Фельдшер Хвощ Василий Васильевич, белорус, провел в лагерях под Салехардом более 15 лет - по 58-й статье, а затем поселился в Салехарде и устроился на работу в окружную больницу Ямало-Ненецкого национального округа. Он был одинок и неразговорчив. Лет ему было около пятидесяти. Сидящий за столом на поликлиническом приеме, он показался мне крупным и каменно-тяжелым. Большая лысая продолговатая голова на мощной короткой шее, грудь - полем. Большие увесистые кисти надежны и значительны. Бледное бритое лицо с прямым носом и крутыми скулами печально и малоподвижно. Когда он легко встал и вышел из-за стола, оказалась, что он невысок. Но моя немаленькая кисть свободно уместилась в его лапе. Он показал мне толстостенную, несокрушимую, зеленого стекла бутылку и сказал, что она совершенно необходима на приеме больных. Наркоманы из блатных лезут нахально. Хоть раз проявил слабость - пропал.
- И бить приходилось? - Я сразу беру бутылку.
- А как же! Бить надо сразу и по надплечью. Заведите, доктор, бутылку, и обязательно.
О Хвоще говорили с уважением, отмечая его смелость и умение лечить от всех болезней. Блатная и полублатная часть населения Салехарда относилась к Хвощу с почтением, да и было за что. Он никого и ничего не боялся. Однажды вытащил людей из вмерзшей недалеко, сравнительно недалеко, от берега Оби баржи, используя веревки, доски, лестницы и т.п. При этом сам Василий Васильевич несколько раз проваливался под лед.
Сказать, что он был совсем одинок, было бы неправильно. В его домик на территории больницы частенько заходила полногрудая, очень привлекательная и достаточно молодая медсестра из поликлиники.
- Она, как коша, - говорил Хвощ, имея в виду, очевидно, кошку. - Взглянешь на нее голенькую, и встрепетунчик готов.
Просил не загораживать поленницей его окно:
- Мне, старику, свет нужен. Иначе любовь пресная.
Высокий красавец Барышев носил короткую меховую шубейку из белого оленя. На ногах красивые унты. По местному - тоборы. Барышев освободился более года назад. Сейчас говорят "откинулся", раньше этого термина я не слыхал. Он нигде не работал и не собирался работать. При его красоте и жизненном опыте его охотно содержали женщины, передавая, как эстафету, друг другу. Он был резонером и частым посетителем "белого дома". "Белый дом" - единственное в то давнее время каменное строение в Салехарде. "Белый дом" выполнял функции столовой, ресторана, клуба, места знакомств и долгих разговоров-разборок, завершавшихся зачастую кровопролитием.
Блатной мир Барышева презирал. Барышев был "сукой" в блатной табели о рангах. Пару раз его резали, но несущественно. Везло. Но везение не вечно!
В больнице стало известно, что у кинотеатра "Северный" лежит зарезанный человек с кишками наружу. Никто к нему не подходит. "Суку"-Барышева зарезали воры и стояли в стороне.
- Он уполз, однако, вставать хотел, а воры его пинками на прежнее место, - рассказывал больничный истопник, наблюдавший это.
Единственный человек, которого можно было послать за Барышевым, был фельдшер Хвощ. Начали готовить операционную. Особенностью этой процедуры в Салехарде, еще до моего приезда, было своеобразное обжигание больших тазов. Затем в них вываливали из барабанов стерильное белье, и брать его оттуда было удобно. Обжигание тазов выполняла приученная к этой огненной феерии шустрая санитарка. Она священнодействовала! После поджигания налитого в таз спирта высоко поднимала таз над головой и быстро и ловко вращала его. Зрелище было по-цирковому красивым.
Мохнатая низкорослая лошадка, запряженная в сани, привезла невозмутимого Хвоща и закрытого тулупом раненого.
Барышев был без сознания. Брюшная стенка широко вспорота, и это не совсем медицинское определение было вполне уместно! Кишки перистальтировали и, казалось, жили сами по себе.
Во время операции из закоулков брюшной полости пришлось удалять пучки оленьей шерсти - в тот день Барышев был одет в доху из оленьего меха. Но безупречного очищения достичь было трудно.
Помогавшая мне операционная сестра сказала: "Старайтесь, не старайтесь - все равно помрет!" Мне тоже думалось, что шансов на выздоровление у Барышева мало. Но наши прогнозы порой не оправдываются.
На вторые сутки состояние больного вполне сносное. Значительного вздутия живота нет, развития перитонита не происходит, на пятые сутки больной ходил по палате невзирая на запреты.
Время шло, и к Барышеву вернулись агрессивная наглость и резонерство. Под его угрозами сестры продолжали вкалывать ему морфий, а спирт ему приносили. Подобная категория бывших зэков особенно опасна, так как лишена каких-либо принципов, да и слово "принцип" по отношению к ним неуместно. Они живут и вне воровского закона, они - "суки".
На обходах Барышев подтанцовывал, демонстрируя свое физическое благополучие. Хвощ разводил руками: "Ведь подохнуть, скотина, должен был, а тут на тебе! Чудны, Господи, дела твои".
Но повседневная размеренная и достаточно спокойная, если о покое можно говорить в хирургическом отделении, жизнь была резко нарушена. Как бы взорвана изнутри!
Еще до поступления Барышева пришлось экстренно оперировать молодую женщину с переломом и вывихом бедра и повреждением мягких тканей. Женщина угодила под вагонетку. Ее состояние при поступлении, несмотря на серьезные повреждения, не было тяжелым. Нельзя было не заметить обильную и художественно выполненную татуировку. На спине красовались церкви с куполами и крестами. Соски окружали многоконечные звезды. На плече выколоты многочисленные мужские имена и кликухи - очевидно, этот перечень был своеобразным дневником. Пишу об этом потому, что впервые увидел такое яркое творчество на теле достаточно привлекательной светловолосой дамы. После вправления вывиха бедра, сопоставления и фиксации перелома ей была наложена так называемая кокситная повязка - громоздкий гипсовый панцирь, начинавшийся ниже подмышек и захватывающий поврежденное бедро.
Послеоперационное течение протекало благополучно. Но на обходе у постели этой больной я ощутил, как мне показалось, гнилостный запах. Это меня встревожило, но волнение улеглось, когда я узнал, что пахнет тертой редькой, деликатес по северным понятиям. Но не это встревожило отделение. "Героем" события стал Барышев!
Ночью он легко проник в пред-операционную, где хранился спирт, и вволю им насладился, а где вино, как известно, там и женщины. Барышев отправился нетвердой походкой в женские палаты. Визг и ругань не остудили пылкую, озверевшую "суку". Медсестра, повисшая на Барышеве, была отброшена могучей ручищей. Особое внимание Барышева привлекла больная в кокситной повязке. Вернее, ее ограниченная возможность сопротивления. В палате я застал кричащих женщин, увидел широкую спину и голый зад Барышева, синий от татуировок. Подоспели и ходячие мужики из других палат.
- Что делаешь, гад! - обратил ко мне злобное лицо и оскалил редкие зубы Барышев.
- Немедленно выписать!
- Не имеешь права, лепила.
Лепила - это уже оскорбление для врача по тамошним понятиям.
Вызванная сестра-хозяйка выдала Барышеву одежду.
У двери Барышев вновь оскалил редкие зубы и прохрипел: "Ну, лепила, считай, что за тобой деревянный бушлат пошел!" Эта угроза могла быть реализована, так как в блатном мире напрасные угрозы считаются западло. Настроение мое, и без того неважное, заметно ухудшилось. Среди больных был небольшой тихий мужичок по фамилии Кулаков, оперированный по поводу грыжи. Подойдя ко мне вплотную, он сказал: "Не бойтесь, доктор. Если вас убивать начнут, то кто нас, дураков, будет лечить. А эта "сука" все равно долго не попрыгает". Впоследствии оказалось, что Кулаков был авторитетом в блатном мире.
Прошло не более двух месяцев. И в хирургическое отделение был доставлен Барышев с ранением шеи - умер он еще в приемной комнате. В это время я был в отъезде в Таркасале.
Алексей АГАФОНОВ.
