Продолжаем публикацию, посвященную 150-летию знакомства российских читателей с романом Льва Толстого «Война и мир». Судьба уготовила этому эпическому творению не только славу литературного памятника эпохи 1812 года, «бесценного дара» русской истории. Оно стало духовной опорой и пророчеством Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов…
Начало публикации – в прошлом номере «РТ»-толстушки (№49 от 9 апреля с.г.).
«Прикажи атаковать, Гейнц!»
Идея «овладения миром», молниеносного захвата Москвы оказалась живучей.
Спустя 129 лет после изгнания Наполеона из России рейхсфюрер Третьего рейха Адольф Гитлер таким же июньским утром отдал приказ «внести войну в пределы России» на всем протяжении западной границы. По плану блицкрига на покорение Москвы отводилось два месяца, а через четыре должен был капитулировать Советский Союз.
Рейхсфюрер торопился, заранее разослал билеты с приглашением отпраздновать победу в гостинице «Астория». Затем Москву и Ленин-
град надлежало сравнять с землей и затопить. «Там, где стоит этот город (Москва), – заявлял Гитлер, – должно возникнуть огромное море, которое навсегда скроет от всего цивилизованного мира столицу Советского Союза».
Идеи Гитлера западными политиками не воспринимались как идеи «помраченного ума». В покоренных им государствах Европы, на Балканах звучала немецкая речь, а экспедиционный корпус фельдмаршала Роммеля одерживал победу за победой в африканской пустыне. В Третьем рейхе были самые воинственные солдатские марши, самое скорострельное автоматическое оружие. В новенькие танки, истребители садились юные викинги с арийской кровью, готовые умереть за фюрера.
Чтобы им было «комфортно» убивать, грабить, взрывать, опустошать, было продумано все до мелочей. Ответственность за миллионы жертв, сожженные и разрушенные города фюрер брал на себя. В бой гитлеровцев вели вышколенные, образованные генералы вермахта.
Один из них – «гений и душа блицкрига» командующий 2-й танковой армией Гейнц Вильгельм Гудериан. За взятие Франции, которое длилось сорок дней, фюрер отметил заслуги «железного Гейнца» рыцарским крестом, а позже увенчал «дубовыми листьями». Генерала увлекал масштаб задачи, у него был опыт ведения войн, азарт завоевателя, который передавался танкистам: «Прикажи атаковать, Гейнц! И десять русских покойников я обещаю!» – бахвалился каждый из них.
Танковые бригады «ураганного командующего» совершали марш-броски по 60–80 километров в сутки. Чтобы не отвлекаться в пути, Гудериан издал приказ не брать пленных – расстреливать их на месте.
«Мы сожжем все, что связано с вашим Толстым»
Осенью–зимой сорок первого «гросс генерал» участвовал в операции на Тульско-Московском направлении, где более века назад сталкивались в сражениях армии Кутузова и Наполеона, а на пути следования находилось поместье графа Толстого. Чтобы его солдаты чувствовали себя завоевателями мира, в Ясной Поляне, где жил, творил, писал «Войну и мир» русский гений, Гудериан разместил свой командный пункт.
Комнаты музея вскоре превратились в казарму, а затем в хлев. Пострадали и другие постройки. Рядом с могилой возле Старого Заказа, где в детстве братья Толстые искали «зеленую палочку» счастья, хоронили солдат вермахта, а постояльцы-офицеры, отказавшись от дров, топили печь книгами. «Мы сожжем все, что связано с вашим Толстым», – отвечали они на просьбы сотрудниц музея не трогать мебель и тома сочинений.
В походе на Москву «гросс генерал» шел по следам Наполеона. Свои командные пункты он размещал в тех же местах, где останавливался император. У генерала была идея фикс: переплюнуть военный гений корсиканца. А почему бы нет? Ведь в периоды молниеносного наступления танкист Гудериан чувствовал свое превосходство над артиллеристом Наполеоном.
Гитлер тоже помнил Наполеона. Используя любые символы, фюрер возложил почетное право начать сражение в районе Бородина легиону французских добровольцев, который входил в состав немецких войск.
При первом же обстреле было выбито две трети легионеров. Это стало предостережением, но Гудериан не был мистиком. Он верил в могущество техники, преданность солдат, исповедовал принцип: «нет отчаянных ситуаций, есть отчаявшиеся люди».
В декабре 1941 года перед решительным броском на Москву, где более чем миллионная группировка отборных войск и танковых бригад разбилась о железную стойкость советских солдат, Гудериан столкнулся и с «отчаянными ситуациями», и с «отчаявшимися людьми». Коротая зимние вечера и ночи, носитель прусских традиций и нацистских убеждений признавался в бессилии: «Ночь я провел без сна, ломая голову над тем, как помочь солдатам, оставшимся совершенно беспомощными в условиях этой безумной зимы».
Сильнее, чем армады танков
Суровый климат России наряду с ошибками Гитлера, посчитавшего первостепенной задачей взятие не Москвы, а Киева, Гудериан назвал главными причинами поражения под столицей. Это была правда, но не вся.
Генерал не мог не знать, что противотанковые рвы, траншеи, которые, как и осенняя грязь, гололедица, распутица, будут мешать продвигаться его танкам вперед, рыли, несмотря на снег, морозы, женщины, а красноармейцы дневали и ночевали в окопах в ожидании приказа занять оборону или идти в наступление.
Не мог забыть Гейнц Вильгельм о Брестской крепости, из-за которой 22 июня его «бронетанковым войскам и
4-й немецкой полевой армии пришлось сделать крюк, чтобы обойти эту маленькую, но не сдающуюся боевую точку. «Танковый бог» понимал, что это «оружие» русских было сильнее армады танков, философии завоевателей, фанатизма его солдат. Он наверняка ломал голову над феноменом несгибаемости противника, непостижимыми резервами духа. Хотел понять, какие истоки питают его мужество и стойкость.
Истоки мужества и стойкости
«Скоро отдых, скоро конец, еда не на ходу, не на бегу, обогрев не у костров, а в теплых квартирах. Встреча фюрера, торжественный парад на Красной площади. Да-да, скорее к теплу, а то что за осень: 6 октября уже повалил снег, ударили сильные морозы», – напишет он в «Записках солдата» спустя годы.
Гудериан не мечтал – грезил первым ворваться в Москву, насладиться триумфом победителя, чтобы его «грохочущие дивизии», как и гвардейцы Наполеона, прошли по улицам «азиатской» столицы, оставили след гусениц на брусчатке ее главной площади.
Мечта Гудериана так и останется мечтой, а его армии выпьют ту же горькую чашу, что и отступавшие по старой Смоленской дороге французы. «Идет, как тогда, паническое бегство. Потери вооружения и снаряжения громадны. Уничтожаются или бросаются танки, орудия, самолеты», – сравнивал провал под Москвой с 1812 годом адъютант Гитлера генерал Шмундт.
Гудериан узнает об этом позже. Обвиненный фельдмаршалом Клюге в катастрофе под Москвой, «гросс генерал» подаст в отставку и будет отстранен Гитлером от командования.
По Красной площади в ноябре сорок первого пройдут не танки «железного Гейнца», а бойцы Красной Армии. Хотя Москва в это время находилась в плотном кольце врага, военный парад никто не отменял.
Стройными колоннами прямо с парада полки уходили на передовую. На «смертный бой с проклятой силой темною» их провожали слова, напоминавшие о ратных подвигах русского воинства, мужестве великих предков, сражавшихся на Чудском озере, на поле Куликовом, под Бородином.
«Будто все написано про нас…»
«Война и мир», поведавшая миру о героизме доблестных солдат Бородина, единстве армии и народа, стала источником веры, стала символом и знаменем в новой освободительной войне. Начальник Генштаба Красной Армии Б.Шапошников, провожая на фронт командующих армиями, говорил о Толстом. Один из множества воинов, оборонявших Москву на Бородинском поле, танкист Николай Харитов, читал «Войну и мир» под открытым небом и удивлялся современности книги: «Читаю и будто все про нас написано».
Самой востребованной «Война и мир» была в осажденном немцами Ленинграде. Кого только не посылал Гитлер на подступы к Северной столице, чтобы покорить ее. Здесь побывали северные егеря, дивизия СС, телохранители фюрера, но город не сдавался. Писатель Александр Фадеев, побывавший в Ленинграде, был поражен количеством вынесенных на улицу книжных киосков, где продавалась «Война и мир», изданная стотысячным тиражом. В условиях постоянно обстреливаемого города, где люди умирали на ходу, это было подвигом.
Гитлер запретил Толстого
«Войну и мир» в те годы перечитала вся страна, а вместе с ней – весь мир. Ее передавали из рук в руки подпольщики Франции, в партизанских отрядах Югославии, в оккупированной фашистами Норвегии. На Британских островах при населении в 50 миллионов книга вышла 500-тысячным тиражом.
Писатель Морис Дрюон, прочитав «Войну и мир», удивлялся тому, что «аналогия с происходящим доходила до галлюцинаций». «В эпопее Толстого народы находили исторические основания для надежды на бесславный конец нацистского режима, справедливое возмездие».
Великий гуманист Толстой, показав Наполеона убийцей 500-тысячной армии, развенчал культ сверхчеловека, крах притязаний на создание всемирной империи под его верховной властью. В странах, где был установлен фашистский режим, Гитлер запретил Толстого.
«За „Войну и мир“ – огонь!»
После освобождения Ясной Поляны в дом Толстого, оскверненный гитлеровцами, приходили красноармейцы, отправлявшиеся на передовую. Они оставляли в книге посетителей лаконичные, но волнующие записи, от которых и сегодня перехватывает дыхание. Одну такую запись сделал лейтенант Захарченко 21 февраля 1942 года: «Отправляясь на фронт, не мог не заехать к Толстому. В Ленинграде я знал командира орудия, который, командуя, кричал:
– За «Войну и мир» – огонь!
– За «Анну Каренину» – огонь!
– За Кутузова – огонь!
– За Толстого – огонь!
Он так и погиб за Толстого.
Бойцы, попадая в плен, называли своими командирами полководцев, героев Бородинского сражения. Операцию по разгрому фашистов в Белоруссии советское командование назвало именем прославленного героя войны 1812 года, «льва русской армии» Петра Ивановича Багратиона. Операция проводилась в тех местах, где вермахт осуществлял молниеносное наступление в июне сорок первого, где насмерть стояли герои Брестской крепости. Теперь гитлеровцам предстояло молниеносно отступать.
Символом Великой Отечественной войны 1941–1945 годов стало имя еще одного героя 1812 года, поэта-партизана Дениса Давыдова (в романе – Василия Денисова). Гусарский подполковник говорил о себе: «Я врубил свое имя в 1812 год». И не только.
Он врубил свое имя и в 1942-й, когда был переиздан его «Дневник партизанских действий», ставший учебным пособием по ведению войны в тылу врага. Слова поэта-партизана «Горе неприятелю, если Россия
«Победу никому не отдадим!»
Да, нам далась Победа нелегко. Миллионы человеческих жизней были принесены в жертву. Тем обиднее, когда на Западе появляются материалы о том, что в Великой Отечественной войне победили союзники.
Нечто подобное уже было с победой в Бородинском сражении, когда недобросовестные историки, писавшие по «высочайшему повелению», приписывали победу не Кутузову, а Наполеону. Одни заимствовали сведения из победных реляций французского императора, предназначавшихся для французской публики. Подливали масла в огонь генералы-иноземцы, состоявшие на службе в русской армии, завидовавшие авторитету Кутузова.
Толстой, готовясь к написанию художественно-исторического полотна «грозы 1812 года», не раз бывал на Бородинском поле, встречался с очевидцами, изучил огромное количество материалов. Предельно честный художник, он возмущался искажением правды и писал в гневе: «Книги, написанные в этом тоне, я бы жег. Я напишу такое Бородинское сражение, какого еще не было». В «Войне и мире» он посвятил ему более двадцати глав.
Был ли в этой войне, как в 1812-м, Бородинский бой? Их было много – более мощных и сокрушительных сражений, надломивших мощь гитлеровских орд.
И, как в далеком двенадцатом, но уже «праправнуки доблестных солдат Бородина» выдвинули лозунг: «один против танка». Разве у них был другой смысл, чем у ополченцев генерала Ермолова, – «стоять и умирать»?
