Было это больше 30 лет назад. Маленькая районная больница, куда я прибыл по распределению. Работал я там по всему полю: и наркозы, и реанимация, и выезды по скорой, и приемный покой, и дежурства по больнице. Врачей не хватало, по больнице дежурили все, включая стоматологов и патологоанатома-судмедэксперта – такие вот чудеса.
Молодому везет, был я тогда непьющий – вещь неслыханная в тех местах поголовного алкоголизма, так что звали меня часто в серьезных ситуациях, считали, что могу помочь. Иногда удавалось.
Как-то вечерком после дежурства я добрался домой – снимал комнату у пенсионерки. Помылся, разбил глазунью, только зашкворчала – вбегает фельдшер Надя, пожилая и очень толковая женщина, лица на ней нет. Сергеич (это я), едем скорей, с Иванычем беда случилась, говорит, помирает. А надо сказать, это не простой пациент, местная легенда, отличный хирург и отчаянный выпивоха, полгорода – свояки, крестные и друзья, все побывали его пациентами. Застегиваюсь на ходу, в зубах мой чемодан, набитый медикаментами, трубками, ларингоскопом. Едем. Точнее, несемся. Дом, пятиэтажка для местной аристократии, взлетаем на второй этаж, врываемся в квартиру, где царит горе.
Эрдельтерьер воет, жена Майя голосит, две дочки рыдают – всенародная трагедия. Виновник трагедии лежит в гостиной на кушетке, накрытый пледом, странная улыбка гуляет на его лице – растерянная, испуганная улыбка – плохой признак, признак рока и поражения. Мой выход, однако. Сажусь рядом, спрашиваю: Иваныч, что с тобой? Помираю я, говорит, Мишка, ноги омертвели, синие. Срываю плед – ничего себе! Синюшно-синие ноги от пояса вниз – синяя гангрена, я тогда быстрый был на диагнозы, скорая приучила. Первым делом меряю пульс на ногах, хмм, отличный, уфф, уже лучше, наполнение сосудов неплохое. Неврология? Не похоже, все движения сохранены, чувствительность тоже. Молчание в комнате, очень напряженное. Диагноза нет…
И тут врубается мой резерв мозга: нелепые мысли о плохой погоде, дождливой с утра. Там же – спутанные мысли о сегодняшнем дне хирурга Иваныча: обе его операции отменили, он уже с утра начал квасить, с приятелями болтался по городу, заходил около полудня в больницу, приставал ко мне с критикой американских джинсов, насколько польские дешевле и крепче. Пурга, короче. Но она наложилась на мое знание тысяч анекдотов, что и спасло меня от позора.
Поворачиваюсь: Надя, будьте добры подать мне ватку со спиртом. И шприц? Что набирать? Ничего, кроме ватки, не надо. Тяжелый взгляд Майи, опытной медсестры: ты когда его лечить начнешь, гадина столичная?! Я же беру ватку и медленно начинаю выкрашивать квадратик один на один сантиметр – кожа нормальная, ватка – синяя.
Первой поняла все Майя. Мимо меня пролетела тяжелая оплеуха крестьянской дочки. Иваныч словил плюху мордой лица, дурная его улыбка поменялась на выражение страшной радости и облегчения. Все изменилось в момент: дочки смеются, собака радостно гавкает басом, Майя материт мужа. Первым пришел в себя Иваныч: Надя, никому не слова, тебе ясно? Поклянись. Дочки смышленые, отца позорить не будут такой нелепостью, Майя тоже себе не враг, репутация супруга – вещь серьезная. Остаюсь я, меня припугнуть не удастся. Иваныч всех выгнал из комнаты. Остались мы вдвоем. Он ковыляет до пианино, ноги ватные, отлежал, открывает крышку и достает две бутылки коньяка! Мишка, никому ни слова, понял?
Иваныч, я слово сдержал, но за сроком давности можно архивы и открыть.
Подготовлено по материалам anekdot.ru