Сергей Григорьев.

Продолжение.

СОДЕРЖАНИЕ ПРЕДЫДУЩЕГО:

Автор на пароходе, шедшем в Вардэ, познакомился с пассажиром-телеграфистом. Этот пассажир рассказал, что в империалистическую войну им совместно с другими товарищами была построена радио­станция на Мдре-Сале. Оставленные на станции впятером и снабжен­ные всем необходимым, они не скучали за полярные кругом, но с выпадом снега появились белые медведи, создавшие угрозу как телеграфистам, так и самой станции.

IV. Второе нападение.

Первое время после посещения радиостанции медведями, мы отно­сились осторожно к тому, что они вернутся,—установили даже наруж­ную вахту и выходили из дома и на дальние прогулки, и для наблюдений не иначе, как с оружием. Медведи не возвращались. Прошел октябрь, ноябрь, декабрь. Мы пыш­ным фейерверком справили празд­ник, послали всему радио миру по­здравления с новым годом и полу­чили ответные. Работа радиостан­ции шла, словно часы. Мне и тогда приходило в голову, и теперь я это ясно понимаю, что не жизнь по часам, а жизнь в часах, т е. в ме­ханизме, связанном временем,—самая правильная и здоровая. Мы пятеро на берегу Маре-Сале были одним крохотным винтиком огром­ного хронометра, в котором двигались согласованные поезда, рейсы пароходов, совершалась работа фабрик и заводов—только война портила эту сложную и стройную систему трудовых движений чело­века на земле, в сочетании с движением солнца, месяца и атмосферы. Мы были сюда посланы за тем, чтобы согласовать работу человека с движением погод. Три раза в сутки мы подмечали стояние барометра, температуру, ветер, его направление и скорость, влажность воздуха, падение снега, и доверяли все это волне нашего искрообразователя: в ту же минуту узнавали Науэн, Париж и Карнарвон, что у нас барометр стремительно упал, дует NN0 силой 8 баллов, и метель. И в тот же день в краткой сводке погоды мы узнавали, что в Крыму — солнце, тепло, дожди, в Америке и Париже—небывалые для января морозы.

Нас было пятеро: я, мой механик, наблюдатель (естественник), фельд­шер и рабочий (надсмотрщик служ­бы связи). Но жизнь по часам и определенный тесный круг работы скоро нас сравняли, мы привыкли заменять друг друга во всем: есте­ственник увлекался нашим силовым агрегатом, говоря, что это „чудесный организм”, узнал все аппараты станции не хуже меня и механика, любил пускать в ход наш дизель и настраивать антенну на разную длину волны; я, в свою очередь, наравне с другими, лазил на вышку для наблюдения за состоянием льдов, записывал стояние барометра и психметра, баллы ветра. По оче­реди, а иногда все вместе, мы исполняли работы по хозяйству и вместе веселились и развлекались зимним спортом. Словом, жили дружною коммуной, которая скре­плялась и нашим одиночным поло­жением среди снегов и льдов арктической пустыни, и, что важней всего, включением нас в систему общего труда. Если наша волна, силу атмосферических условий, не достигала других радиостанций, мы получали со всех концов за­просы — почему мы молчим. По­гибни мы и замолчи наш искрообразователь — несколько месяцев подряд в полярную пустыню посылался бы незримый и без­звучный вопрос:

— Маре-Сале, почему молчите.

В марте, когда началось движение льдов, это могло бы случиться: Маре-Сале замолчало на три дня и могло замолкнуть надолго.

В то утро, до света, мне надо было, в мой черед, встать в шесть часов утра и выйти записать тем­пературу, ветер, влажность. Мы знали, что оттепели и штормы раз­рушили необычайно рано сплош­ные льды Карского моря. И в предчувствии ранней весны, весь животный мир начал перестраивать свой быт. Около станции мы чаще стали встречать следы зверей—пес­цов и волка. Я записал стояние барометра и с книжкой вышел из дома без оружия, с карманным электрическим фонариком для ос­вещения приборов. Со мною, как всегда, вышел и пес наш, Сиб. За ночь выпал снег. Я был на лыжах. Сиб беспокоился и путался у ног. Должно быть, ночью здесь бродили волки. Я прошел сначала в будку, снял показание термометров, убрал стремянку, потом должен был подняться на вышку и в бинокль, если горизонт ясен, оглядеть даль ледя­ного моря—не произошли ли отпаи, потом я должен был пустить мотор-динамо. Дул колючий Ост. Оставив внизу лыжи, я по стре­мянкам поднялся на вышку и стал осматривать от Норда к Осту горизонт. Уже светлело. Вдруг Сиб внизу завыл и побежал по моим лыжным следам обратно к дому. Я огляделся и увидел, что око­ло мачт и метеорологических ус­тановок бродят в рассветном сумраке несколько медведей.. Я видел, что дверь нашего до­ма отворилась на лай Сиба и его впустили. Это был наш биолог, Петр Петрович; он должен был со мною передавать утренний бюллетень. Затем я увидел, как из дома блеснул и грянул выстрел-один, другой—несколько вместе… Потом все стихло. В сильном страхе я спустился на нижнюю площадку вышки, где оставил лыжи, и втя­нул наверх их и последнюю стре­мянку. едва вырвав ее из снега. Я знал, что белые медведи—отлич­ные пловцы, но в искусстве лазания далеко отстали от своего бурого родственника,—сюда ко мне едва ли кто-нибудь заберется из мохнатых гостей. Я выжидал, что они побродят вокруг, как было в первый раз и удалятся… Их было пять. Но они не уходили. В би­нокль я рассмотрел; что один из них в крови—был ранен выстрелом,—и это раздразнило зверей.

Они ходили вокруг дома, висли на вантах матч, сотрясая их, царапали и пытались взобраться на стволы мачт, обрывались, падали в снег, барахтались—и все в безмолвии..

(Продолжение следует).