Нынешний год, как известно, объявлен в России Годом литературы. Конечно, за год страну нельзя «окультурить», так же как вернуть ей статус самой читающей в мире. Но у нашего общества, которое перестает или уже перестало читать, есть повод вспомнить хотя бы о прочитанных
Принято считать, что первые из прочитанных книжек всегда сказки. А вот я не помню, чтобы в нежном возрасте их читал. Мои первые книги были вовсе не детскими: «Кавказский пленник» Толстого и «Зимовье на Студеной» Мамина-Сибиряка. Историю про таежного старика-охотника Елеску и его умирающего пса Музгарко я читал, обливаясь слезами. Эмоциональное потрясение усугублялось, наверное, еще тем, что незадолго до этого родители заставили избавиться от подобранного мной на улице белолобого щенка, который пожил у нас несколько дней. Приехавший из деревни старший брат взялся подбросить его
В четвертом классе случайно прочитал роман Гюго «Труженики моря». История о мужественном рыбаке, взявшемся в одиночку за невыполнимое, казалось бы, дело – в открытом море вызволить из трюма зажатого рифами парохода паровую машину, так поразила, что сказалась даже на моем характере. В самой тяжелой работе я старался обойтись без помощников, полагаясь лишь на свои силы. Каким сюрпризом стала для меня эта книга с дарственной надписью, врученная завучем на выпускном вечере! Она и сегодня стоит на моей книжной полке.
Вообще, школьное детство для большинства моих сверстников – самый «читаемый» период жизни. Помимо учебной программы, мы залпом глотали все без разбору, передавая друг другу книжки на вечер или ночь. «Милого друга» Мопассана, «Дамское счастье» Золя читали тайком от родителей, с фонариком под одеялом.
Фанатичным книгочеем был мой друг Юра Пирогов. Он не только был записан сразу в нескольких библиотеках, но еще и покупал книги, что было непозволительной роскошью для бедных семей. Голова его была начинена прочитанным, как голубец фаршем, книжка всегда торчала за его брючным ремнем. Впрочем, библиомания не сделала из него ни филолога, ни литератора – впоследствии он работал на одном из казанских «почтовых ящиков». А вот другой приятель, который читал мало, но, что называется, любую книгу «обгладывал от корки до корки», потом преподавал историю в вузе.
Влияние книжных героев на нас было безмерным. Мы самозабвенно копировали их в дворовых играх. Конечно, у каждого были свои кумиры, внесшие, кстати, немало полезного в наши жизни. Атлетически сложенный эллинский юноша Пандион из романа Ефремова «На краю Ойкумены» вдохновил меня всерьез заняться культуризмом, сейчас это называется бодибилдинг. Энциклопедист аббат Фариа из «Графа Монте-Кристо» Дюма, за годы тюремного заточения превративший моряка Эдмона Дантеса в разносторонне образованного интеллектуала, окончательно убедил меня в том, что самообразование вполне может заменить донельзя казенную, зашоренную школу. Что подтвердил и прочитанный полным собранием Максим Горький, пробудивший во мне неодолимую тягу к письму. К сожалению, этот писатель, о котором Герберт Уэллс сказал: «Гений – именно Горький», по-настоящему еще не прочтен и не понят. Прав Юрий Трифонов: «Горький – как лес: там есть и зверь, и птица, и люди, и грибы. А мы несем из этого леса только одни грибы».
Есть такая шутка: «Ты книги читаешь?» – «Я не читаю, я их перечитываю». Правды в ней, однако, больше, чем юмора. Перечитывать книги не менее интересно, чем познавать их впервые, хотя есть и опасность разочарования. Как нельзя дважды вступить в одну и ту же реку, так невозможно и с одинаковым чувством дважды прочесть одну и ту же книгу.
- Как нельзя дважды вступить в одну и ту же реку, так невозможно и с одинаковым чувством дважды прочесть одну и ту же книгу
«Мой Дагестан» Расула Гамзатова вручили мне в 1973 году на встрече с редакторами молодежных газет в издательстве «Советская Россия». Книга только что вышла из печати и пахла свежей типографской краской. Я проглотил ее за ночь в поезде, а вернувшись в Казань, сразу же стал печатать в «Комсомольце Татарии» главы из этой изумительной по эпичности, мудрости и историографии книги, посвященные Хаджи-Мурату и Шамилю. Тогда у меня и в мыслях не было, что два десятилетия спустя буду перечитывать ее, как некое закодированное предупреждение, ниспосланное горским мудрецом беспечным «хомо советикусам».
Расул вспоминает, что его отец при письме пользовался арабским, русским, латинским алфавитами и писал как справа налево, так и слева направо. Его спрашивали: «Почему пишешь слева направо?» «Слева сердце, вдохновенье. Все, что нам дорого, прижимаем к левой стороне груди». «А почему пишешь справа налево?» «Справа у человека сила. Правая рука. Прицеливаются тоже правым глазом».
В 90-х годах эти поэтические аллегории ассоциировались у меня исключительно с событиями на Северном Кавказе: правым глазом прицеливались боевики Басаева, Хаттаба, расстреливая из засад российские армейские колонны, блокпосты, заложников в больницах и школах. Ужель это земляки всенародного любимца, великого Расула, чья пронзительная песнь о журавлином клине из отлетевших солдатских душ стала для всех нас таким же бессмертным гимном памяти, как и «День Победы» Давида Тухманова? Сам Расул Гамзатович, наверное, и в страшном сне не мог представить на горянке украшение в виде «пояса шахида». Но ведь случилось!
В последнее время отдаю предпочтение писательским мемуарам, эссеистско-дневниковым жанрам, публицистике, эпистолярной литературе. Парадоксальное, скажу вам, чтение! В первую очередь это относится к критически-аналитическим сочинениям Розанова, Ремизова, Зинаиды Гиппиус и даже обожаемого мною Бунина. Сколько беспощадности, субъективности и личной неприязни в их оценках писателей-современников! Словно они рассматривают их в перевернутый бинокль.
В «Автобиографических заметках» Бунин называет Горького «чудовищным графоманом». Не спустил он и другим собратьям по творческому цеху. «А сколько было еще ненормальных! Цветаева с ее не прекращавшимся всю жизнь ливнем диких слов и звуков; буйнейший пьяница Бальмонт… запойный трагик Андреев…» У Алексея Толстого он отмечает «редкую личную безнравственность», Бабеля относит к числу самых «мерзких богохульников», Маяковского выставляет монстром, пещерным циклопом Полифемом. От Бунина я узнаю, что Брюсов предлагал «все старые книги дотла сжечь на кострах». Трудно представить, что столь уничижительные характеристики исходят от человека холодной сдержанности и строгости, аристократа и в то же время непревзойденного, чуткого художника, как в поэзии, так и прозе, которого нетерпимый им Горький называл «первейшим мастером в современной литературе русской».
В заключение приведу слова все того же аббата Фарио: «В Риме у меня была библиотека из 5 тысяч книг. Читая и перечитывая их, я убедился, что 150 хорошо подобранных сочинений могут дать если не полный итог человеческих знаний, то, во всяком случае, все, что необходимо знать человеку». Перелистайте изданный в конце 1999 года (Москва, издательство «Вече») сборник «100 великих книг» – и вы убедитесь, насколько он был недалек от истины!
Читателям, решившим поучаствовать в рубрике «Моя книжная полка», поведать о любимых произведениях и их влиянии, напоминаем наш адрес: 420066, Казань, а/я 41, редакция газеты «Республика Татарстан». Электронная почта: info@rt-online.ru.
