Когда шведский летчик Лундборг, при попытке сесть в районе стоянки группы Вильери, разбил свой аппарат, король прислал ему радиограмму, в которой благодарил «всевышнего», не допустившего гибели летчика, и выражал надежду, что последним будет совершен еще не один полет во льдах для спасения группы Вильери.
Лундборг ответил...
На этих словах Бабушкин делает секундную остановку, а на лице его появляется еле заметная ироническая улыбка:
Лундборг ответил, примерно, так:
– За молитвы, дескать, благодарю, ваше величество, а насчет того, чтобы еще полетать надо льдами, покорнейше благодарю. Сами летайте, ваше величество.
Туго набившие столовую вахитовцы смеются, а лицо Бабушкина уже стало серьезным.
Последние же слова телеграммы Лундборга вошли в историю. Вот они дословно:
– В здешних широтах могут летать или большевики или сумасшедшие!
Так буржуазный летчик Лундборг, незаметно для самого себя, признал превосходство советской авиации.
Впрочем, Лундборг был вдвойне прав. В Арктике нашлись люди, к которым смело можно пришпилить ярлык и сумасшедших летателей.
Это — пресловутый генерал Нобиле.
Это — оголтелые фашисты, не внявшие голосам авторитетов, единогласно говоривших о том, что на таком дирижабле, как «Италия», к полюсу лететь нельзя, и пославшие людей на полюс в негодной посудине.
Это — фашисты, «благородно» отвергнувшие услуги «большевистской службы погоды» и, благодаря этому, как кур в щи, влетевшие в центр свирепого молярного урагана, погубившего дирижабль.
Аудитория дружно смеется, когда Бабушкин перечисляет «научный багаж» экспедиции Нобиле.
В числе этого багажа, прежде всего, бросались в глаза два громадных ящика, один из которых содержал фашистские флаги, другой — папские кресты. На каждую землю, безразлично вновь открытую или давно принадлежащую сонетам, летел фашистский флаг и, немного спустя, грузно валилось с небес увесистое папское благословение.
Был у экспедиции и «живой багаж».
Это был командированный папой специальный епископ, назначением которого было призывать в пути божье благословение на фашистскую затею, и журналист, из-под пера которого должны были литься гимны, оды, баллады, прославляющие во веки-веков героизм чернорубашечников.
Но оба представителя «живого багажа» слезли в Кингебее, предоставив товарищам лететь к полюсу без их молитв и гимнов. Енископ сказал:
– Чада мои! На время полета из Рима сюда я убедился, что молитвы, воссылаемые с дирижабля, до бога не доходят, мощным дуновением моторов разносит их в стороны, отписывает обратно на землю.
– Отсюда, с суши, молитвы доходчивее... Летите, чада, куда хотите и да поддержит вас молитва моя.
Одной молитвы фашистского епископа оказалось, однако, мало и заверченный полярной бурей, ослепленный пеленой тумана, дирижабль разбился об угрюмые скалы острова Фойи.
Но не об одних фашистских глупостях рассказывает Бабушкин. Рассказывает он и о многом другом, отчего мурашки гордости пробегают по телу слушателей.
Рассказывает он о том энтузиазме, с каким производилось в Архангельске снаряжение ледокола «Малыгин», рассказывает о едином порыве советской общественности, направленном к спасению погибающих в далекой суровой Арктике людей.
Рассказывает Бабушкин — и в напряженном внимании стынут лица слушателей.
Пашут картины суровых снежных бурь, непроницаемых туманов, над которыми несколько суток носится самолет с четырьмя оторванными от мира людьми, ищущими других потерянных людей.
Трое суток напряженного ожидания гибели. Затертый льдами «Малыгин» несется по воле рассвирепевшего океана, рискуя разбиться о камни, быть раздавленные льдами.
— Ни разу не погнулась наша воля к победе над стихией. В самые оттаянные, самые критические моменты мы не чувствовали себя покинутыми. Мы знали: случись с нами что, нам на помощь придут миллионы наших братьев из великой страны сонетов. Новые экспедиции ринуться в страну вечных льдов и вырвут нас оттуда.
Не случайно, что большевиками сделано в Арктике то, чего не удалось сделать другим. За них была их организованность, их решимость идти до конца, их уменье трезво взвешивать обстановку. За ними монолитной стеной стояли десятки миллионов трудящихся, чья железная воля твердо сказала:
— Победить!
И от сказанного не отступила.
***
Обо всем этом рассказал герой Арктики Михаил Сергеевич Бабушкин пяти сотням рабочих Вахитовского завода, собравшимся в обеденный перерыв в помещении столовой.
Он приехал вчера с поездом, прибывшим из Свердловска. И тотчас же, не выпив даже стакана чаю, отправился в редакцию и дальше на завод им. Вахитова. Он не привык отдыхать, Бабушкин, когда есть много дела, которое надо делать.
Его рассказ лаконичен, прост, бесхитростен. Но с каким колоссальным интересом слушают его рабочие. Он подкупает именно простотой, полным отсутствием позы, так резко подчеркивающим высокий героизм участников северного исхода.
Характерная деталь:
После окончания доклада Бабушкина выступил один из рабочих, заявивший:
— Почему Бабушкин ничего не расскажет о себе? Мы слышали о его героических полетах, о том, как он пропадал на целых четверо суток, как только благодаря своей исключительной выдержке и уменью, избег он гибели. Пусть расскажет об этом.
Вот это Бабушкину трудно. О героизме других он говорит охотно, а о себе... По его словам и говорить-то нечего.
— Ну, было трудно... Ну, плутали в тумане несколько суток, разыскивая ледокол... Медведи к аппарату подходили...
В общем, ничего особенного. И то, что сделал Бабушкин — сделал бы на его место всякий другой гражданин советской страны. Обязательно сделал бы!
Бабушкин даже сердится, утверждая это. Ведь, это же так ясно, по его мнению, что и говорить об этом не стоит.
И от этой суровой скромности еще больше выигрывает в действительности, бросаемый Бабушкиным от имени всех участников исхода, клич:
— В нашем великом коллективизме — наша непобедимая сила. Единые помыслом, усилиями, волей — к новым победам!
М. С и м с к и й