Салтыков знал, почему он держит в руках винтовку. Он видел перед собой врага, посягающего на советскую страну, понимал, что там, за лесом, куда летят снаряды стоит тот, кого прогнали в 17 году, у кого отняли землю и богатства, кто вернулся, чтобы силой купленных штыков, снова сесть Салтыкову на шею.
Это сознание просто и ясно укладывалось в его голове до тех пор, пока под Алатырем неприятельский фугас не изувечил его. Врачебная комиссия с методическим спокойствием признала, что Салтыков лишился трудоспособности на 60 процентов и с остальными сорока процентами отправила Салтыкова домой в его полусгнившую лачугу к больной, недвижимой семидесятилетней матери.
Салтыков начал хлопотать о пенсии.
Но, оказывается, значительно легче брать чужие окопы в бою, чем перешагнуть наркомсобесовский порог. Перебежки под градом пуль — ничто, в сравнении с мытарством по собесам.
Правда в начале 1925 года ему милостиво бросили 7 руб. 50 коп., но потом, очевидно, испугавшись своей щедрости, дальнейшую выдачу прекратили. Уверенный в советской власти, Салтыков начинает вести определенную осаду Собеса, потому что ему и матери нужно было есть, а работать Салтыков не мог.
Но хитер, и многогранен бюрократ. С той поры прошло четыре года, а вопрос и до сих пор не получил разрешения. Клубок волокиты с каждым днем становится все больше. Больной Салтыков, как мячик, перебрасывается из волости, в кантон, из кантона в Казань, из Казани обратно в волость, чтобы начать хождение снова.
В деле Салтыкова, имеющем не один десяток бумажек, мы видим:
1) Анкету Черкасовского волостного комитета взаимопомощи о нуждаемости Салтыкова, с заключением о назначении пенсии.
2) Справку врачебно-контрольной комиссии о том, что Салтыков отнесен к 3-й категории.
3) Справку сельсовета о том, что Салтыков от земли отказался,
4) Постановление общего собрания крестьян в количестве 76 чел., что Салтыков увечье получил, действительно, в рядах Красной армии.
Документы на лицо. Документы бесспорные. Чего еще требуется чиновникам из Собеса, трудно установить в той массе бумажек, которыми щедро снабжается Салтыков.
Волкрестком ходатайствует перед кантсобесом о назначении пенсии. Кантсобес молчит. Волкрестком пишет вторично, после чего, кантсобес препровождает ходатайство в НКСО. В Казани повертели в руках бумажку и послали в Елабугу: для разбора дела на месте. Тот же самый кантсобес, ходатайствовавший о назначении пенсии, вдруг решительно меняет линию и предлагает Салтыкову представить дополнительные сведения.
Салтыков мечется, насколько позволяют его 40 процентов трудоспособности, по сельсоветам, ВИК’ам, прокурорским надзорам и в 27 году, наконец, добивается постановления Елабужского кантсобеса о назначении ему пенсии.
Но не думайте, что этим кончились мытарства Салтыкова. Переписка еще несколько месяцев блуждала в Казани и только в конце декабря 1928 года очутилась в волости, где в это время также оказался и б. зав. кантсобесом Богаутдинов, уже в роли предвика.
— Меня все постановления мало касаются, а на все твои справки ровным счетом плевать. Ты, по моему, здоров, а потому катись и больше не показывайся.
Салтыков обратился в волсобес, только что перед этим окончательно утвердивший пенсию, и там, следуя мудрому примеру предвика, Салтыкову ответили:
— Ничего не поделаешь. Иди снова на комиссию. Твои документы устарели.
Значит Салтыкову надо начинать снова все. Значит снова нужно четырехлетнее издевательство над больным человеком. А, кроме того, как могут устареть документы? Что же. Салтыков, выздоровел? Он был на курорте? Или он неожиданно получил наследство?
В сентябре газета «Новая Деревня» (№ 73) подняла вопрос об издевательствах над Салтыковым. Она обращала внимание прокуратуры на это явно преступное отношение всех лиц, которые заставляют Салтыкова, —голодного, оборванного, — пешком курсировать из волости в кантон, из кантона в Казань. Но никто не ответил редакции.
Мы поднимаем со всей решительностью вопрос:
Немедленно отрубить хвост такой беспричинной волоките в органах социального обеспечения.
Срочно расследовать факты бездушных отписок, выяснить и отдать под суд тех, кто допустил четырехлетнее мучение Салтыкова.
Д. Захолустный.