В этом году отмечается 125-летие со дня рождения Николая Гумилева и 90 лет со дня его гибели
Анна Ахматова и Николай Гумилев – два великих русских поэта; их сын Лев Гумилев – ученый-историк, этнограф, создавший теорию пассионарности и, по его собственным словам, «всю жизнь защищавший татар». Память о них дорога казанцам. Городу, где сошлись Европа и Азия, интересен каждый из них.
По семейной легенде, род Анны Ахматовой по материнской линии ведется от одного из татарских князей. В 2005 году в центре Казани был открыт памятник Льву Гумилеву. Восточные мотивы – одни из ведущих в творчестве Николая Гумилева. Николай Гумилев был убежден: в самые жестокие исторические времена поэзия, искусство помогают людям не ожесточиться, не растерять свое достоинство, не отчаяться. «Каждый человек – поэт. Кастальский источник в его душе завален мусором. Надо расчистить его».
Писать стихи он начал с 12 лет, после того как увлекся поэзией французских символистов. После окончания Николаевской гимназии в Царском Селе Гумилев отправился в Париж слушать лекции в Сорбонне о любимых им «проклятых» поэтах. Продолжил образование в Санкт-Петербургском университете, а потом занимался самообразованием. Учился всю жизнь. Отрекшись со временем от символистской туманности, Гумилев основал новое поэтическое направление – акмеизм (от греч. «акмэ» – высшая степень чего-либо, расцвет, вершина). Настоящая поэзия, по его мнению, выше школ и течений. «Силой огненных мечей» поэт берет то, что ему нужно, отбрасывая пустое и отжившее.
Целеустремленности и воли ему было не занимать. Николай твердо верил, что силой воли можно изменить даже свою внешность, и часами простаивал перед зеркалом, гипнотизируя себя, чтобы стать красавцем.
Кроме поэзии, еще гимназистом Николай страстно увлекся историей, географией, астрономией и, наслушавшись рассказов дяди-адмирала и отца – морского врача – о кругосветных плаваниях, экзотических странах, мечтал о путешествиях во времени и пространстве. «Я вижу иногда очень ясно картины и события вне круга теперешней жизни, они относятся к каким-то давно прошедшим эпохам…» – признавался поэт.
Благодаря все той же целеустремленности осуществилась мечта Гумилева побывать в Африке. Был он и на Крайнем Севере, на Вайгаче, на Новой Земле. Дальние странствия были его радостью, спасением от тоски, одиночества, муки непонятости. Красота пустынь, изысканный жираф, ждущий его на берегу озера Чад, римские галеры и караваны Кортеса, руины старинных «гранитнокрылых» замков и загадки Востока стали для Гумилева тем источником, из которого он черпал жизненные и творческие силы. Здесь он чувствовал себя свободнее и увереннее, здесь его воображение обретало необходимую высоту.
Я вежлив
с жизнью современною,
Но между нами
есть преграда,
Все, что смешит ее,
надменную,
Моя единая отрада.
Победа, слава,
подвиг – бледные
Слова, затерянные ныне,
Гремят в душе,
как громы медные,
Как голос
Господа в пустыне.
Трудные и опасные экспедиции в Абиссинию, участие в боевых действиях Восточного и Западного фронтов в Первой мировой войне, где за беспримерную храбрость Гумилев был награжден двумя георгиевскими крестами и пожалован офицерским чином, были своего рода проверкой его человеческой сути.
«Он был бы на своем месте в средние века, – писал о Гумилеве Владимир Немирович-Данченко. – …Он, казалось, весь был в железной непроницаемой броне, чтобы посторонний взгляд не угадал пламя, горевшее в груди...»
И пламя это разжигала не только жажда героического, но и любовные переживания. Гумилев говорил, что, когда он пишет стихи, горит часть его души, когда же влюблен – горит вся душа.
Он поклялся
в строгом храме
Перед статуей Мадонны,
Что он будет верен даме,
Той, чьи взоры
непреклонны.
В канун Рождества 1903 года в Царском Селе он встретил ту, что стала Дамой его сердца, – Аню Горенко (настоящее имя Ахматовой), покорившую Николая своей особой восточной красотой и загадочностью.
То лунная дева,
то дева земная,
Но вечно и всюду чужая,
чужая.
Их отношения складывались противоречиво, сложно и с самого начала были преисполнены драматической напряженности, «тайного единоборства». С ее стороны было желание быть свободной, независимой, с его – стремление «не поддаться никаким колдовским чарам, остаться самим собой и властвовать над этой, увы, вечно ускользающей от него женщиной, многообразной и не подчиняющейся никому». В течение пяти лет Николай упорно добивался благосклонности Анны, снося пренебрежение, невольно жестокие отказы, причинявшие душевную боль. Но работа спасала: все впечатления жизни переплавлялись в творчество, в «гиперболических признаниях» выражались муки неразделенной любви.
Но порой не хватало терпения и самоотверженности, и тогда, уязвленный, Гумилев бросался в многочисленные любовные приключения. Его донжуанский список велик: Мария Кузьмина-Караваева, Лидия Аренс, Татьяна Адамович, Анна Энгельгардт, Лариса Рейснер, Елена дю Буше и другие. И все же сквозь все увлечения до самых последних дней жизни властно и неотступно в его поэзии проходит образ Анны Ахматовой:
О тебе, о тебе, о тебе.
Ничего, ничего обо мне.
В человеческой
темной судьбе
Ты – крылатый призыв
в вышине.
***
Я знаю женщину. Молчанье,
усталость горькая от слов
Живет в таинственном
мерцанье
Ее расширенных зрачков.
Неслышный
и неторопливый,
Так странно плавен шаг ее.
Нельзя назвать ее красивой,
Но в ней все счастие мое.
Иные страны и времена всегда манили, притягивали поэта. И если в юности это было следствием романтического восприятия действительности, то в зрелости – молчаливым выражением ее неприятия. Ни строчкой не откликнулся Гумилев ни на революцию, ни на Гражданскую войну и послереволюционное переустройство жизни в России. Молчание воспринималось тогда как протест. Поэтому Гумилев, никогда открыто не выступавший против советской власти, не участвовавший ни в Белом движении, ни в контрреволюционных заговорах, был обречен.
Его, всегда далекого от политики (Вы знаете, что я не красный, /Но и не белый, – я – поэт), арестовали по так называемому «таганцевскому делу». Не было представлено ни одного веского доказательства его причастности к заговору, не был опрошен ни один свидетель. Следователь Якобсон умело вовлекал подследственного в искусно расставленные ловушки. Допросы более походили на диспуты. Незаметно в отвлеченном споре о принципах монархии Гумилев признал себя монархистом. После диспута о революции «вообще» следователю оставалось лишь запротоколировать признание Гумилева, что он непримиримый враг Октябрьской революции.
Николая Гумилева расстреляли 25 августа 1921 года на окраине Ржевского полигона близ Бернгардовки (между станциями Ковалево и Приютино Ириновской железной дороги) вместе с другими участниками таганцевского заговора. Многие плакали, падали на колени, умоляли пьяных солдат пощадить их. Гумилев стоял неподвижно, улыбался, докурил папиросу.
Не спасешься от доли
кровавой,
Что земным
предназначила твердь.
Но молчи:
несравненное право
Самому выбирать
свою смерть.
В «дело» было вложено ходатайство ряда деятелей культуры об освобождении Гумилева под их поручительство. Ходатайство подписали шесть человек, в том числе и Максим Горький. Писатель высоко ценил Гумилева как европейски образованного человека, большого знатока поэзии (по его приглашению Гумилев сотрудничал с издательством «Всемирная литература»). Больше того – Горький лично связался с Дзержинским. Шеф ВЧК ознакомил пролетарского писателя с обстоятельствами дела (соучастие в терроризме, поджогах, покушениях на убийство и т.д.) и заметил, что в каждом деле «сообщников террористов» упоминается имя самого Горького. Это был недвусмысленный намек: Ленину и Дзержинскому Горький окончательно надоел своими бесконечными ходатайствами в пользу притесняемой интеллигенции. Ленин не раз настоятельно советовал Горькому уехать за границу лечиться. Но тот упрямился.
23 или 24 августа Горький связывается с бывшей гражданской женой М.Ф. Андреевой, дружившей с Зиновьевым и Луначарским. По его просьбе Андреева идет к Луначарскому и просит немедленно позвонить Ленину: «Надо спасать Гумилева. Это большой и талантливый поэт. Только Ленин может отменить его расстрел». Когда Ленин взял трубку, Луначарский рассказал ему все, что услышал от Андреевой. Ленин некоторое время молчал, потом произнес: «Мы не можем целовать руку, поднятую против нас», – и положил трубку.
Вскоре после этого Горький уехал за границу.
Поэт Николай Гумилев ушел из жизни 35 лет от роду, в расцвете сил и таланта. Сам он верил, что проживет лет до 53 или даже до… 90:
Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.
Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.
Людмила ДАНИЛОВА
