Кто, как не военнопленные, – самые трагические мученики войны?

В подготовке к 65-летию Победы упущенной оказалась другая знаменательная дата-ровесница – 11 апреля исполнилось 65 лет Международному дню освобождения узников фашистских лагерей. Но это у нас, в других странах антигитлеровской коалиции к ней отнеслись с должным вниманием и скорбью. Так же, как относились в них и к самим военнопленным – что в войну, что после. И только в нашей, чьих солдат в немецком плену оказалось больше, чем у союзников, вместе взятых (около 6 миллионов), – молчок! Неужели все еще дает о себе знать особое, сталинское, к ним отношение?

Как известно, своим приказом №270 от 16 августа 1941 года вождь заклеймил их “изменниками и предателями Родины”. Согласно другому его секретному приказу в тыловых районах каждого из фронтов создавались лагеря для бывших военнопленных и репатриантов. После соответствующей “фильтрации” карательными органами их снова распределяли по лагерям, уже сталинским.

В папках с пометкой “ВОВ” наткнулся на репродукцию из старого “Огонька” – скульптуру “Сильнее смерти”. В свое время она настолько потрясла меня, 15-летнего мальчишку, что я сделал ее карандашную копию на листе ватмана и отнес на школьную выставку, посвященную очередной годовщине Победы. Рисунок провисел на стенде день-два и исчез – завуч сказала, что его отдали в гороно. Эти трое пленников за миг перед расстрелом остались для меня таким же олицетворением Великой Отечественной войны, как памятник воину-освободителю в Трептов-парке и монументальная “Родина-мать” Вучетича на Мамаевом кургане.

Много позже я узнал, что это дипломная работа выпускника Московского художественного института имени В. Сурикова Федора Фивейского. Впервые она была показана на VI Всемирном фестивале молодежи и студентов в Москве, жюри присудило ей золотую медаль, потом скульптура экспонировалась на Всемирной выставке в Брюсселе и тоже была высоко оценена. Мир понимал, что эти истерзанные пытками, напрягшиеся в ожидании смерти солдаты не могли быть ни изменниками, ни предателями!

 Со школьной истории древних времен запомнился Лаокоон – античная троица с искаженными предсмертным отчаянием лицами. Магия скульптурной группы Фивейского – в непокоренности! Судя по всему, эти трое сдаваться живыми не собирались, дрались до конца. И попав в руки врагов, не пали духом, выдержали пытки и готовы принять смерть так же мужественно, как дрались. А больше всего поразила их узнаваемость. Как говорится, плоть от плоти народной. В каждом я легко представлял своих соседей по двору и коммуналке. Тот, что свинцово-тяжело стоит в центре, – вылитый литейщик “почтового ящика” Василий Иванов из квартиры напротив – такой же основательный, спокойный, мускулистый. Молодой, что по правую руку от него, горящий ненавистью (кажется, развяжи ему руки – и он кинется зубами рвать палачей!) – Жорка-шофер, известный всей улице драчун-забияка. А обнаженный, измученный больше других и еле держащийся на ногах – точь-в-точь наш школьный учитель истории, телом не крепкий, но сильный духом, любивший цитировать Фучика: только человек может перенести непереносимое, пережить непереживаемое и остаться человеком.

Именно он и направил нас, девятиклассников, в КФЭИ на встречу с Героем Советского Союза Девятаевым. Нам эта фамилия была известна: дело в том, что с нами учился сын писателя Яна Винецкого, опубликовавшего в “Советской Татарии” очерк о пленном летчике, угнавшем с фашистского аэродрома военный самолет.

Оглядев зал, герой подошел к краю сцены и обратился к нашей стайке, сидевшей в первом ряду: “Ребята, послушайтесь моего совета. Никогда не делайте наколок на коже!” И рассказал, как однажды в Заксенхаузене появилась видная, красивая фрау. Заключенных выгнали на очередной якобы медосмотр: изможденные люди-скелеты один за другим проходили перед ней нагишом, а она брезгливо указывала стеком, кому налево, кому направо. После выяснилось, что дама представляла кожгалантерейную фирму и отбирала военнопленных с татуировкой, чтобы с их трупов сдирать разукрашенную синими рисунками кожу, из которой изготавливали модные сумки, портмоне и абажуры.

40 лет спустя представилась возможность напомнить Девятаеву о его внеклассном уроке. В августе 1996 года я привел к Михаилу Петровичу другого легендарного беглеца-пленника, командира экипажа ИЛ-76 Владимира Шарпатова. Увидев на пиджаке гостя сияющую Звезду Героя России, хозяин по-свойски посоветовал ему: “Сразу же закажи дубликат, не ровен час, потеряешь или украдут. Я свою, настоящую, никогда не ношу”. Еще бы, слишком дорого она ему далась! Кандагарские пленники свои награды получили сразу после возвращения, а он к своей Звезде шел долгих 13 лет. Да и условия плена у них, конечно, были несравнимы.

– Никогда не забыть, как в Заксенхаузене казнили молодого русского солдата. Во время бомбежки тот стащил у лагерной охраны буханку хлеба и с такой жадностью набросился на нее, что не заметил появления надсмотрщика. Вечером всех выстроили на плацу перед виселицей. Когда Ванюшке набросили на шею веревку, эсэсовец решил напоследок покуражиться над несчастным – сунул ему в руки злосчастную буханку, и тот вцепился в нее мертвой хваткой! Палач выбил из-под его ног чурбак. Хлеб выпал у паренька из рук, но веревка вдруг оборвалась. Ударившись оземь, едва пришедший в себя висельник тут же схватил хлеб и снова стал жевать, пока немец не прервал жуткий “обед”, выстрелив ему в висок из пистолета.

Мне этот несчастный солдатик с петлей на шее и набитым хлебом ртом ночами снился! Нас ведь сознательно и планомерно умерщвляли. Человеку для поддержания жизни требуется 2000-2200 килокалорий в день, а немецкая норма для нас составляла 300-500 – это 20 граммов проса и сто граммов “хлеба” из смеси свекольного жмыха, древесных опилок и “муки” из листьев и соломы. Военнопленных других государств хотя бы поддерживали продуктовые посылки, передаваемые им через Красный Крест. Мы и этого были лишены, условия Женевской конвенции на нас не распространялись – Сталин ее не подписал.

Пленные. Их не вычеркнуть из истории войны. Разве можно закрыть глаза на трагедию миллионов советских солдат? Конечно, многие сдавались добровольно, были и струсившие, сломленные морально. Однако к ним приравняли и тех, кто попал в руки врага раненым (как Девятаев) или не сумел застрелиться (как Муса Джалиль). Помните его строчки: “Последний миг – и выстрела нет! \ Мне изменил мой пистолет…”

По нашим данным, без вести пропавшими считаются от 5 до 8 миллионов человек, из которых в немецком плену оказалось пять миллионов. По статистике противника пленных еще больше –

5231057. Вдумайтесь в эти цифры: полный боевой состав Красной Армии накануне войны! К маю 44-го в живых из них оставалось 1 115 055 человек, немецкие источники называют 2,5-3,3 миллиона убитых советских военно-пленных. Ста тысячам удалось бежать из неволи. 200 тысяч надели немецкую военную форму РОА, правда, 20 процентов из них дезертировали из вражеской армии.

Скульптор Эрнст Неизвестный вспоминает, как по пути домой встретил в Европе англичан, ехавших из немецкого плена. Они выглядели богатыми туристами: побритые, в красивых плащах, с кожаными чемоданами. И в орденах! За что? За то, что попали в плен? Нет, за то, что воевали! У нас же пленных не то что не награждали, а вовсе лишали боевых орденов и званий – участие в войне в заслугу им не шло. Из миллионов плененных солдат и офицеров на слуху лишь три Героя Советского Союза: генерал Карбышев, поэт Джалиль (оба награждены посмертно), летчик Девятаев. Судьба отпустила ему 85 лет жизни, а ведь согласно сталинской директиве он обязан был застрелиться 27-летним!

А мой односельчанин Матвей Смирнов из плена вернулся на одной ноге и с единственной “наградой” – вражеским осколком в культяпке. Его, контуженного, немцы подобрали после боя в окопе, но по пути в Германию эшелон с военнопленными подорвали партизаны. Ему оторвало ногу выше колена, что, наверное,  и спасло его от лагеря. После “смершевских” проверок бедолагу отправили домой – зачем ГУЛАГу инвалид? И стал Матвей сапожничать. Раз в год осколок, блуждавший по его искромсанному бедру, вдруг выпячивался под кожей лиловой шишкой – ни протез носить, ни работать нельзя! “Фриц на волю прет, мать его!” – ругался Матвей, отстегивал деревяшку, снимал фартук и уходил в “вынужденный отпуск”, то бишь в запой. Однажды, когда осколок в очередной раз “навострил лыжи”, он не стерпел – чиркнул по коже косым сапожным ножиком и едва не истек кровью. Хирурги культю ему еще укоротили, и пил он после этого уже не раз в год, а перманентно. Как сапожник!

Почему у нас хорошая память на плохое и плохая – на хорошее? Каких только памятников в последнее время не наваяли по городам и весям! Даже чижику-пыжику и коню в пальто! А что мешает воссоздать на той же Поклонной горе скульптуру Фивейского – в память миллионам советских воинов, попавших, часто не по своей вине, в фашистский плен

и обреченных на адские испытания и муки? Неужели их час искупления еще не пробил?