80 лет назад Красная Армия готовила операцию «Уран» с целью перейти в наступление под Сталинградом

Страна готовилась к 25-й годовщине Октябрьской революции. Год назад в эти дни враг стоял на подступах к Москве. Столица была объявлена на осадном положении. Правительственные учреждения эвакуированы в Куйбышев (ныне Самара). А на Красной площади войска, выстроенные для традиционного парада, слушали речь Верховного Главнокомандующего с трибуны Мавзолея.

БУДЕТ И НА НАШЕЙ УЛИЦЕ ПРАЗДНИК

Это была очень оптимис­тичная речь. Такую и ждали озябшие на пронзительном ветру бойцы, готовившиеся вступить в сражение на подмосковных рубежах. «Немецкие захватчики напрягают последние силы, – говорил вождь. – Ещё несколько месяцев, ещё полгода, может быть, годик, и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступ­лений».

И вот прошёл этот год… Немцы продолжают блокаду Ленинграда, угрожают Моск­ве, прорвались в глубину Кавказских гор, ведут уличные бои в руинах Сталинграда, прижав защитников города к узкой кромке земли вдоль Волги.

В своём знаменитом приказе №227, который в первые августовские дни зачитывали всей Красной Армии, Сталин говорил о потере более семидесяти миллионов населения оккупированных территорий, более восьмисот миллионов пудов хлеба за год. «У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба», – заключил Сталин горестный счёт бедам за лето сорок второго года. О тяжелейших потерях армии вождь умолчал.

В 1942 году парада на Красной площади не было. Но был традиционный праздничный приказ. Сталин теперь не предрекал сроки грядущей победы. Война с её неожиданными поворотами событий и горькими разочарованиями оказалась намного тяжелее, чем можно было представить себе даже в чёрные дни 1941-го.

Никогда победный конец войны не казался таким далёким, как в ту осень. В начале октября мы вели тяжёлые наступательные бои на Донском плацдарме у села Ольховатка под Воронежем. Его мы так и не взяли, хотя ценой больших потерь всё же продвинулись на каких-то два-три километра. И вот после боя на карте из школьных учебников жители страны пытались прикинуть сроки окончания войны, мысленно отмечая текущие скромные успехи на пути от Дона до последнего рубежа – будет ли он по границе или, может быть, где-то в Германии? В любом случае война казалась бесконечной…

Но были в приказе Верховного несколько загадочные, однако обнадёживающие слова, на которые обратил внимание каждый переживший те дни: «Враг уже испытал однажды силу ударов Красной Армии под Рос­товом, под Москвой, под Тихвином. Недалёк тот день, когда враг узнает силу новых ударов Красной Армии. Будет и на нашей улице праздник!»

Что имел в виду Сталин? После встречи с ним в августе того года британский премьер Уинстон Черчилль сообщил американскому президенту Рузвельту: «В частной беседе со мной Сталин открыл мне веские основания своей уверенности, в том чис­ле план широкого контрнаступления, но он просил меня держать это в особом секрете».

То были крайне тяжёлые дни. Положение Красной Армии многим представлялось безнадёжным. Но теперь, в эти осенние дни 1942-го, по множеству признаков угадывалось приближение поворота в сражении на юге, а может быть, и во всей войне.

Но первыми выступили англичане.

В ДАЛЁКОЙ АФРИКЕ

23 октября 1942 года после сильной артиллерийской и авиационной подготовки британские войска под командованием Монтгомери начали наступление на германо-итальянскую африканскую армию в районе Эль-Аламейна. Несмотря на значительное превосходство англичан в силах, особенно в авиации, бои здесь затянулись почти на две недели. Только 4 ноября наступил перелом, и английские войска перешли к преследованию отходящего противника.

По своему масштабу и драматизму это сражение несоизмеримо уступает тем, что в те же недели разыгрывались на советско-германском фронте, особенно в районе Сталинграда. И всё же это было выдающе­еся событие Второй мировой войны, с которого начались развал африканского фронта стран «оси Рим – Берлин» и коренное изменение ситуации в Средиземноморье.

Для англичан, которые воевали уже больше трёх лет, победа в африканской пус­тыне имела особое психологическое значение. Черчилль назвал ее «поворотом судьбы». Со свойственной ему выразительностью он говорил: «До Эль-Аламейна мы не одержали ни одной победы. После Эль-Аламейна мы не понесли ни одного поражения».

И если то был «праздник на их улице», то до «праздника на нашей» оставались ещё недели суровых испытаний. Впрочем, это была тогда наша общая «улица», которая должна была привести к Победе.

ПОСЛЕДНЕЕ ИСПЫТАНИЕ ДЛЯ СТАЛИНГРАДА

Вечером 8 ноября все радиостанции рейха передавали речь Гитлера на традиционной встрече «старых камрадов» – участников гитлеровского путча 1923 года.

Под оглушительные воп­ли «зиг хайль» собравшихся в огромном зале мюнхенской пивной «Лёвенбройкеллер» фюрер объявил, что, по существу, вермахт уже овладел Сталинградом, осталось лишь «несколько небольших кварталов». Что он, фюрер, никогда не пойдёт ни на какой компромисс с врагами (как будто ему кто-то это предлагал) и будет, если случится, бороться до «пяти минут первого», то есть пока не рухнет всё здание рейха, похоронив под своими обломками и собственный немецкий народ.

Затем Гитлер продолжил путь в своём бронированном вагоне в альпийскую резиденцию Бергхоф. Там и узнал о высадке американских и британских войск на побережье французской Северной Африки. Немецких войск они не встретили, а французы сопротивление оказали чисто символическое. Положение Роммеля, отступавшего от Эль-Аламейна под натиском англичан, могло стать критическим.

В 1942 году парада на Красной площади не было. Но был традиционный праздничный приказ. Сталин теперь не предрекал сроки грядущей победы. Война с её неожиданными поворотами событий и горькими разочарованиями оказалась намного тяжелее, чем можно было представить себе даже в чёрные дни 1941-го

Но Гитлер ждёт прежде всего победных сообщений из Сталинграда. Из «альпийского рая» он обращается к 6-й армии Паулюса: «По мере того как по Волге поплыли льдины, трудности для русских стали ещё большими. Поэтому я ожидаю, что командование армии со всей присущей ему энергией и войска с их мужеством сделают всё возможное для прорыва к Волге в районе металлургического и орудийного заводов и захватят эти части города».

9 ноября столбик термометра в Сталинграде резко упал до минус восемнадцати градусов по Цельсию. По Волге пошла шуга – комья смёрзшегося снега, предвестник общего ледостава. Ещё больше затруднилась связь с левым берегом. Командарм Чуйков писал:

«Теперь нам приходится вести войну на два фронта: враж­дебная река позади и атакующий враг впереди».

11 ноября в предрассветной мгле Паулюс начинает наступление. Последнее в Сталинграде и во всей своей военной карьере. А для защитников Сталинграда то были дни последнего жестокого испытания мужества и воли. Как будто бы недостаточно для них было двух с половиной месяцев беспримерного по своему трагизму сражения!

Снова метр за метром продвигаются немцы в районе пушечного завода «Баррикады» и металлургического «Красный Октябрь». В ожесточённых схватках обе стороны несут большие потери. К исходу следующего дня противнику удается выйти здесь на рубеж, отстоящий на пятьдесят – сто метров от Волги. Одна рота даже прорывается к берегу реки (об этом упоминалось в сводке командования вермахта). Для 62-й армии «последний рубеж» теперь – понятие уже не из области пропаганды стойкости, оно приобрело буквальный смысл, потому что других рубежей у её бойцов уже не оставалось.

17 ноября берлинское радио передавало очередную сводку ставки Гитлера: «Сталинград фактически в немецких руках, за исключением двух кварталов». Но именно в эти мглистые дни поздней осени завершался самый трагический акт битвы, вошедший в историю как Сталинградское оборонительное сражение.

МЫ ЗА ЦЕНОЙ НЕ ПОСТОИМ

Враг и на этот раз был остановлен. И, как оказалось, навсегда. Но сражавшиеся в развалинах города бойцы ещё не знают этого и с тревогой ожидают нового удара, который может оказаться для них роковым.

Они не знали и не могли знать, что 13 ноября Георгий Жуков на одни сутки прилетит в Москву, чтобы доложить Сталину о ходе подготовки нашего контрнаступ­ления и возможных действиях противника. Верховный был в хорошем настроении. Опасные для Чуйкова атаки немцев в Сталинграде означали, что Гитлер и его генералы продолжают не видеть занесённого над 6-й армией Паулюса грозного меча советских ударных группировок. А это было теперь самым важным. Правда, обстановка может быстро измениться. И в неблагоприятную для нас сторону. Но Сталин на этот раз не торопит Жукова с началом наступления. Пусть они там сами установят дату нанесения удара и потом доложат ему.

Этот небывалый для Сталина знак доверия говорил о важных переменах в стиле руководства войной самого Верховного. Враг был повсеместно остановлен. Но теперь этого уже было недостаточно. Нужна была яркая, необратимая победа, всенародный праздник. Страна слишком устала от поражений и разочарований. Может быть, Сталин понимал это лучше других. Если не как полководец, то как политик.

Через несколько дней, 16 ноября, Жуков в последний раз вылетает в Москву, чтобы доложить Верховному о готовности трёх фронтов сталинградского направления к наступлению. Тогда же утверждаются окончательные сроки начала операции «Уран» – 19 ноября для Юго-Западного и Донского фронтов, 20-го – для Сталинградского.

Больше под Сталинград Жуков не вернётся и непосредственного участия в руководстве наступлением принимать не будет. Всего с первой поездки под Сталинград 31 августа из 48 дней 27 провёл он на этом направлении, остальные работал в Генеральном штабе и на центральном направлении, готовя наступление, руководство которым теперь поручал ему Сталин. Надо полагать, что разгрому группировки противника здесь (операция «Марс») Верховный придавал значение не меньшее, чем операции «Уран».

КАЗУС ГЕНЕРАЛА ВОЛЬСКОГО

Сталинградская наступательная операция готовилась в беспрецедентной для военной истории тайне. Не существует общей директивы Ставки фронтам, даже письменных приказов, раскрывающих этапы операции, нет. Задачи командующим ставились в личном общении их с представителями Ставки, в строго необходимом для их выполнения объёме.

Иногда это походило на некую игру в конспирацию (столь любимую, кстати, старым большевиком-подпольщиком Кобой). Даже при переговорах по засекреченным линиям связи Сталина называли «Васильевым», Василевского – «Михайловым», Ерёменко –  «Ивановым», а Жукова – «Константиновым». За этими нехитрыми псевдонимами легко угадывались отчества полководцев. А в книге записи входящих телефонограмм на имя командующего 5-й танковой армией находим распоряжение: «Шлите приёмщика за получением меховых перчаток», что означало подтверж­дение срока перехода в наступление – 19 ноября в 8.30.

Возможно, эта засекреченность стала причиной эпизода, известного как «казус Вольского». Буквально за считанные часы до начала операции представители Ставки – генералы Василевский и Воронов были не­ожиданно вызваны в Москву к Сталину.

9 ноября столбик термометра в Сталинграде резко упал до минус восемнадцати градусов по Цельсию. По Волге пошла шуга – комья смёрзшегося снега, предвестник общего ледостава. Ещё больше затруднилась связь с левым берегом. Командарм Чуйков писал: «Теперь нам приходится вести войну на два фронта: враждебная река позади и атакующий враг впереди»

Оказывается, командир 4-го мехкорпуса Сталинградского фронта генерал Василий Вольский, который выполнял в предстоящей операции особо ответственную задачу, обратился к Сталину с шифровкой, в которой «считал своим долгом коммуниста» высказать глубокие сомнения в успехе всего наступления. По его мнению, оно плохо подготовлено и соотношение сил с противником настолько для нас неблагоприятно, что с большой вероятностью может привести к тяжёлому поражению. Василевский доложил о готовности фронтов к наступлению и необоснованности опасений командира корпуса, который не может знать всей ситуации и замыслов верховного командования.

Конечно, ни о какой отмене или даже отсрочке наступления не могло быть и речи. Командир такого ранга, высказывающий в канун сражения сомнение в его успехе, в любой армии подлежал бы немедленному отстранению от должности. Но происходит нечто неожиданное.

Василевский позднее вспоминал: «Сталин приказал тут же соединить его по телефону с Вольским и после короткого и отнюдь не резкого разговора с ним предложил мне не обращать внимания на это письмо, а автора оставить в корпусе, так как он только что дал ему слово во что бы то ни стало выполнить поставленную корпусу задачу».

Возможно, это была мас­терски разыгранная сценка для ближайших соратников, присутствовавших в кабинете. Товарищ Сталин верит своим командирам, даже если у некоторых из них в критический момент сдают нервы. Ведь нельзя же от всех требовать такого мужества и железной воли, которыми обладает только он, их твердокаменный вождь.

К тому же он сам ещё в мрачном 1937-м под впечатлением «дела Тухачевского» требовал от них обращаться к нему в случаях сомнений и подозрений напрямую, без соблюдения обычной воинской субординации. В порядке, так сказать, революционной бдительности. Он и сейчас сохранял этот канал информации.

А Вольский… Что же ему оставалось, кроме как не любой ценой выполнить задачу под пристальным взором беспощадного вождя? Войну он закончит генерал-полковником, командующим танковой армией, удостоенным высших полководческих орденов. А умрёт, не дожив до первой годовщины Победы, от болезни. Тайна «казуса Вольского» будет раскрыта только после смерти вождя.

ЧАС «УРАНА»

В ночь на 19 ноября выпал снег. Над землёй курилась позёмка. Небо было затянуто тяжёлыми многослойными тучами. В передовых окопах готовились к атаке. На исходном рубеже чумазые, иззябшиеся танкисты прогревали двигатели боевых машин. Батальонные кухни раздавали завтрак. Старшины разливали «боевые сто грамм», на этот раз – несколько усиленные. Уже объявлено обращение военного совета фронта: «Наступил час расплаты…»

Заняли места у стерео­труб на наблюдательных пунктах командующие фронтами: Юго-Западного – Ватутин и Донского – Рокоссовский. Ровно в 7.20 войска получили последнее предупреждение – «Огонь».

Главный властелин огня, командующий артиллерией Красной Армии и одновременно представитель Ставки Николай Воронов не мог простить Верховному, что из-за его, как ему казалось, нелепого вызова в Ставку в канун сражения он не поспел на наблюдательный пункт к этому звёздному часу своей жизни.

Рассказывают, что в назначенное мгновение первого залпа Воронов негромко произнёс: «Ну, с Богом!» – и непроизвольно снял фуражку…

Через сутки навстречу наступающим с севера двум фронтам выступит третий – Сталинградский генерала Ерёменко.

Началась операция, которой Сталин присвоил название «Уран», но для всего мира всё, что происходит здесь, навсегда будет запечатлено в слове «Сталинград». И станет оно в истории означать больше, чем имя лежащего теперь в руинах города, и даже больше, чем название одной из величайших битв Великой Отечественной войны.