Исполнилось 110 лет со дня рождения классика татарской драматургии Тази Гиззата. Он является автором более трех десятков драматических произведений, в том числе таких популярных пьес, как “Потоки”, “Искры”, “Наемщик”, “Бишбуляк”, “Пламя”, “Священное поручение”, “Башмачки” и другие. Его произведения включались в учебные программы татарских школ, а также татарских факультетов гуманитарных вузов республики. Т.Гиззат был известен как актер и режиссер, отмечен правительственными наградами, удостоен почетных званий заслуженного деятеля искусств Российской Федерации, а также Татарстана. Знаменательная дата широко отмечается в нашей республике.
Корреспондент “РТ” Шамиль Мулаянов побеседовал с сыном драматурга, известным ученым-обществоведом Казбеком Гиззатовым.
– Казбек Тазиевич, кому как не вам знать и помнить отца, особенности его характера, привычки, пристрастия… Если сказать обобщенно, каким он был, что являлось доминантой его личности?
– Это был прежде всего большой труженик. Родившись в семье многодетного и безземельного крестьянина, мой отец, будучи старшим из всех детей Калимуллы (дед мой рано ушел из жизни), тяжелое бремя заботы о семье вынужден был взвалить на себя. Он с малых лет батрачил на баев и мулл, познал все тяготы наемного труда. Но еще будучи подростком, начал проявлять склонность к сочинительству. По случаю тех или иных трагических событий в деревне он слагал баиты, а на Ижевском оружейном заводе, куда устроился рабочим в 1913 году, стал проявлять задатки артиста. С 1919 года отец – в Красной Армии, где его способности в этой области были замечены командованием, которое направило его в театральную студию при политуправлении армии в Самару.
Так началась его деятельность в сфере искусства. Ни высших, ни средних учебных заведений отец не оканчивал. Как и у Алексея Максимовича Горького, его университетами была сама жизнь. Но жизнь – в постоянном и кропотливом труде. Верными спутниками его были книги, особенно по истории, а также искусству. Образом жизни стала работа по самообразованию, а маяками на пути к вершинам жанра явились: в драматургии Запада – Шекспир, в русской драматургии – Горький, в татарской – Галиаскар Камал, Шариф Камал и Карим Тинчурин, который был и первым его наставником в самарской студии.
Я помню режим его работы в свои мальчишеские годы. В десять утра он уходил в театр (который в последующем стал носить имя первого крупного татарского драматурга Галиаскара Камала). Репетиции проходили с 11 до 15 часов, затем дома – подготовка к спектаклю, который в те годы начинался поздно – в восемь вечера, а заканчивался в двенадцатом часу ночи. Возвращение домой, ужин, и отец садился работать… в третью, “ночную” смену. Часов до трех. И так ежедневно. Мы с братом Узбеком (который, будучи командиром танка, в сентябре 1942 года погиб в боях за Ржев) были еще маленькими, отец находил время на то, чтобы ориентировать нас, что читать. В начале 30-х годов у всех на устах были “Бруски” Федора Панферова, а “Тихий Дон” (первые тома) Шолохова и тем более “Как закалялась сталь” Николая Островского появились только в середине 30-х годов. Отца умиляли “Старосветские помещики” Гоголя, а также рассказы Чехова. Мы с братом читали и Тукая, Галимджана Ибрагимова, Шарифа Камала. Но самой любимой для нас книгой стала повесть Асгата Айдара “Ташбай”. В те годы (начало 30-х) мы смотрели почти все спектакли на сцене академического театра (отец часто брал нас с собой на спектакли), кроме того, мы были первыми читателями и “ценителями” пьес своего отца, которые мать бойко печатала на машинке.
Отец был строг к нам. Он, росший в постоянном физически тяжелом труде, не переносил лодырей, при случае отчитывал их. Ежегодно нашей семье предстояла работа по заготовке дров. Квартира была холодная, и две печи в течение зимы пожирали много дров. Отец на заготовку дров брал нас с братом и учил, как держать ручку поперечной пилы, как орудовать топором. Мы с братом очень старались, жаждали отцовской похвалы, на которую отец был, пожалуй, скуповат. Зато после завершения работы, когда за обеденным столом собирались все домашние и мать с бабушкой роняли похвальные слова в наш адрес, отец позволял себе поддакнуть им. Он был противником изнеженного воспитания своих домочадцев.
– Ваш отец много трудился, и это понятно: ему надо было наверстывать по части образования то, что было упущено в детские и юношеские годы. Кроме того, он вел большую творческую работу, которая также требовала постоянного труда по пополнению знаний, сбору материала для новой пьесы, шлифовке написанного и т.д. Но каждодневный физический и умственный труд должен был иметь и перерывы, наконец, отдых – хотя бы для накопления новых сил. Так ведь?
– Верно, отдых нужен был. Но отдых у одних означает ничегонеделание, отключение от всего, что связано с физическим и умственным трудом. У других отдых – это период переключения на иную форму занятий, доставляющую наслаждение своей новизной. Я, при всем желании, не могу вспомнить какие-либо эпизоды из жизни отца, чтобы он позволял себе барствовать, изнемогал от безделья. Вы спросите: как же он отдыхал?.. Помнится, в начале 30-х летом мы ездили в его родную деревню Варзи-Омга Агрызского района. Отец очень любил крестьянский труд. Он нам рассказывал, как еще в мальчишеские годы зарабатывал на хлеб плетением лаптей. Но он, видимо, считал нужным показать, как это делается. У хозяев, где мы останавливались, он брал лыко, специальный инструмент – кочедык и для всех членов семьи справлял по паре лаптей. Представьте себе, гордился этим своим умением.
Кроме того, забрав нас с братом, отправлялся в лесок, чтобы выбрать из молодых побегов деревьев удилища. Вернувшись в деревню, садился за изготовление снастей для рыбалки. Тут же разузнавал у ребятни, где они берут червей и где рыба водится. И добравшись до места, мог часами сидеть, следя за поплавком. Думаете, бездельничал? Нет, голова его и в это время была занята разными планами творческого порядка, на лоне природы он вдохновлялся думами о новых образах и сюжетах… В другой раз обходил деревню, ее окрестности, находил неиспользованные сельчанами резервы лучшего хозяйствования, исправления допущенных ошибок. Известно опубликованное в печати “Открытое письмо односельчанам”, в котором он дает советы, как следовало бы поступить им там-то и там-то, как изменить то-то и то-то.
– Кем был ваш отец по своей натуре: лидером или предпочитал быть добросовестным исполнителем чьих-то указаний?
– В постановке спектакля хозяином положения является режиссер-постановщик. Думаю, как актер он понимал роль и права каждой стороны. А что касается постановки своих пьес, полагаю, что его мнение учитывалось всеми режиссерами. Правда, кроме единичных случаев. Как писал в своих воспоминаниях талантливый актер Хаким Салимжанов, отец был очень недоволен постановкой в 1954 году когда-то триумфально шедшей на сцене театра Камала пьесы “Славная эпоха”. Режиссер режиссеру рознь. Соответствующее отношение к нему и у автора пьесы.
Вообще, мне думается, авторитет отца как среди актеров ТГАТа, так и писателей республики был высоким. Он на протяжении многих лет был членом худсовета театра имени Камала, руководителем секции драматургии в составе правления Союза писателей республики.
Но дело не только в статусах. Я помню, как в начале 30-х годов актеры театра Камала, снимая дачи в Малых Дербышках, артелью, если можно так сказать, ходили на рыбалку. Отец там был заводилой. После завершения “операции” наставало время дележа улова. И тут можно было слышать предложения: пусть делит Тази…
Помню и другое, причем там же – в Дербышках. Однажды актеры купили барана. А кто его будет резать? Смельчаков (а главное, умельцев) не нашлось. Но кто-то предлагает: пусть режет Тази, поскольку он крестьянин, наверное, знает, как это делается. Отец (кстати, он гордился своим крестьянским происхождением), действительно, оказался умельцем и успешно справился с поручением. А когда “операция” закончилась, кто-то из дольщиков сказал привычное: пусть делит Тази…
– Немногие знают, что Тази Гиззат в годы Великой Отечественной войны был и руководителем Союза писателей Татарстана. Что вы можете сказать об этой стороне деятельности своего отца?
– Это были трудные годы для всего советского народа. Трудными они были и для писателей нашей республики. Многие из них были мобилизованы в ряды Красной Армии, участвовали в героических сражениях с гитлеровскими захватчиками. Нелегко было и в тылу. С западных территорий страны эшелонами прибывали эвакуированные. Эвакуировались в Казань Академия наук и Союз писателей СССР, ряд наркоматов. Московских писателей размещали по квартирам в Казани, некоторых устраивали в Чистополе, Елабуге и других населенных пунктах. Все лето сорок первого года я, окончивший восемь классов, работал в колхозах и совхозах, а с октября по январь сорок второго участвовал в рытье противотанковых рвов на правом берегу Волги. До зимы, работая в колхозах Высокогорского района, мы, учащиеся, имели возможность иногда на часок-другой заглянуть домой, в Казань. И почти каждый раз я видел московских писателей, квартирующих у нас. И вот однажды мне посчастливилось встретиться с выдающейся в тот период личностью…
Меня в прихожей встретила мамина сестра. Подобие прихожей в тогдашней нашей квартире создавал огромный, напоминающий африканского слона шкаф. Он отделял эту часть цельной комнаты от другой, более вместительной ее части, которую мы называли “залом”. Тетя, приложив палец к губам, шепнула, что у нас гость. Я уже сам услышал незнакомый мне мужской голос, и тетя кивком головы навела мой взгляд на висевшую шинель, в петлице которой торчал цвета хаки ромб, соответствовавший тогда одной звезде теперешнего генерал-майора. Командира в таком высоком звании в Казани мне еще не приходилось видеть…
Когда я вошел в “зал”, отец представил меня гостю: “Александр Александрович, это мой средний сын”, – сказал он (его старший сын, т.е. мой брат Узбек, в те месяцы войны был еще курсантом танкового училища). А гость, выйдя из-за стола и выпрямившись во весь рост, с приветливой улыбкой на лице кратко сказал: “Фадеев” – и крепко пожал мне руку…
Он усадил меня рядом с собой и начал расспрашивать. У меня тогда создалось такое впечатление, будто здесь меня только и ждали… Фадеев, переключившись от тех проблем, над которыми он ломал голову, будучи главой писательской организации страны (известно, что он почти запросто был вхож к самому Сталину), стал интересоваться нашей работой в колхозе, настроением людей на селе. Я же, как помнится, думал только об одном: как бы мне скорее улизнуть от этого легендарного человека. Ведь это был сам автор того самого “Разгрома” с его запомнившимися с детских лет образами Метелицы, Морозки, Левинсона…
– Вы, Казбек Тазиевич, большой ученый, известный своими трудами в области философии и эстетики. В течение многих лет вы работали в вузах Татарстана – в Казанской консерватории, а также Казанском университете культуры и искусств. Вы доктор философских наук, профессор, заслуженный деятель науки РТ. А недавно стали лауреатом премии АН РТ имени Марджани… Хотелось услышать от вас: имело ли влияние творчество Тази Гиззата на ваш личный путь в сфере культуры?
– На этот вопрос я могу ответить только утвердительно. Правда, с некоторыми пояснениями.
Я, как и мой старший брат Узбек и младший брат Рубин, рос и формировался на произведениях своего отца. Как я уже упомянул, в 30-е годы мы с Узбеком всегда были первыми читателями его новых пьес. Но это было до войны. Погиб на фронте Узбек, я, призванный в Красную Армию в январе 1943 года, после войны был оставлен в кадрах, а демобилизован (по ходатайству Союза писателей ТАССР в связи с неизлечимой болезнью отца) лишь в январе 1955 года.
Итак, двенадцать лет отданы родной армии. За эти годы я, окончив Ленинградское артиллерийское училище, обрел специальность техника по артвооружению. И, будучи демобилизован, считал, что должен учиться дальше, идти в вуз. В какой? Сомнений и не было – мехмат КХТИ, то есть то, что ближе к моей военной специальности.
Но два месяца пребывания у постели умирающего отца потрясли меня и заставили переменить свое намерение. Я стал считать, что мое место там, где я буду иметь отношение ко всему, чем был занят отец всю свою жизнь. Так, в сентябре 1955 года я поступил (сначала заочно) на отделение татарского языка и литературы истфилфака КГУ. Потом – год аспирантуры на кафедре философии КГУ, затем – журнал “Коммунист Татарии”, защита кандидатской диссертации. Работа в КФЭИ и КГУКИ, защита докторской диссертации по эстетике в МГУ. Мною издано 16 книг по философии и эстетике, около 300 других работ.
Таким оказалось влияние творчества Тази Гиззата, в принципе, его личности на мое формирование как представителя нашей науки, культуры.
Кстати, о премии имени Шигаба Марджани. Это событие в моей жизни – пусть даже несколько случайно – перекликается с предсмертным завещанием отца. Летом 1954 года Тази Гиззат и Салих Сайдашев лежали в одной палате больницы, догадываясь о близкой своей кончине. У обоих рак… Кто раньше? Как мне поведали в Союзе писателей в день похорон отца (Сайдашев ушел из жизни двумя месяцами раньше), они просили, чтобы их похоронили рядом, причем на том, тогда еще “необжитом”, участке татарского кладбища, где покоится выдающийся татарский просветитель и философ Шигаб Марджани. Их завещание было выполнено. Потом этот участок кладбища стал местом захоронения многих выдающихся татарских писателей, композиторов, артистов, ученых – Кави Наджми, Наки Исанбета, Ризы Вагапова, Джаудата Файзи, профессора Мансура Абдрахманова и других.
Как видите, я в какой-то мере оказался причастен и к выполнению предсмертного завещания своего отца.
