Рожденные в СССР

Хорошо за чашкой кофе с бутербродом с красной рыбой, поглядывая в окно, где блестит твоя иномарка, критиковать нынешнее время и петь осанну совковым временам. Совершенно забыв при этом, что при Советах критиковать власть была кишка тонка… Вместо кофе хлебали грузинский чай, на хлебе был фиг с маслом. А «Жигули», из-за которых полжизни скаредничали и стояли в очереди, не состоялись, ибо в профсоюзе вам сказали, что по разнарядке пришли всего две машины. Но и тут «Москвич» взял главный инженер, остался «Запорожец», будете брать?

Автор статьи вовсе не собирается хвалить нынешнее время (в России всегда все плохо). Хочется лишь, обернувшись назад, пристальней всмотреться на самое житье-бытье дорогих соотечественников, и прежде всего молодежи, за последние 50 лет.

Не буду прибегать к современным методам научного психоанализа социумов, буду проще и напомню, что берестяные грамоты новгородцев с описанием бытовых деталей дали историкам более ценную информацию о жизни горожан, чем предвзятые и домысленные опусы монастырских «журналистов» тех времен. Именно они, указанные мелочи, в свое время сыграли важную историческую роль в жизни страны, а не правительственные указы, которые, в сущности, вообще не наложили отпечатка на жизнь поколения.

Например, в начале шестидесятых годов ни в одном из государственных документов не говорилось о трудных условиях жизни, но мы, дети тех лет, хорошо помним, как «несладко» – в прямом и переносном смысле – жилось: белый хлеб и масло исчезли с прилавков магазинов, сахар тоже, я носил кусочек в кармане, откусывал понемногу, и так мне хватало на целый день; в лютый мороз мы с мамой стояли в длинной очереди за мукой, будто это была война. Муку продавали дозированно в окошко из холодного сарая, и окоченевшая продавщица, возникая из морозной дымки и мучной пыли, сипло кричала людям, что она прекращает торговать, что ее предшественница уже легла в больницу с воспалением легких, и вот завтра сляжет она. Что могут знать об этом времени нынешняя молодежь, последующие поколения, если нет об этом официальных документов? Конечно, ничего. Память об этом уйдет вместе с нами.

ШЕСТИДЕСЯТЫЕ

В российской статистике границы собственно молодежного возраста варьировали от 10–12 до 20 лет в начале XX века и от 17 до 28–30 лет ближе к концу столетия. Вот как это объясняют социологи: «Недоверие и авторитаризм в советское время по отношению к молодежи выразились в постепенном искусственном продлении возрастных рамок юности (и, соответственно, принадлежности к молодежной организации) до 28 лет: легитимное свидетельство отказа в предоставлении статуса взрослости, в правах и возможностях для полноценной самореализации».

Так какими же они были, эти бесстатусные?

Итак, большой плюс в морально-этическом смысле получает молодежь шестидесятых. Ранняя. Не тот творческий, запоздавший со взрослением молодой клан, чьи имена либеральные СМИ держат у всех на слуху. Нет. Ноги этих ребят, как ни крути, растут из страшных пятидесятых, и мы помним их верноподданнические опусы. Речь о юношах и девушках, которые в начале шестидесятых были еще детьми и подростками. На мой взгляд, это самое чистое поколение, они первые, чье сознание не было обременено остаточным страхом времен культа личности, а лишь слегка тронуто волюнтаризмом Хрущева. Эти дети счастливы, рот их до ушей, кругом портреты Гагарина, Титова, Терешковой, и в воздухе, где летают снежки, вместе с арбузным запахом снега ощущается привкус радостной свободы.

Итак, «оттепель» (все ж невозможно ее не признать) и толчок, сместивший Хрущева, двинули лед, мышление преобразилось.

Народ по-прежнему восхищается подвигами космонавтов, год от года пополняющими звездный отряд. Дети радуются за них как за своих родственников, будто это их дяди и тети. Мы лучше всех в мире стали играть в хоккей, на телевидении появился КВН с изящным юношей Сашей Масляковым, состязания веселых и находчивых проводятся в каждом вузе, в каждой школе. В стране гармоник и балалаек, где парень с фанерной гитарой по девять рублей вызывал у обывателей осуждение как похабник, вдруг зазвучала электронная музыка. В каждом казанском институте создавались ВИА, и вечерами под окнами общежитий было слышно, как увлеченная молодежь на репетициях перебирала струны электрогитар, которые издавали какие-то неведомые доселе востребованные звуки.

В обществе шел процесс сопереживания со всей страной, рабочая, студенческая и даже криминальная молодежь в застольях и на пирушках всерьез дискутировала о возможности построения коммунизма.

Среди юношей и девушек были в моде и процветали романтические отношения, редко кто не писал в те годы стихи. А уж лирические опусы Асадова переписывались от руки в миллионах экземпляров.

Девушки носили тогда скромные, до колен, прямые платья с закрытым воротником, как у Эдиты Пьехи, поющей о городке Манжерок. У мужчин супермодными были нейлоновые рубашки, плащи «болонья».

Кстати сказать, у казанских стиляг, как и у прочих провинциалов, в подборе одежды соблюдалась мера. Они не клоунничали, не наряжались под трансвеститов, как молодежь в столице, во всем был строгий мужской вкус. Из плотного материала болотного цвета в ателье заказывались узкие брюки, которые натягивались с мылом, через разрез у щиколоток виднелись светлые носки, на которых красовались остроносые туфли. И выглядели голливудскими красавцами наши калужские авторитеты Колька Гришин, Толик Ершов, особенно Валера Басанов, «сам-мый сим-мпатичный во дворе». Поставив ногу на бревно, он извлекал из своей семиструнной гитары великолепные звуки для девушек, очарованно внимающих ему каждый вечер у огромных гришинских черемух. Если прибегать к берестяной документальности, нужно сказать, что эти ребята были классные воры, работали по-крупному и сели, как полагается, надолго.

Телевизор в ту пору был один на всю улицу, дети на показ фильма просились к соседям, входили гурьбой, скидывали на пол свои пальтишки, ушанки, садились на них и замирали, как в кинотеатре. Всю эту несмышленую ватагу приглашали на поминки, кормили вкусно, блинами с медом, раздавали конфеты. Дети были равны социально и счастливы, верили, что вырастут и станут геологами, архитекторами, врачами (кстати, все мечты моих друзей детства сбылись).

Шестидесятые – время сплошной романтики. Одолев хрущевскую нищету, с полуголодом, талонами на продукты, народ наконец вздохнул: на столе стало вдоволь сахару, дети уже не клянчили и не воровали его из буфета, в закромах горожан появилась мука, хочешь блинная, хочешь ржаная. В магазинах пахло натуральной колбасой, сельдью в бочках и пряниками. Наши отцы пили недорогую, но качественную водку, и не ощущалось такого повального пьянства, как в семидесятых.

Молодежь набивала рюкзаки «завтраками туриста» и на автобусах, электричках отбывала на природу. Другие уезжали на новостройки, сама возможность отъезда в неведомые края воспринималась тогда как шанс на счастье. Но чаще ехали не за деньгами, а «за туманом, за мечтами и за запахом тайги».

СЕМИДЕСЯТЫЕ

Берусь утверждать, что массовое пьянство в нашей стране началось именно с семидесятых. Государство, будто стараясь наверстать упущенное, стало выпускать миллионы литров некачественного вина, «бормотуху» разливали на каждом углу, перед каждой школой, и во время перемен мы, школьники, в кедах перепрыгивая через лужи, бегали в эти «чапки» заложить за пионерский галстук.

Вездесущность и доступность вина вызывали нравственное и физическое ослабление здоровья нации. Нередки были случаи со смертельным исходом. Молодежь начала прогуливать работу, не из развязности, а просто не в состоянии была доставить свои умелые руки к станку (отравление, стенокардия, гипертонический криз). А на заводах группы слесарей, токарей и сварщиков подозрительно кучковались, как на революционных летучках Путиловского завода, соображая, как бы достать на режимном предприятии опохмелку.

Часто наркологи производят целые фолианты, в которых решают вечный вопрос: отчего же в России пьют? Приводят различные причины: отсутствие занятости, свободы и проч.

Но если по правде: отчего в России пьют?

Да не отчего! Оттого, что выпил и становится хорошо. Это от кротости.

Выпил – и юноше радостно! И завтра. И послезавтра. А потом начинается привыкание. Ведь кротость – синоним мягкости.

В питие останавливаются лишь те, у кого есть чувство ответственности и благородного страха за собственное здоровье, за семью. Такие и за бутылкой-то не откровенны. Откровенные же продолжают пить.

Если в начале шестидесятых обещанный Хрущевым коммунизм был в далеких туманных перспективах и в него еще можно было верить из-за этой самой отдаленности, то в начале семидесятых люди начинают понимать, что сроку-то осталось всего 5–10 лет и кто будет строить этот самый коммунизм?

Брежнев резко постарел, ослабел памятью и, быстро одряхлев, сквозь оплывшие веки, как Вий, ничего не видел. Попросился на отдых, но члены Политбюро уговорили его остаться, а сами кинулись под ковер – бороться за власть, оставив страну в небрежении.

И пошло, поехало… Его величество план губит экономику, она не корректируется. Продукции производится много, но она не вос-
требована, и на огромных пространствах страны царит картина бесхозности. В стране, где плохой хозяин, работяги начинают прибирать к рукам все, что плохо лежит. Несуны становятся сущей бедой для народного хозяйства – на заводах, фабриках и в колхозах. Понятие государственности, сопричастности к проблемам страны постепенно вымывается из сознания, народ не чувствует себя частью державы, государство для него – «это которые там, в Кремле…»

Тронувшийся лед сознания 1960-х в конце концов начал собираться в громадном плесе образующегося застоя.

Молодежь бросает престижные, воспетые в песнях профессии монтажников, лесорубов, сварщиков и поступает в официанты, таксисты, кладовщики. Теперь продавщицы восседают жрицами у прилавков и, вывернув губу, хамят покупателям. Еще недавно все довольствовались скромным достатком, никому не было обидно, и каким-то благостным первомайским чувством солидарности разливалось в груди ощущение, что у соседа тоже нет того, чего нет у тебя. Но вот имяреки начинают покупать модные диваны-кровати, мебель темной полировки, другие вообще ошарашивают околоток приобретением «Москвича». Пьяный мужик с обреченностью приговоренного жалуется соседу (местечково-исторический факт!), что его жена лежала в больнице и там «какая-то баба все двадцать дней хвастала, что муж подарил ей шубу, и теперь моя дура визжит днем и ночью, требует такую же!..»

Семидесятые открывают эру мелко-совкового потребительства и блата.

Между тем провинциальные интеллектуалы начинают искать ответы на волнующие их глобальные вопросы в диссидентской литературе, слушании западных радиопередач. Планктонное студенчество же полностью поглощает прагматизм. Коллективное сознание, привитое в пионерии, еще до конца не разбито, но у большинства студентов возникает тяга к конформизму. Самые ловкие, презирая комсомол, стремятся между тем его возглавить, чтобы получить кандидатский билет в компартию, а оттуда в обком. Вездесущий карьеризм порождает пустопорожнюю риторику, неприкрытое лицемерие. Высокие идеалы дискредитированы, люди понимают, что коммунизм не состоятелен, и разговоры о нем – лишь повод для ухмылки. Оболтус в американских джинсах вызывает у девушек больший интерес, чем очкарик в оттянутом свитере, увлеченно грызущий гранит науки. Дело приобретения редких барахольных брендов становится пандемией в масштабах страны, и на это занятие безжалостно расходуется пассионарная энергия поколения такой мощности, которая в иные времена позволяла завоевывать континенты.

Как бы то ни было, в семидесятых страна увидела наконец, насколько прекрасны ноги у наших девушек в мини. Секс, трепеща, выбирается из сетей идеологического рабства, в кино стали дольше целоваться, показывать немного срамоту. Впрочем, девушку давно уже зовут чувихой. Теперь в туристический поход да в сырую палатку девицу романтическими россказнями не заманить, теперь она согласна только на дачу. Хотя в порядке исключения можно обойтись и без дачи, пусть на волглой траве, пусть на узкой скамейке – для этого нужно только ослепить пассию гранатовым блеском спортивного мотоцикла «Ява».

Между тем та самая невостребованная пассионарность начинает проявляться в рабочих кварталах. В семидесятых начинает массово развиваться культуризм, ребята любят поиграть мышцами. По закону природы физическая сила, а попутно и продукты мозгового брожения, ищут выхода. Чиновникам же не до этого. Да и что они могли бы предложить? Призвать юношей на межрайонные соревнования? К тому времени власть настолько себя дискредитировала в глазах нигилистически настроенной молодежи, что идти куда-то и под флагами маршировать в трусах ей было просто западло.

В конце концов молодежь организует свои соревнования и жестокие игры. Группировки «Тяп-ляп», «Борисково», «Мирный», «Чайники» и другие начинают делить город на сферы влияния. Происходят массовые стычки, иногда со смертельным исходом. Ситуация выходит из-под контроля милиции. Лидер «Тяп-ляпа» Джавда, Джаудат Хантемиров, во главе своих культуристов организует «жесткий рейд» на территорию Ново-Татарской слободы, где происходит перестрелка из обрезов с применением боевых гранат.

Власти, своим бездействием упустившие момент зарождения силовых группировок, ярко проявили себя в осуществлении кары: «тяп-ляповских» лидеров казнили, рядовые юнцы, пробежавшие с монтировками по Ново-Татарской слободе, получили длительные сроки. Наказали только одну сторону.

ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ

Однажды хмурым похмельным утром страна узнает: умер Брежнев. Вскоре уходят в мир иной Андропов и Черненко. После череды кремлевских похорон в стране наступило долгое оцепенение. После андроповских рейдов по кинотеатрам, пивным и баням, когда милицейские воронки вплотную подгоняли к дверям названных учреждений и досужий люд по замкнутому тоннелю отправлялся «в соответствующие органы» для разбирательства, народ перестал в дневные часы посещать общественные места. Помнится мрачная атмосфера в городе, ощущение безысходности и гнетущая тишина, которая иногда нарушалась звуком одинокого клаксона или утробным гудком режимного предприятия. Народ по-черепашьи втянул голову в междусобойчиковый панцирь. Тогда даже свадьбы играли взаперти.

Однажды ко мне подошла незнакомая старушка.

– Слышь, как тихо, сынок, – сказала она и вскинула палец. – Люди, как мыши!

Однако молодежь трудно удержать в каких-либо рамках, она абстрагировалась от общества, устраивая сивушные пикники в запертых комнатах общежитий. В продуктовых магазинах ничего не было, на прилавках хоть квадратным шаром покати. И на закуску брали «томаты» – в жестяных банках рыхлую кильку или фрикадельки из оной.

А между тем на продовольственных складах, в подвалах магазинов имелись икра и колбасы, хорошие вина, болгарские фрукты и овощи. Именно в ту пору посчастливилось мне прокатиться по Золотому кольцу России, и случись у нашего общего друга юбилей – тридцатилетие. Мы облазили все магазины Суздаля и Владимира, но ничего не нашли ни выпить, ни закусить. И вот наконец в одном из овощных магазинов, где на белых эмалированных подносах с черной каемочкой лежали лишь зеленые сморщенные помидоры, бог послал нам пахнущий клопами коньяк. После отчаянных поисков это было наградой.

В народе саркастически шутят о «голодающем Поволжье», но руководство страны по-прежнему это не волнует.

И, конечно, людей разбудила гласность Горбачева. Его приход, его лозунги всколыхнули страну. Ему поверили, казалось, это был мессия. Однако волна гласности смыла его самого. Не рассчитал силы, мощность центробежной волны, которая, откатываясь к берегам страны, возрастала, словно цунами.

ДЕВЯНОСТЫЕ

Пуще того, упавший занавес между кордонами открывает голь и срам Страны Советов. Журналисты наперебой начинают строчить статьи с восхвалением западного образа жизни. Все вдруг начинают понимать: истинная жизнь, оказывается, проходила мимо! Оказывается, не зазорно быть куркулем – это менеджерская жилка, вместо кораблей и самолетов выгодней производить кастрюли и сковородки! И даже в сексе народ обокрали! Ладно молодежь, она наверстает упущенное. Но как быть старикам?

Оказывается, можно за деньги убить друга, брата, даже отца, и это тоже будет по Фрейду. Кто не по Фрейду – тот лох! Девки бегут на Запад – в проститутки. Других опьяняет молодежный экстремизм. Не дай бог, в парке Горького встретится немощный фронтовик. Медали вырвут с лацканом!

В эпоху войн и революций человеческая жизнь обесценивается. «Убью любого за сто тысяч рублей! Я хочу хорошо жить!» Кто это сказал? Братан из группировки 90-х? Нет, это признание Ивану Бунину в двадцатом году белогвардейского офицера, кавалера «Георгия», молодого писателя Валентина Катаева, гуманиста, автора повести «Белеет парус одинокий».

Что случается с людьми в такие постреволюционные периоды? Они будто сходят с ума, проявляются чувства стадности, первобытности, и не в счет труды предшественников, гуманистов всех времен – все коту под хвост! Главное, успеть вырвать свою кость, быть сытым и носить добротные ботинки. Но бывает и хуже. В 90-х убить ради наживы считалось чуть ли не доблестью. Это не то, о чем мой знакомый опер рассказывал, когда бывшие менты искали работу киллера, наемного убийцы, потому что надо было содержать семью. Тут другое, даже не ради хлеба насущного. А ради искаженного понятия о молодечестве. Иллюзии Рембо!

Лужин и Свидригайлов, о нравственной нечистоплотности которых нам твердили в школе, на фоне тогдашних мерзавцев сошли бы за весьма порядочных людей. Но эти двое – лишь цветочки несозревшего творческого воображения. И только к концу жизни прозрел Достоевский в соплеменниках Смердяковых и вывел, как тех же бесов, в будущее. Смердяковы нынче пошли в тираж, но только более грязные, циничные, без знаков препинания в голове.

Можно не любить государство, но страну любить должно. Ее леса, реки. Историю. Но тут подойдет мальчик с ранними старческими морщинами и спросит: а как любить ту березку, которая растет за шлагбаумом, где угодья казнокрада? Как любить те озера, о которых пел Лебедев-Кумач, куда рыбачить нынче пускают только за деньги? Как?.. Теперь вам понятно, дядя писатель, почему крестьяне резали ножом сиденья в железнодорожных вагонах, чему так удивлялся генерал Деникин, а Бунин «В окаянных днях» тому, что бунтари ощипывали живьем помещичьих павлинов?

Невозможно всех стричь под одну гребенку. Люди разные.

Не дает покоя фраза Юрия Бондарева о том, что цвет нации выбит в последней войне и генофонд скудеет. Да, погибли лучшие. Но любая нация имеет свойство генерации новых людей, как и скошенная трава. Многих забрали от нас девяностые, как физически, так и нравственно. И это тоже восполнимо.

Скажите, что невосполнимо в России?!

Айдар САХИБЗАДИНОВ