Разрешите доложить, товарищи!..
Утром 12 января пришли ко мне
девять человек моряков, и началь-
ник их сказал мне, что:
«Совершая учебный поход, две боевые
единицы Балтфлота— «Парижская ком-
муна» и «Профинтерн» пришли в Неа-
поль и команды этих судов просят вас
пожаловать в гости к ним».
Я думаю, можно не говорить о том,
что когда из нового мира является
один человек,—это очень волнует и
настраивает празднично, а когда яв-
ляются сразу девять—волнуешься в де-
вять раз больше: в голове и еще
где-то внутри разгорается живитель-
ное, омолаживающее тепло, чувствуешь
себя счастливым и поэтому немножко
глупым, много улыбаешься, не сразу
находишь о чем спросить, что сказать,
а вообще—очень хорошо на «душе».
Потому-то, хотя это и предрассудок,
но у меня есть душа, и в ней живет
большая любовь к молодым, корена-
стым ребятишкам в костюмах матро-
сов, красноармейцев, в прозодежде и
прочих костюмах. Но для выражения
этой любви нет у меня достаточно
ярких слов и поневоле говоришь о ней
в шутливом тоне.
Молодые мореплаватели, посмеи-
ваясь, рассказывают о том, как «тре-
пал» их шторм в Бискайском заливе,—
шторм, о котором старые моряки, хо-
рошо знакомые с бурями всех океанов
и морей, говорят как о небывалом по
силе. Об этом шторме, погубившем не
одну сотню людей, и убытках, нанесен-
ных им, газеты писали очень много
Подсчитано, что за время этого штор-
ма «погибло и выброшено на мель до
60 судов, потерпело аварию около 607
судов». Количество погибших людей,
должно быть, забыли подсчитать.
Начальник рассказывал, как вели
себя во время шторма в «Бискайке» две
тысячи молодых ребят, таких же, как
эти девять, как псковские, орловские,
нижегородские, ленинградские и других
мест парни первый раз в жизни ввяза-
лись в безумную и бессмысленную игру
стихии, как мало оказалось среди них
больных морской болезнью, как муже-
ственно они работали, товарищески
помогая друг другу вне очереди и как
мало оказалось побитых, хотя шторм
играл судами, как мячиками, а ребят
*) Статья из очередного номера журн.
«Наши Достижения», выходящего в ско-
ром времени.
бросало из угла в угол, «точно пе-
рышки».
— 35 колебаний в минуту—представ-
ляете, что это такое?
— Я представляю: это—очень скверно!
— Были и такие, что струсили,—за-
мечает один из молодых моряков,
другой вносит в рассказ точность:
— Десятка два на тысячу двести.
Начальник говорит о поведении моло-
дой команды с явной гордостью, ребята
слушают похвальный его рассказ вни-
мательно и как бы проверяя: так ли
все? Посмеиваются, изредка вставляют
забавный или меткий штришок. Прене-
брежительно снисходя к проявлению
глупости «культурных» людей, которые
уже одичали от страха перед будущим,
рассказывают о встрече французами
в Бресте:
«Показали нам какой-то засоренный
мусором пустырь и говорят: вот здесь
гуляйте, а в город—нельзя»!
— Пустырек—величиною не больше
двора для прогулки заключенных в цар-
ской тюрьме...
— Мы, конечно, отказались от этой
любезности»...
Чувство собственного достоинства
сказывается у этих ребят во всем их
поведении. Вот они, рядовые матросы
флота рабоче-крестьянского Союза
Советов, сидят за столом, завтракают.
Пусть они не обижаются на меня,
но—«все познается по сравнению», и я
невольно сравнил этот завтрак с дру-
гим на одной даче под Ялтой весною
1905 г. Тогда за столом сидели матросы
царского флота, трое с «Потемкина»
и еще два «береговой охраны», все—
«удалые добрые молодцы»,—те самые,
о которых поется в старинных песнях.
Водку они пили чайными стаканами,
при чем Беловин, человек огромный и
мрачный, выпив, давил стакан пальцами,
два—раздавил благополучно, третьим
глубоко разрезал себе ладонь. Несмо-
тря на присутствие за столом старой
революционерки Софьи Витютиевой,
все они не стеснялись, произносили
«матовые» словечки в три этажа и
выше. Один из них, выпив больше,
чем могла «душа» принять, извергнул
лишнее тут же в комнате, в кадку
с каким-то растением. Революцион-
ность свою они выявляли—кроме «ма-
та»—ударами кулаков по широким сво-
им грудям, по столу и плевками во все
стороны. Вообще вели себя весьма шу-
мно, однако, вызывали впечатление
унылое, впечатление людей нездоро-
вых, настроенных истерически, а глав-
ное, совершенно неспособных да и не
желающих разбираться в явлениях те-
кущей действительности. Истерический
героизм этих людей всего яснее выра-
зился в словах одного из них:
«Без нас, флотских, никакой револю-
ции не может быть. Кабы дурак этот,
Гапон, устроил дело не девятого янва-
ря, а 6-го мая, в царевы именины, да
флотских, петербургских позвал, ну,
тогда бы дело вышло». Разумеется, у
этих людей были хорошие чувства, но
один из матросов «Парижской Комму-
ны», между прочим, сказал мне:
— Хорошие чувства хороши для са-
молюбования, а теперь надо воплощать
хорошие - то чувства в живое дело.
Да, вот как! Раньше старики любили
говорить: «Молодо—зелено», а теперь
все чаще думаешь: «Молодо, а пра-
вильно».
В Сорренто завтракали культурные,
политически грамотные молодые люди,
люди, которые отлично понимают свое
значение и цель своего класса. Поси-
дев часа три, они взяли с меня слово,
что на другой день я буду у них го-
стем, и ушли в Сорренто, к пристани.
Но с утра разразился проливной дождь,
и товарищи по телефону заботливо
сказали, чтоб я не приезжал. Трога-
тельная заботливость. Дождь не по-
мешал им целый день ходить по Неапо-
лю, побывать в музее, на биологиче-
ской станции, с'ездить в Помпею.
На следующий день празднично за-
сияло итальянское солнце, и вот я—на
«линкоре», который весит 26.700 тонн;
т. е. свыше 1.600.000 пудов, и высота
которого, как мне сказали, равна че-
тырехэтажному дому. Вообще мне го-
ворили очень много оглушительных
цифр, показывали чудовищные маши-
ны, еще более чудовищные пушки, но,
как всегда и везде, меня всего более
интересовали и волновали молодые
люди, которые живут на этой стальной
штуке и управляют ею среди бешеных
волн высотою тоже в четырехэтажный
дом. Ударами этих воли погнуты же-
лезные лестницы и нанесены стально-
му гиганту еще «кое-какие мелкие по-
вреждения». Я осведомился: больные
есть? «Ни одного, лазарет пустой. Есть
двое, но на ногах, у одного болит го-
лова, другой ушиб руку».
Спрашиваю: жутко было?
Широкоплечий парень отвечает:
— Я на марсе качался, так, знаете,
разов десяточек подумал: прощай «Па-
рижская Коммуна», прощайте, товари-
щи! Как ударит гора-волна в борт, да
в нас, да встряхнет, ну, думаю, не вы-
лезем! Однако, вот вылезли.
В судовой газете «На вахте» в 26-м
ее номере напечатано:
«Трехсуточное штормовое испытание
в океане для нас было экзаменом и бо-
евой проверкой как всему кораблю,
так и в отдельности каждому красно-
флотцу, командиру и политработнику.
Многие краснофлотцы и командиры
проявляли подлинные поступки геро-
изма, с риском для жизни выполняли
свой долг и вели борьбу с бушевавшей
водной стихией, сохраняя жизнеспосо-
бность корабля и его механизм».
Людям на судне тесновато, их—1.200,
а одно из помещений для них загруже-
но углем, и многие спят на палубе. Об-
щее впечатление—строжайшая дисци-
плина при наличии действительно за-
ботливого и товарищеского отношения
командиров и команды. Один из матро-
сов прекрасно об'яснил это:
«Дисциплина у нас—как надо быть,
но не на мордобое, как в царское вре-
мя, а на уважении нашем к людям, ко-
торые знают больше нас и хотят, чтоб
мы знали столько же, сколько они».
Другой добавил:
«Конечно, мы будем знать больше,
чем они».
Это было сказано с твердой уверен-
ностью, без тени хвастовства, и воз-
можно, что за этими словами скрыта
простая и вполне естественная мысль:
дети должны знать и больше, и глубже
отцов.
Испытав трепку в Бискайском зали-
ве, молодые моряки, видимо, чувст-
вуют себя в силе выдержать не
одну такую же. Те два или три
десятка из них, которые поддались
во время шторма естественному
чувству страха, заслужили обще-
ственное порицание товарищей и были
назначены на работы не в очередь, но
через несколько дней, когда товарищи
сняли с них этот «урок», они заявили,
что будут работать так, как работали
до поры, пока сами себя не почувствуют
свободными от упреков. Когда мне
рассказали это, я снова вспомнил не-
доброе и темное «старое время». По
некоторым линиям далеко ушла от него
паша молодежь. Можно ли было пред-
положить, что когда-то флот и армия
будут играть столь серьезную куль-
турно - воспитательную роль, какую
играют они в Союзе Советов!
К сожалению, гостей принято кор-
мить,—я говорю, «к сожалению», не как
хозяин, а как гость. Меня кормили от-
личным ржаным хлебом, дагестанскими
огурцами, селедками и рябчиками. На
десять человек была истрачена бутылка
какой - то сладковатой и, очевидно,
безалкогольной влаги. Это говорит,
конечно, не о скупости хозяев, а о том,
что они:
«На боевом судне не пьют».
Этим они нарушают общеевропей-
скую традицию, по силе которой моряк
должен быть алкоголиком — традицию,
которая усердно подчеркивается лите-
ратурой, а особенно английской.
На кормление потребовалось не
меньше часа, который я с большей
пользой для себя мог бы употребить
на беседу с молодыми моряками. После
обеда на верхней палубе собралось не-
сколько сотен команды и был устроен
«вечер культурной самодеятельности».
Что молодежь наша талантлива,
это—естественно, такою она и должна
быть, когда перед нею открыты все
пути к выявлению ее способностей.
Команда «Парижской Коммуны» пока-
зала, что среди нее очень много певцов,
музыкантов, танцоров и отличный,
остроумный импровизатор— «завклуба».
Выступала элегантная балерина; если
я не ошибаюсь, она, по происхожде-
нию,—кочегар. Три деревенские девицы
читали, — вернее, пели— газету, остро-
умные куплеты «на злобу дня», девицы,
конечно, тоже оказались матросами.
Трио играло на «баянах», кто-то на га-
вайской гитаре, двое танцовали чечетку.
Со мною был художник Ор. С. Богород-
ский — мой земляк, бывший циркист,
артист эстрады, его мнение об арти-
стах «Парижской Коммуны» ценнее
моего и он искренно восхищался их
талантливостью.
«Хоть сейчас на любую эстраду го-
товы»,—говорил он о них, а это, в устах
«спеца»—солидная похвала.
Удивительно хорошо было в этот
вечер на палубе боевого советского
корабля. Огромная стальная крепость
едва ощутимо покачивалась на темной
воде порта, густой, как масло. Тысячи
огней Неаполя смотрели в тесный
порт, где бок о бок стояли два
серых чудовища из далекой страны,
полуграмотными Рассказами о которой
буржуазная пресса пугает миролюби-
вого обывателя, миролюбием своим
исказившего всю жизнь. У трубы
броненосца, спиною к прелестям обыва-
тельских гнезд, лицом к морю сидят
сотни молодых людей, которые уже
твердо знают, зачем они родились
и с какой целью так смело входят
в этот старый мир. Они дружно апло-
дируют и хохочут, любуясь забавными
выходками своих товарищей - артистов.
Может быть, не совсем уместно, но
под этот здоровый, искреннейший смех
вдруг вспоминаешь, что против этих
двадцатилетних ребятишек, которые
слишком сорок дней плавают по морям,
познакомились со стихийной силищей
океана, только что пережили «небы-
валый шторм», а теперь вот поют,
пляшут, играют, смеются,—против этих
крепких выносливых ребят вся вековая
грязь и гниль старого мира, все не-
годяи, мошенники, фальшивомонетчики,
лорды и генералы, попы и купцы, весь
мир паразитов и предатели Веселов-
ские, Соломоны, Пальчинские и мил-
лионы деревенских кулаков и еще
многое. Но все это не пугает, не сму-
щает, все это вспоминается только
как работа по очистке земли от грязи,—
работа, которую должны будут сделать
и сделают эти наши ребята. *
Старый Неаполь, любивший в прошлом
бунтовать, встретил их благодушно,
почти дружески. Пресную воду дал
бесплатно, понизил па две трети цены
за посещение Помпеи и оказал еще
целый ряд маленьких любезностей
со стороны официальной. Но есть ма-
ленькие признаки, которые позво-
ляют думать, что в массе неапо-
литанцев еще жива та активная
симпатия, которую они почувство-
вав к русским после 1905—1906 г.г.
Поведение наших моряков на улицах
города засвидетельствовано одним из
официальных лиц Неаполя командиру
эскадры: «Третий раз советские матро-
сы посещают нош город, и мы не име-
ем ни одного скандала, ни одного по-
лицейского протокола, это совершенно
необычно1 «Да, это необычно. Матро-
сы какого-то американского крейсера
разгромили пять ресторанов. Англича-
не ходили по узким улицам Неаполя
цепью, взяв друг друга под руки, оста-
новили движение, избивали прохожих.
Подвиги такого стиля были обычны и
для русских матросов царского вре-
мени.
Шесть часов на двух судах—слишком
мало времени для того, чтобы побесе-
довать обо всем, о чем хотелось. Со-
общу о том, что видел и слышал мой
знакомый юноша, рожденные в Италии,
знакомый с Союзом Советов только по
литературе и влюбленный в Союз, как
в страну чудес. Когда он узнал, что
по улицам верхнего Неаполя по Воме-
ро гуляют «русские матросы», он бро-
сился искать их. Прежде чем найти
их, он встретил десятка два странно
одетых людей в ситцевых штанах, в
рубашках, со множеством пуговиц, в
разнообразных : шляпах и шапках из
овчины Эта группа смешное наряжен-
ных возбуждала любопытство неаполи-
танцев, жадных до зрелищ, особенно до
смешных. Только потому, что день был
рабочий, ряженые не могли собрать
вокруг себя огромной толпы, как это
было бы в праздник. Ряженые тоже
исколи встреч с моряками, а встречаясь,
кланялись им в пояс—«по-руусски» — к
плачевно говорили:
«Дорогие братцы! Не верьте больше-
викам, они вас обманывают, они раз-
рушили нашу дорогую родину»- Ребята
с «Коммуны»и «Профинтерна», вытара-
щив глаза, сначала относились к этим
людям, как к шутникам, которые хотят
позабавить земляков, а затем, почуяв
истинное намерение ряженных, хохо-
тали:
— Да вы, черти, с ума сошли, что
ли? Мы же и есть большевики!..
— Братцы, не верьте...
Ребята, перестав хохотать сердились:
— Ну, отходи прочь, а то бить бу-
дем—говорили они. Пропагандисты от-
скакивали прочь и скоро исчезли с
улиц Вомеро.
Это так нелепо и смешно, что пове-
рить в действительность такой выход-
ки трудно бы. Русских эмигрантов в
Неаполе человек шестьдесят, и многие
из них осели здесь еще с 1914 года,—
у них было достаточно времени для
того, чтоб окончательно, одичать и за-
быть, что такое Россия.