до нас дошло шесть списков этих поэм, говорит о том, что когда-то они были сравнительно широко распространены в народе. Значит, автор сумел опередить свое время, и народ в течение веков считал эти произведения своими. Их читали, переписывали, передавали из поколения в поколение. Так дошел до наших дней голос далеких веков, в котором звучит не теряющий своей актуальности призыв к милосердию.

Роль поэм Мухаммадьяра еще и в том, что они дают возможность нагляднее представить самый малоизученный период нашей истории – период Казанского ханства. Как палеонтолог по случайно сохранившейся кости может восстановить облик ископаемого животного, так и мы в этих чудом сохранившихся поэмах видим отдаленный отблеск былой жизни, могущества, своеобразной культуры.