Очерк с таким названием, опубликованный в нашей газете 6 апреля текущего года, читатели не обошли своим вниманием. У одних он пробудил ностальгические воспоминания о деревне своего детства, других побудил задуматься над вопросом: «Какое место ты бы хотел увидеть в последний день жизни?» Сегодня мы предлагаем вниманию читателей некоторые отклики на нашу публикацию.
ПОСТЕЛИТЕ МНЕ СТЕПЬ…
«Постелите мне степь, занавесьте мне окна туманом, в изголовье повесьте упавшую с неба звезду». Эти строчки Ярослава Смелякова пришли на память после того, как я дочитала до конца очерк «Когда деревни были большими». А какое место хотела бы увидеть я в последний день жизни? Степь, конечно же, степь! Но не ту, что Чехов описал в своей знаменитой повести или Гоголь в «Тарасе Бульбе», а бескрайнюю казахстанскую степь, которую не окинешь взором, не проскачешь конем, не объедешь колесом.
А мест, изумительных по красоте, я повидала немало. Продолжаю путешествовать и сейчас. Побывала во многих из самых значимых и интересных городов страны, почти во всех европейских столицах. Но в свой последний день я вряд ли вспомню Елисейские поля в Париже, скандинавские фьорды, холмы Рима, улицы красавицы-Праги… Чужая, пусть даже самая потрясающая экзотика, может лишь на время поразить воображение, но уж точно не она станет моим последним земным видением, а родная моя казахстанская степь. Потому что с ней не сравнится никакое из семи чудес света, ни один из увиденных мной в поездках пейзажей!
Что такое казахстанская степь? В нескольких словах не расскажешь. Это безбрежное море разнотравья, вобравшего в себя все краски радуги. Особенно хороша она весной, когда просыпается и преображается после суровой малоснежной зимы
Я родилась в китайском Харбине, Казахстан – моя вторая родина, годы юности, учебы, освоения целины. И хотя уже давно живу в Казани, каждый год возвращаюсь туда на три, разрешенные мне по закону сопредельного государства, месяца пребывания. Там остались родственники, друзья, бывшие ученики и любовь моя – степь.
Что такое казахстанская степь? В нескольких словах не расскажешь. Это безбрежное море разнотравья, вобравшего в себя все краски радуги. Особенно хороша она весной, когда просыпается и преображается после суровой малоснежной зимы. Уже отошли первоцветы, и вся она покрыта роскошным ковром ковыля и полыни. Пряно-горький воздух, наполненный ароматом трав и цветов, дурманит голову, как хмель. В полдень, когда начинает печь солнце, от земли исходит такой мощный живительный поток, что захватывает дух! А когда по ее просторам проносится ветер, раскачивая желто-зеленые волны, можно услышать шелест, шепот, шорохи и прочие голоса степи. Их дополняют многоголосье птиц, свист сурков и сусликов, столбиками стоящих на холмиках норок.
Почему я вспоминаю весеннюю степь? Потому что в эту пору ее душа раскрывается во всем своем великолепии! Именно такой я впервые увидела ее в мае 1955 года, когда ехала на грузовой машине в Павлодар. Страна только начинала осваивать целинные земли, и передо мной, насколько хватало глаз, простиралось еще непочатое, дикое поле.
И я вот что подумала: «А вдруг всевышние, которые будут решать мое пребывание на этом свете, очарованные и ошеломленные красотой мелькающих перед моим мысленным взором степных картин, забудут обо мне, и я, как пел Высоцкий, «хоть мгновенье еще постою на краю…»?»
Наталья ТОРМОЗОВА, учительница,
Казань
ДУБКИ. КАК МНОГО В ЭТОМ ЗВУКЕ…
Место, где бы я хотел оказаться в последний день жизни, не так далеко от моего дома – это Дубки. Согласно исторической справке, начало им дала дубовая аллея, высаженная вдоль тракта, по которому должна была проехать императрица Екатерина II, посетившая в 1767 году Казань. Но та приплыла в город по Волге на галере «Тверь», так и не увидев дубовую аллею.
Первый раз я очутился здесь еще школьником. Мой отец работал на заводе «Сантехприбор», и лето мы семьей проводили в фанерном домике заводской базы отдыха на берегу Волги. Рядом были башни городской водонапорной станции. До заполнения Куйбышевского водохранилища в воде стояла только одна из них, а все пространство от станции Лагерной занимала дубовая роща с озером посредине – по пути можно было нарезать корзину белых грибов. При большой воде от нее осталась лишь узкая береговая полоска, но и она сокращается, подобно шагреневой коже: Волга подтачивает берег, и каждый год десятки дубов с вывороченными корнями рушатся на пляж.
Но даже этих остатков Дубков, заменивших ушедший под воду знаменитый остров Маркиз, мне хватило на целую жизнь. Я привозил сюда родителей-пенсионеров, друзей и однокурсников – мы натягивали между стволов гамаки, разбивали палатки, на костерках из сушняка варили картошку, кипятили чай, загорали на чистом, зыбучем песке. Волга, не столь стремительная, как прежде, зато непомерно раздавшаяся вширь, накатывала на пляж мелкие волны от снующих вниз и вверх «ракет» и «метеоров». Годы спустя мы привозили в Дубки детей и внуков.
И сейчас, когда нам с женой за семьдесят, нас по-прежнему тянет сюда, словно магнитом. Мы гуляем здесь круглый год, а зимой даже доходим по льду до Верхнего Услона! Вот этот заповедный уголок, скорее всего, в последний день я и увижу…
Семен КАРАБАНОВ,
Казань
МОЯ ДЕРЕВЕНСКАЯ ТРОИЦА
Уважаемая редакция!
Признаюсь, в очерке «Когда деревни были большими» меня в первую очередь привлек заголовок: я сам вырос в деревнях, когда они еще были большими и густозаселенными. Именно с той порой и связаны мои лучшие воспоминания. Поэтому на вопрос автора: «Какое место ты хотел бы увидеть в последний день жизни?» – я бы, не задумываясь, назвал родную деревню Сосновку в праздник Святой Троицы, на который сходились и съезжались родственники из окрестных деревень.
Первыми, «незваными», гостями с раннего утра были нищие. С котомками за плечами они один за другим обходили избы, стучали посохами в оконницы и, крестясь, просили милостыню. Им щедро подавали булочки и плюшки, и редкая хозяйка отвечала отказом: «Бог подаст!» Ближе к обеду подтягивались званые гости, усаживались за обильно уставленные домашние столы, ели, пили, пели. Главным же украшением праздника было уличное гулянье. Нигде никогда позже я ничего подобного не видел!
На лужайке самой большой прогалины между домами безостановочно двигалась замкнутая, словно тракторная гусеница, колонна по четыре-пять человек в ряд. Гармонисты, наперебой игравшие частушки (у каждой компании свои), не могли друг дружку заглушить. Голосисто и озорно пели уже веселенькие девчата, отмахиваясь от комаров и ухажеров березовыми ветками. Походив с полчаса в этом живом круговороте, одни уходили «пировать», другие снова возвращались в строй. На расставленных по краям гулянья лавках восседали, как на трибунах, зрители, в основном старики и старухи. Вокруг крутились на велосипедах мальчишки, сновали под ногами собаки. Гвалт, смех, пляски, матерок…
Гулянье продолжалось до тех пор, пока с выгона не возвращалось стадо. Пыльное, окруженное тучей слепней и мух, оно, мыча и блея, брело по улице, оставляя за собой россыпи овечьего гороха и коровьи лепешки. Бабы расходились по дворам – доить, пьяненькие гости налаживались восвояси.
Скажу честно, подобное чувство единения людей, радостного восприятия жизни я испытывал разве что на прежних первомайских демонстрациях да в колонне «Бессмертного полка». Те троицкие гулянья мне до сих пор снятся.
Геннадий РОМАШКИН,
Нижнекамск
ПОШЛИ МНЕ САД ЗА ЭТОТ АД!
«Какое место ты бы хотел увидеть в последний день жизни?» Вопрос, конечно, интересный, но не для меня. Я уже полгода живу в ожидании этого дня, и мой ответ давно готов: «Дачу!» Хотя «дача» – громко сказано. Скорее, садовый участок.
В вашей же газете я прочитала, что в каком-то социологическом опросе на Западе 70 процентов жителей на вопрос: «Как бы вы хотели умереть?» – ответили: «От рака». По их мнению, эта болезнь дает время уладить текущие дела и попрощаться с миром. У меня самой онкология и масса незаконченных дел, но улаживать их нет ни возможности, ни сил – мучают боли, одолевают страх и тоска! А когда думаю о даче, мне становится легче. Если б не уколы и медицинский патронаж, я попросила бы увезти меня туда.
Можете представить мое состояние? Первый раз за последние тридцать лет я не видела, как цвели яблони, сирень и вишни, не растила на подоконниках помидорную рассаду. А я так привыкла ко всему этому! Больше всего к соловьям: под их трели и коленца я засыпала в полночь и просыпалась на рассвете. Человек неопытный думает, что все соловьи поют одинаково. Как бы не так! Даже в одном саду певцы разные, а у нашей речки они особенно голосисты и виртуозны.
Перечитывая недавно Цветаеву, наткнулась на поразившие меня строчки: «За этот ад, за этот бред/пошли мне сад на старость лет!/ На старость лет, на старость бед:/ рабочих – лет, горбатых лет…» Да это же про меня! Господи, помоги мне закончить жизнь в ниспосланном мне тобой саду. Больше я уже ничего у тебя не попрошу…
Н.Н.,
Зеленодольск
вместо послесловия
Как и ожидалось, никто из авторов сообщений ярких, знаменитых точек Земли не назвал – ни Ниагарского водопада, ни альпийских лугов, ни вулканов на Камчатке. Родительский дом или сад, пруд с кувшинками, васильковое поле с куртинами ив, скворечники над крышей, табун коней на лугу, речная заводь у дачи, ковыльная степь, сосновый бор, сельский большак – неброские, но такие дорогие сердцу места, где человек родился, рос и мужал. Одним словом, Отечество!
Тем более что написавшие – люди в большинстве своем в том возрасте, о котором гениально сказал ленинградский поэт Александр Кушнер: «Жизнь кончилась, а смерть еще не знает». Для них, много переживших и немало повидавших, понятие «лучшее место на земле» не связано с рекламными проспектами туристических агентств – это их осознанный выбор. Мест, изумительных по красоте, на земле много, но каким бы захватывающим и долгим ни было путешествие, все равно надо возвращаться домой.
К слову, о возвращении. В своем очерке я упомянул, что из-за непролазных дебрей бурьяна и сухостоя не смог пробиться в родную деревню Вордушино, без чего проселок мой оказался как бы незавершенным. И решил повторить попытку нынешним маем, пока трава еще не по пояс, березняк чист, прозрачен и вполне проходим. Без помех прошелся я по некогда многолюдной, в 50 дворов, полукилометровой улице. Гектар заповедной земли: высохший пруд, покосившаяся часовня, заросшие ямы колодцев, каркасы стволов рухнувших от старости ветел – тишина, тлен и запустение… И вдруг на месте нашего родового дома вижу фургончик в окружении ульев и пасечника в москитной сетке, кадящего над ними дымокуром!
Алексей Смирнов – из бывших афганцев, живет в Санчурске на самом юге Кировской области. А на эту пасеку приезжает на велосипеде. Кроме медосбора, увлекся охотой, разводит выдру в овражной запруде. Узнав, что перед ним бывший «землевладелец» участка, на котором он разбил свою пасеку, живо раскочегарил самовар, налил в плошку густого, тягучего меду. Вордушинский мед другим не ровня – золотистый, словно рожь, душистый, как сенокосный луг, а прозрачные чешуйки воска придают ему пикантность застывших в янтаре мушек.
Такой вот у моей малой родины цвет и вкус!