Рифмовать не сложно. Трудно быть поэтом.

Можно написать роман или же трактат, а можно в четырех строках выразить всю боль человечества.

Поэты сродни пророкам. Не случайно они любят тему пророчества. Возможно, эти традиции идут от Петрарки, а может быть, зародились раньше. Строки Пушкина о пророке, особенно в исполнении Шаляпина, просто потрясают душу.

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Пушкин писал это стихотворение после казни декабристов – как вызов царю, как призыв к мщению со стороны совестливых людей. Он имел в виду и поэтов. Лермонтов продолжил эту тему. Татарские поэты тоже писали о пророках, порой переводя с русского, а иногда сочиняли сами. Видимо, поэзия и пророчество в чем-то сродни.

Почему Пушкин остался на все века? В мире более известны Толстой и Достоевский. Тем не менее Пушкин – та личность, к которой возвращаются, чтобы сверить свои мысли. Он писал о глубинном в национальной жизни, то есть вечном. Общечеловеческое вне национального – бессмыслица. Национальное – тот родник, который может утолить духовную жажду. Даже религия вне национального не может выполнить эту функцию. Религия вне национального становится антигуманной, ведь человек еще до рождения слышит речь матери, потом с ней живет и, умирая, последние слова произносит на родном языке.

Тукай до конца своих дней восторгался Пушкиным. Он точно так же думал о своем народе. Это вело его к вершинам поэзии.

У меня дома на полке стоят тома Тукая все в закладках и пометках, сделанных рукой Сибгата Хакима. Не каждый литературовед может похвалиться таким же тщательным исследованием творчества Тукая. На самом деле это сверка своего понимания времени с его мыслями.

Как спутник в космосе, вокруг него витаю,

Тукаю верен – рядом с ним пою!

Как не хватает мне его!

Тоскует сердце.

Всю жизнь, в любом краю, покоя нет.

Оставив нам великое наследство,

Уносят гении особый свой секрет…

По большому счету никто не писал о Тукае так же проникновенно, как Сибгат Хаким. А истоки очень просты – судьба твоего народа. Выйти из народа, жить вместе с ним и раствориться в нем. Сказать просто, но нелегко прожить такую жизнь.

Биография Сибгата Хакима предельно проста. Родился в деревне Кулле-Киме на самом севере Татарстана. В Заказанье почвы малоурожайные. Больших рек нет, только речушки, да и настоящего леса тоже нет. Нефти нет. Зато оттуда вышли реформаторы ислама Курсави и Марджани, такие классики литературы, как Тукай, Галиаскар Камал, а также Сайдашев, крупнейший политический деятель Садри Максуди и еще десятки выдающихся личностей. Эта земля богата духовно.

В роду Сибгата Хакима все были крестьянами, точнее, даже плотниками. Он оказался “белой вороной”, потому что руки у него были маленькие и не могли держать топор. Его мама по этому поводу сокрушалась:

– Сынок, как же ты себя прокормишь? Видимо, придется тебе ходить по деревням и строчить одежду на “Зингере”.

Была такая профессия. Зимой те, у кого была швейная машинка “Зингер”, укладывали ее на санки и ходили по деревням, обшивая людей.

В роду Сибгата Хакима была и другая наследственная черта – справедливость. Она идет от древних тюркских корней, да и в Коране занимает ключевое положение. По преданию, один из предков Сибгата Хакима в седьмом колене – Мемке был выбран общиной для того, чтобы делить землю. В то время от этого зависела жизнь людей. Он за собой тянул цепь, и по следу делали межу. Тяжелая ноша. Однажды часть земли Кулле-Киме захватили крестьяне из соседней деревни. Мемке лег в борозду и проклял их. Три года у соседей не было урожая. Тогда они сами пришли и, прося прощения, вернули землю. Так гласит легенда.

Непомерную тяжесть на плечи взвалив,

Был Мемке неподкупен и справедлив,

И, бывало, деля над рекою увал,

Он слезами железную цепь обливал.

Маму Сибгата Хакима называли справедливой Газзой. Никто не ходил в суд, приходили к ней, чтобы она вынесла решение. Что может быть дороже народного признания!

Каждый в этой жизни тянет свою цепь.

Деревенская татарская школа. Феномен. Сколько великих граждан вышло из ее стен. У татар не было своих университетов, они были запрещены в Российской империи. Царская власть боялась просвещенных татар, под чье влияние попадали другие народы. Деревня как раз и была университетом. Все талантливые люди работали в джадидских медресе и деревенских школах, где сохранялась тысячелетняя культура.

Хасан Туфан в воспоминаниях писал, что в их время была такая детская игра – кто больше всех назовет пословиц и поговорок. Каждую произнесенную пословицу метили на заборе углем. Он выигрывал, называл до 700. В наше время профессор-филолог, специализирующийся на этом, затруднится назвать столько поговорок. Народная мудрость, оставшаяся в фольклоре, песнях, сказках, выливавшаяся во время праздников бурным потоком, – основа татарской культуры. Но была еще и профессиональная культура в виде книг, газет, журналов, театра, музыки.

В каждой деревенской избе, наряду с печкой и другими атрибутами, обязательно была полка с книгами. Долгими зимними вечерами люди собирались в чьей-то избе и слушали поэму Кул Гали “Сказание о Юсуфе”, переживали. Кто-то время от времени подходил к бадье с ледяной водой и таким образом остужал жар души, свои переживания за судьбу Юсуфа и Зулейхи.

Сабантуй. Этот праздник имеет самые древние корни. Поэтому он самый любимый в народе. Если в какой-то части света есть десяток татар, то они обязательно соберутся весной и справят Сабантуй. А еще татары в день Сабантуя обязательно должны вернуться в свою деревню или город или же республику. По-татарски это так и произносится – “вернуться”, а не приехать. Ты возвращаешься к своим истокам. Про меня все знают, что я родом из Казани, тем не менее даже соседи спрашивают: “Откуда ты родом?” Хотят узнать мои корни. Отвечаю: “Из Заказанья”.

Летом Сибгат Хаким возвращался в свою деревню. Исключением были время войны и один засушливый год – он не мог видеть, как гибнет урожай. А Сабантуй – дело святое.

Не тронь меня, Аллах, не тронь,

Покуда жар не схлынет Сабантуя,

А после – ветры пусть задуют

Моей души огонь, моей души огонь.

Вздохнет майдан,

Последний вздрогнет конь

И остановит твердое копыто.

О, в этот час, когда вся даль открыта,

Не тронь меня, Аллах, не тронь.

Есть трогательный обычай награждать подарками коня, пришедшего последним. Это конь надежды. Все, у кого не вернулись родные с фронта или кто потерял близких по другим причинам, но в ком осталась капелька надежды, несли свои платки отставшему во время скачки коню. Порой у этого коня бывает даже слишком много подарков.

Сибгат Хаким на весь мир смотрел глазами родной деревни, как будто Кулле-Киме и есть Вселенная. Человечество не бывает абстрактным, оно состоит из конкретных людей, живущих с тобой рядом.

На сжатом поле как-то ночью лунной

Я услыхал шуршание жнивья –

Земли родной оборванные струны

Как будто бы задел рукою я.

Голод в Поволжье. У Сибгата Хакима отец со старшим братом уезжают на заработки на Украину. Назад они не вернулись. Неизвестно, где их могилы.

Первые стихи Сибгат Хаким начал писать в школе. Сестра писателя Аделя Кутуя, приехав погостить в Кулле-Киме, услышала его первые опыты, одобрила их и пригласила юношу в Казань. Так Сибгат Хаким оказался в городе.

В начале пути всегда непросто. Важно, чтобы кто-то тебя поддержал, хотя бы ласковым словом. Может быть, именно поэтому Сибгат Хаким всю жизнь сам поддерживал молодых поэтов. Иногда его упрекали в том, что он писал предисловие к книгам не очень талантливых авторов. Мол, ты размениваешься. Но первый шаг всегда трудный. Если человека поддержать в начале, то из него может получиться писатель, а может не получиться. Но если не поддержать, то таланты могут потеряться в этой суетной жизни.

Учеба в педагогическом институте, первые опыты, первая книга… Которая не вышла. Уже набранную, ее рассыпали в типографии.

30-е годы были тяжелыми в судьбе республики. Один за другим исчезали люди. Махмут Галяу, начинающий талантливый прозаик, выбросился из окна тюрьмы. Шамиль Усманов, красный боец, описавший борьбу за советскую власть, во время допроса, не выдержав унижений, выколол себе глаза ручкой и умер от заражения крови. Фатых Карим оказался в тюрьме.

Фатых Карим написал поэму о пограничниках, где в схватке с японцами советский солдат погибает. Произведение посчитали непатриотичным. Дали указание исключить его из комсомола. Сибгат Хаким был руководителем комсомольской ячейки. Он отказался его исключать. Тогда исключили обоих.

Год прошел без работы, под присмотром органов. Жил на квартире под Кремлем, напротив тюрьмы, где сидел его друг Фатых Карим. Существует легенда о том, что перед самой войной Хасан Туфан там встретил Фатыха Карима, у которого на ногах были старые шины, перевязанные проволокой… Одного отправили в Сибирь, другого бросили под Кенигсберг.

Сибгат Хаким вспоминает, что ему порой слышались голоса из городской тюрьмы. Гази Кашшаф, работавший в Союзе писателей, подбрасывал ему работу – писать рецензии на литературные произведения, а из деревни брат привозил картошку. Кое-кто из друзей приходил к нему, когда стемнеет, неся за пазухой булку. Сибгат Хаким думал уехать в деревню, но руководитель партийной организации ему намекнул, что, мол, мы тебя везде достанем.

Счастье Сибгата Хакима было в том, что он не успел написать ничего существенного. В 1938 году вышло известное постановление о перегибах в политике, и его вернули на работу, но книга так и не вышла.

Первые значительные произведения были о Тукае. Поэмы “Пара гнедых”, “Детство поэта” стали вехами в предвоенной татарской поэзии. Кто-то сказал про Сибгата Хакима, что он в поэзию въехал на “Паре гнедых”. Эту тему он не оставлял никогда, а в зрелые годы, будучи лауреатом литературных премий, вновь возвращается к Тукаю в поэме “Сороковой номер” – знаковой уже в послевоенной татарской поэзии.

Удивительными бывают судьбы некоторых стихов. Во время войны песня “Томление” стала фантастически популярной. Фольклористы нашли 34 ее варианта. Многие до сих пор не подозревают, что у нее есть автор, песня стала в буквальном смысле народной. Во время одного из застолий его участники пели эту песню и начали спорить по поводу слов. Один другого начал упрекать, что он неправильно поет. Никому в голову не пришло, что автор сидит за столом и с любопытством слушает их со стороны. Наверное, это вершина творчества, когда об авторе песни забывают. Есть еще несколько песен, написанных Сибгатом Хакимом и ставших народными. Одного маститого писателя мне пришлось долго убеждать в том, что песня “Родник Фазыла” авторская, а не народная. Он с трудом поверил.

Во время войны люди ждали любимых, родных с фронта, и эта тоска заставляла их вкладывать свой смысл в песню “Томление”.

Не говорю тебе я про любовь, –

Приникни ближе к сердцу моему!

Домой уж птицы прилетают вновь,

Но где же ты и медлишь почему?

А стихотворение было написано не в связи с войной, а совершенно по другому поводу. В редакции газеты, где работал Сибгат Хаким, он познакомился со своей будущей супругой Муршидой, которая тоже писала стихи, вернее сказать, подрабатывала таким образом. Из раскулаченной семьи она в 15 лет одна ушла в большой и чужой город учиться на медсестру и, чтобы как-то прокормить себя, писала стихи. Успел выйти один сборник “Вышитый платок”. После свадьбы Сибгат Хаким сказал жене, что и без нее халтурщиков хватает. На этом ее творчество закончилось. Только после смерти мужа она вновь взялась за перо и написала воспоминания. Текст не надо было редактировать, все было написано профессионально. Отточенные фразы, ясная мысль и нежные чувства. Воспоминания опубликовали. Быть женой несложно, а стать спутником жизни – это настоящее искусство. Поэзия свела их, а потом вела по жизни.

После окончания медучилища Муршиду послали в деревню работать фельдшером, куда наведывался жених. Однажды они поссорились. Причиной стал молодой летчик, который с ней слишком долго танцевал. Сибгат обиделся и уехал в Казань. А через некоторое время в газете появились строки:

Тебя в саду черемуха ждала –

Не дождалась, а лето протекло,

И непогода листья сорвала,

Сырые ветры унесли тепло.

Муршида решила, что надо помириться, и сама поехала к нему. Довольно обычная любовная история, но народ во время войны вложил в эти простые слова совершенно другой смысл. Однажды написанное произведение живет своей собственной жизнью.

В конце тревожного 1939-го, когда уже чувствовались грозовые тучи войны, состоялась свадьба, прямо накануне Нового года. Собрались близкие друзья – Муса Джалиль, Адель Кутуй, Хасан Туфан. Их всех вскоре разбросает война.

Шампанского взрыв. Встает Муса:

“Влюбленным чистые небеса…”

Горько! Горько!

Как будто в сердце предчувствие горя,

А здесь же плещется радости море.

Горько!

Главным блюдом на столе был катык, перемешанный со свеклой. Целая бадья.

Муса Джалиль оказался в плену. Адель Кутуй погиб в Польше. Хасан Туфан отсиживал свой срок в Сибири.

Сибгат Хаким после офицерских курсов сразу попал на Курскую дугу. Из этой мясорубки живыми вышли немногие. Из батальона осталось девять человек, в том числе контуженный, но живой Сибгат Хаким – командир роты. Войну он окончил в Молдавии. Затем были долгие годы лечения.

Вернулся Муса Джалиль. Не в буквальном смысле – он был реабилитирован.

В войне выигрывают не только танки и самолеты, но прежде всего дух. Часто танк Т-34 ставят на пьедестал в качестве символа, и это достойно. Можно также ставить памятники штурмовику Пе-2 или Пе-8. Тем не менее основной фактор победы – дух народа. Муса Джалиль выразил в стихах то, что определило победу – несгибаемый дух. Удивительно, из четырех полков татаро-башкирского легиона “Идель-Урал”, составленного из военнопленных, никто не сделал ни одного выстрела в сторону Красной Армии. Были власовцы, бандеровцы, туркестанский, грузинский и другие легионы. Они воевали. Татары не стреляли в своих, сказалось влияние джалиловцев.

Патер Юрытко – свидетель казни Мусы Джалиля и его товарищей – сказал, что “татары умерли с улыбкой, мужественно”.

Целый мир облетит этот ветер –

И долины, и горы, и яры,

И расскажет всем людям на свете:

– Шли с улыбкой на плаху татары.

Молодость, война, а затем памятники, мемориальные доски или же улицы в честь друзей и даже город Джалиль.

Вернулся Хасан Туфан. На вокзале его встречали Сибгат Хаким с супругой, и он воскликнул: “А вы все вместе!” Какое-то время была популярна песня “А вы все вместе!”, родившаяся во время встречи после шестнадцати лет расставания.

Таких поэтов, как Хасан Туфан, уже не будет. Он не понимал, что такое гонорар, не знал, как зарабатывать деньги и на какие средства сам существует. В Сибири выжил, потому что пас стадо коров и пил молоко. Его кредо можно выразить очень просто – Вселенная существует только для того, чтобы ее красоту описывать в стихах. Так он мне объяснял смысл жизни. Этим он и занимался. У него есть стихотворение “Прометей” – про любимого быка, который ночью разорвал цепи и через окно пытался войти в дом, где Хасан Туфан писал свои стихи. Сибгат Хаким пошутил, мол, не было такого быка, это образ, воображение. А Хасан Туфан обиделся: “Был!” Пусть в воображении, но ведь был же. Воображение – тоже реальность, конечно, для поэта. А ведь поэт порой угадывает глубинный смысл бытия. Воображение – некая модель мира, из которой складывается будущее.

Сибгат Хаким и Хасан Туфан были соседями по даче. На Лебяжьем озере жили Ахмед Файзи, Гумер Баширов, Хасан Туфан, Наби Даули, Рустем Кутуй, Рафаэль Мустафин, а затем Радиф Гатауллин, Роберт Миннуллин, Равиль Файзуллин, Мударрис Аглямов и другие. У всех шесть соток, щитовые домики, на огороде всякая зелень, ягоды и яблони. Собирались писатели в беседке и читали только что написанные произведения.

Удивительно. Эта культура ушла, ее больше нет. Осталась ностальгия.

Выходило в газете стихотворение, сразу же звонили автору и поздравляли его, делились впечатлением. Однажды Сибгат Хаким выразился так: “Когда мы уйдем, останутся одни шабашники”. Жестко сказал, но так оно и случилось. Сегодня доминируют шабашники.

У Хасана Туфана участок сильно отличался от других. Никаких культурных растений. Просто дикое поле. Для сорняков было раздолье. Лопухи, крапива и лесные цветы просто буйствовали. Скворечники вокруг дома. Хозяин сидел на самодельно сколоченной лавочке и любовался своим миром. Он был искусственно созданным, но совершенно естественным. Вокруг люди переживали за урожай огурцов, помидоров, ягод и фруктов. Хасан Туфан жил миром поэзии.

Хасан Туфан и Сибгат Хаким были людьми предельно мягкими, принципиальными и немногословными. Встречались каждый день, сутки напролет о чем-то говорили друг с другом. Хасан Туфан своими зелеными чернилами делил стихи Сибгата Хакима по вертикали и искал графическую гармонию. Для него весь мир выражался в некоей гармонии.

Два полуночи. Бумага на столе.

Пиши, я говорю себе, работай неустанно.

Что отложил перо?

Стыдись: вон, в том окне,

Еще горит, горит огонь Туфана.

Фатых Карим не вернулся. Из тюрьмы его увезли на передовую в штрафной батальон, и он погиб под Кенигсбергом. Довольно бессмысленно, потому что маршал Жуков хотел сделать подарок Сталину и бросил все войска на штурм города, хотя это не решало исход войны. Простреленная шинель Фатыха Карима висит в музее.

У Сибгата Хакима была своеобразная теория о творчестве поэтов. Он считал, что Пушкин написал все, что хотел. И Лермонтов успел выразить себя. Тукай в неполные 27 лет успел высказаться как личность. А вот Фатых Карим не успел. Вместе с ним умерла мысль. В этом есть своя правда. Шолохов – певец эпохи Гражданской войны. Чингиз Айтматов был непревзойденным в советские времена, а после распада СССР потерялся. Олжас Сулейменов с литературы переключился на лингвистику. У каждой творческой личности есть свое время. Про себя Сибгат Хаким говорил, что он сказал все, что мог.

Уже казалось, будто все, что мог –

Я написал… Какое заблужденье!

Проклюнулся, зазеленел росток,

Весна явилась без предупрежденья.

Шумит в моей Отчизне юная трава,

Иное поколенье спорит с нами.

Как недосказанные матерью слова,

Трава пробилась сквозь могильный камень.

Пробилась, отряхнулась – и живет.

И я живу. И в новом вдохновеньи

Нет повторений. И трава встает –

Неповторима в каждом поколенье.

Поэзия – отражение своей эпохи. В татарской поэзии мало лирики, много политики. Когда нельзя было создавать партии и высказываться открыто в прессе, поэты брали на себя эту тяжелую ношу. Поэты – певцы свободы. Этим объясняется многое. Конечно, любовная тематика требует поэзии, но сам художник отражает переживания эпохи, а не только личные ощущения.

Прошло время, изменилась эпоха, тем не менее Сибгата Хакима вспоминают. Он остался в памяти, и для этого есть свои причины. Он много писал о Казани, о Заказанье, родной деревне, республике. Любят цитировать его бесхитростные строки:

Спросите нас: “Откуда вы?”

– Мы с Волги, из Казани.

Поит нас волжская вода,

Мы хлеб растим, пасем стада,

Качаем нефть, грузим суда

В свободном Татарстане.

Казалось бы, нет содержательной глубины и полета фантазии, но есть искреннее чувство. Этим и подкупает стихотворение, потому оно и запоминается.

Поэзия не существует вне языка, по большому счету это – стихия языка. Стихи плохо переводятся, некоторые теоретики считают, что они в принципе не переводятся, а живут только в своей культурной среде. Строфа Пушкина “Я помню чудное мгновенье…” на любом другом языке звучит банально. Наверное, именно поэзия наиболее чувствительна к языку. Прозой говорить легче, а поэзия должна уловить все тонкости языка.

Сибгата Хакима однажды пригласили в казанскую школу. Он читал стихи, а дети не понимали по-татарски. Он вернулся домой и сказал, что больше никогда не пойдет на такие встречи. В деревне его понимали, а город уже забыл язык. Трудные были времена. Сегодня говорить на татарском считается хорошим тоном, а в те годы за это исключали из партии, гнали с работы. Тем не менее Сибгат Хаким писал:

Судьба! Меня лишила ты отца

И матери. Осиротело слово.

Лишь об одном прошу я: до конца

Оставь мне радость языка родного.

Такие стихи не были популярными в официальных кругах, а народ их ждал. Трудно было их публиковать, тогда Сибгат Хаким зачитывал их со сцены во время творческих встреч. А в конце таких вечеров пели “Родной язык” Тукая. Пели стоя, как гимн, как протест. И сегодня не все помнят Гимн республики, а слова Тукая помнят.

Сибгат Хаким ждал возрождения культуры народа. Ждал напряженно. Возможно, поэтому у него случился инфаркт. Он увидел зарю перестройки. Но когда произошел взрыв на Чернобыльской атомной станции, сказал: “Жизнь потеряла смысл”. И умер. Если бы он увидел, как открывались татарские школы, то наверняка его дух воспрял бы, а жизнь продолжилась.

Жизнь Сибгата Хакима и была его творчеством. По утрам он все это излагал в коротких строфах, мучительно, будто таскал тяжелые камни. Из кабинета слышались стоны. Стихи рождаются в муках. Они читаются легко, но, чтобы они воспринимались, надо поделиться с людьми частицей своего сердца.

Рафаэль ХАКИМ.