“Вчера были у меня поэты Паушкин, Топчий и Бровкин. Помянули Хэмингуэя, читал им “Снега Килиманджаро”, выпили, потом они читали свое… Утром долго лежал и думал о смерти…”
(Из дневника писателя Тихона Журавлева.)
Нынешний год юбилейный для казанского поэта Леонида Топчия. 23 февраля ему исполнилось бы 90… Увы, ни это имя, ни эта дата не значатся ни в каких официальных анналах, поныне они только в памяти и сердцах тех, кто помнит высокого худого человека с повязкой на месте правого глаза, которого почти во всякий день можно было встретить на улице Баумана или на скамеечке в сквере “Черное озеро”, в задумчивости склонившимся с карандашом в руке над обтрепанным блокнотом…
Леонид Иванович Топчий родом с Харьковщины. Еще до войны он стал членом Союза писателей СССР, автором нескольких сборников стихов. А в дни, когда его любимая Украина стала “оккупированной территорией”, он не захотел оставить умирающего отца… Позднее ему это припомнят, как и написанную им поэму о “великом учителе и отце всех народов”, и “пришьют” поэту печально известную 58-ю статью.
Десять лет Леонид Топчий провел в лагерях, там же он потерял и правый глаз… А затем волею судьбы поэт оказался в Казани. Здесь он быстро сошелся с писателями-фронтовиками Тихоном Журавлевым, Геннадием Паушкиным, Виктором Костригиным… Им даже не всегда были нужны какие-то слова, достаточно было просто послушать стихи друг друга. И было еще одно место в Казани, где у Леонида Топчия были друзья и где его привечали как прекрасного поэта. Это редакция газеты “Советская Татария”, здесь время от времени публиковались его лирические стихи.
Леонид Иванович неоднократно хлопотал о восстановлении его в Союзе писателей, но это не дало никаких результатов. А до того времени, когда началась массовая реабилитация жертв сталинских репрессий, он не дожил. В сентябре 1974 года, когда Топчий возвращался от друзей, его сбила машина…
“Его почему-то непременно хотели “улучшить”, перевоспитать, – вспоминает Рустем Кутуй. – И выглядел-то он не на уровне, и стихи писал не о том, уж больно не ко двору, и паспорт измят, задрипан, и не служит нигде… словом, горемычен, подозрительно одноглаз, недолговечен…”
Немногие знали о том, что у Леонида Топчия в Казани есть жена и дочь Марина, в чьих руках, в конце концов, и оказалось творческое наследие отца.
Рассказывает Марина Леонидовна Рахматуллина-Топчий:
– Уже 28 лет прошло со дня смерти моего отца – Леонида Ивановича Топчия. В последние годы я часто общалась с его другом, писателем Рустемом Кутуем. Он тепло относился к моему отцу – уважал, почитал, удивлялся его человеческой незаурядности и таланту поэта. Однажды Рустем Адельшевич пригласил меня к себе домой и вручил старый довоенный, обитый дерматином, деревянный чемодан.
Так я получила свое наследство – ворох пожелтевших от времени, перетянутых в последовательности листков со стихами.
С непонятной тяжестью в душе я несла свое пожелтевшее наследство, думая о том, что это все, что осталось от отца.
В чемодан давно никто не заглядывал. Я первая должна была во всем разобраться. День за днем я перебирала листки со стихами, возвращаясь к отдельным словам, строчкам и вдумываясь в их смысл. На это ушли долгие месяцы…
Я горжусь, что у меня такой талантливый отец, и надеюсь, что скоро выйдет полновесная книга его стихов, о которой он так мечтал перед смертью.
Большинство стихов, вошедших в сборник Л.Топчия “Воскрешение”, составленный его дочерью, при жизни поэта по цензурным соображениям так и не были опубликованы. К сожалению, не удалось приурочить выход книги и к 90-летию со дня рождения Леонида Топчия, поскольку, кроме добровольных помощников, ее издание никто не финансирует. Для тех, кто сочтет возможным пополнить их ряды и тем самым ускорить выход книги к читателям, мы публикуем номер банковского счета:
Счет №3686
Получатель ГУП “ПИК “Идел-Пресс” ИНН 1657007734 КПП 165801001 АКБ “Волжско-Камский” г. Казани р/с 40602810300000000204
к/с 30101810900000000798, БИК 049205798 ОКОНХ 19400 ОКПО 12964660. За изготовление книги Л.Топчия “Воскрешение”.
Ольга СТРЕЛЬНИКОВА.
Леонид ТОПЧИЙ
Старая дорога
Разутюженных, словно брюки,
Липких в зной,
Непривычных для ног,
Утрамбованных,
Гладких до скуки,
Не люблю я асфальтных дорог.
То ли дело дожди и грязища
Или зной и свинцовая пыль,
А вокруг ни куста, ни жилища,
Только высохший старый ковыль.
Не зови, не придут на подмогу,
Сам шагай,
Выбивайся из сил.
Погляжу я на эту дорогу
И скажу, кто по ней проходил:
Кто, откуда,
Богат ли, убогий
И во что обут и одет.
Без бродяг и без этой дороги
И России, мне кажется, нет.
Нет России без пыли свинцовой,
Без седой желтизны в ковыле,
Без потерянной старой подковы
На сухой и щербатой земле,
Где скрипели телеги и дроги
Бесконечные тысячи лет,
Нет России без старой дороги,
Без ухабов, без выбоин, нет.
Потому не раздумывай,
Трогай.
И не сетуй, что ты устал.
Жизнь моя,
Ты, как эта дорога,
Где подковы я потерял.
* * *
Вещует сердце – быть беде,
Что попадусь я в лапы
Советскому НКВД,
Немецкому гестапо.
За то, что я двоих вождей
Стихами изобидел.
А я, по правде говоря,
Ни разу их не видел.
И с ними сроду не ходил
Ни пива пить, ни чаю.
Я просто правду говорил,
За что и отвечаю.
Я говорил, что даром мрет
Несчастный человече.
Одних Иосиф на смерть шлет,
Других Адольф калечит.
Кому еще жалеть людей,
Как только не поэту,
А до обиженных вождей
Мне вовсе дела нету.
* * *
Мы не с семнадцатого года
Живем, короче говоря.
В тысячелетьях – жизнь народа,
А не в пределах Октября.
Земная сила, тяга к воле
Из глубины идут веков.
И я с почтением все боле
Смотрю на древних стариков.
Что говорить, мы знаем сами,
Что к нам грядет счастливый час, –
Не только будущее с нами,
Но даже прошлое за нас.
* * *
Я верю только в мирозданье –
И божества превыше нет.
Есть временное увяданье
И преждевременный расцвет.
Пусть осень выткала узорный
Ковер на травах,
Пусть сорвет
С деревьев листья,
Но бесспорно,
Все то же будет через год.
Все тот же лес в багряном цвете,
Все та же радость,
Та же грусть –
Все повторяется на свете,
И сам я в чем-то повторюсь.
Есть неизбежные утраты
И возвращение весны,
Возможно, русские солдаты
В ее цветах повторены.
* * *
Поэты вымерли как мамонты,
В былые канули года.
И только в бронзе,
Только в мраморе
Их можно видеть иногда.
Поэт…
Что значит быть поэтом,
Что значит – пишущая рать?
А это значит – дивным светом
Людские души озарять.
Какой мы свет?
Мы только сполохи.
И, обнаружив наш скелет,
На череп глянут археологи
И сразу скажут:
– Не поэт.
* * *
Все шло своим обычным ходом –
Стихи, обилие вина…
Теперь мне врать перед народом
Не позволяет седина.
Чтоб даже не было помина,
Все, что осталось на листе,
За неимением камина
Сожгу на газовой плите.
Сожгу все книги и газеты,
Где тискал я ура-стихи.
Вот так все честные поэты
Должны замаливать грехи.
Не ко двору
Собака я. Не ко двору.
Меня здесь терпят. Не пылаю
И я любовью. В конуру
Залезу и оттуда лаю.
А лаять должен я – авось,
Мне кто-нибудь подбросит кость,
Воды сырой подаст напиться,
Глядишь, и есть какой-то прок.
Я больше сплю.
Мне часто снится,
Что я совсем еще щенок.
Визглив, задорен, жизни рад.
Со мною рядом рыжий брат.
А на подворье шум и драки –
Не обойдешься без собаки.
Все норовят держаться стойко,
Во всех живет мятежный дух:
Свинья – за место на помойке,
За кур артачится петух.
А я прославиться желаю,
Гляжу на них и лаю, лаю,
Пока хозяин не увидит
И не кивнет мне головой:
– А из тебя, пожалуй, выйдет
Хороший пес сторожевой.
А вот не вышел. Говорят,
Преуспевает в этом брат.
Теперь я стал спокойней, тише,
Чуть что – и сразу в конуру.
Хороший пес, – я часто слышу, –
Да пасть не та, не ко двору.
* * *
Для нас покоя нет на свете,
Вернее, краток наш покой.
Как будто тишь,
Вдруг – злобный ветер,
Гроза и гром над головой.
День, озаренный солнцем, меркнет,
Исчезло солнце, с ним – тепло.
И хорошо, что все мы смертны,
Бессмертно жить нам тяжело.
Потамашусь еще немного,
Потом, отправясь в мир иной,
От шума вечного земного
Накроюсь вечной тишиной.