Предлагаем вниманию читателей отрывок из воспоминаний бывшего курсанта-суворовца, которые были написаны специально к 60-летию Казанского суворовского училища.
Четвертая, "гвардейская"
Четвертая рота, в которую мы были зачислены при поступлении в суворовское училище осенью 1945 года, пользовалась среди учащихся дурной славой из-за плохой успеваемости и низкой дисциплины. Конечно, и в других ротах были нарушители распорядка и "двоечники", но у нас их было особенно много. За эти "успехи" среди суворовцев рота получила ироническое звание "гвардейской". Хотя, если откровенно, то была не вина ее, а, скорее, беда.
Училище было образовано в лихую годину Великой Отечественной войны, когда тысячи детей и подростов, оставшись без родителей, стали беспризорниками. Они без дела шатались по рынкам, чердакам, подвалам, темным улицам, набирались дурных привычек, воровали, мошенничали, грабили. Вот таких-то ребят лет десяти-двенадцати от роду отлавливали и некоторых направляли в военные училища. Понятно, без испытательных экзаменов, в отличие от ребят из обычных семей. В училище бывших бродяг окружали отеческой заботой, хорошо кормили (хотя страна жила по продовольственным карточкам) и одевали, обучали премудростям военного дела. Словом, готовили к службе на благо Отечества.
Но, увы, благородная идея перевоспитания беспризорников не всегда приводила к ожидаемым результатам. И в казанское училище попадали порой отъявленные хулиганы, которых невозможно было ни усмирить, ни обучить порядку и элементарной грамоте. Самое печальное, что в первые годы работы суворовского училища такие нарушители смогли найти сторонников среди определенного числа вроде бы благополучных воспитанников и заразить их дурным влиянием.
Так в четвертой роте и образовалось "гнилое болото" из числа самых недисциплинированных, которые доставляли немало неприятностей и остальному личному составу, и командирам. Они затевали драки в казармах после отбоя, воровали чужие вещи, отлынивали от занятий. Случались и ЧП, когда бывшие беспризорники сбегали из училища, а потом их находили где-нибудь в Саратове или Перми.
Самыми распространенными выходками хулиганов были ночные "бои на подушках", когда во время отбоя они врывались в казармы других взводов и прямо в кроватях избивали едва проснувшихся курсантов. О чем-то подобном я читал впоследствии у Макаренко в "Педагогической поэме". Отличие было лишь в том, что в этом произведении повествование велось о временах после Гражданской войны.
Как только не воспитывали нарушителей дисциплины - и кнутом, и пряником. В особых случаях с провинившихся срезали погоны, снимали ремни и помещали в специально созданный карцер. Но, увы, чаще всего ничего не помогало. И тогда отъявленных хулиганов просто отчисляли.
Вспоминается в этой связи, как показательно от штрафников избавлялись: на глазах у всех, перед строем, с перечислением всех "похождений". Затем звучал барабанный бой, под который горе-воспитанников отправляли в детский дом или домой к родителям. Конечно, эта процедура оставляла в душе присутствующих тягостное впечатление. Однако воспитательное значение ее для всех остальных не вызывало сомнений.
Будни перевоспитания
Отчисления иногда были значительные, поэтому руководству училища приходилось делать дополнительные приемы курсантов, дабы восполнить недостающий контингент. Но теперь просто так, "с улицы" попасть на учебу было уже невозможно. На дополнительных приемах, через сито которых пришлось пройти и мне, никаких послаблений не допускалось. Соискатели должны были показать не только отличную физическую форму, но и проявить высокие моральные качества...
В памяти остались не только трудности становления училища. Я часто вспоминаю своих товарищей - его лучших из лучших воспитанников. Витя Балакин, Сева Зуев, Жан Мазитов, Павел Савельев, Вова Никифоренко...
Были среди первых суворовцев и такие, кому, несмотря на юность, довелось участвовать в боевых действиях на фронте или находиться в составе партизанских отрядов в тылу врага. Некоторые из них носили гордое имя "сына полка". С каким уважением и завистью разглядывали мы, не нюхавшие пороха юнцы, их боевые награды, поблескивающие на гимнастерках! Я до сих пор помню этих замечательных ребят: Юрия Малышева, Федю Никифорова, Ваню Пахомова, Аркадия Перминова...
Учеба, между тем, шла своим чередом. Помню, как командир моего взвода лейтенант Шипилов проводил с нами первые занятия по строевой подготовке на плацу, напротив здания училища. Мы стояли в двухшереножном строю, все подстриженные "под нулевку" и оттого так похожие друг на друга. Шипилов придирчиво осматривал внешний вид каждого из нас, кому-то делал замечания за мешковатый вид, а кого-то ставил в пример за хорошую подгонку обмундирования.
Нелегко давалось поначалу обучение строевому шагу, а также отданию чести в движении и стоя на месте. Все это требовало упорных каждодневных тренировок. Чтобы добиться правильного выполнения всех приемов, мы по вечерам подолгу занимались в казарме перед зеркалом.
Не обходилось и без детских шалостей, ведь, по сути, мы были еще дети. Помнится один забавный случай, который произошел на уроке географии. Офицер Игнатьев, который вел этот предмет, был очень строгим педагогом. Добиваясь от нас глубокого и прочного усвоения материала, он требовал запоминать и рисовать на доске границы государств, реки, озера и условные обозначения полезных ископаемых. Естественно, не всем нам сразу давалась эта наука, и мы шли на различные ухищрения.
Как-то раз перед началом урока суворовец Леронт Гайнутдинов, который был не готов по географии, попросил товарищей, чтобы они спрятали его за пианино, которое стояло в углу класса, по-детски полагая, что это избавит его от плохой отметки в случае вызова к доске.
На этот раз у Виктора Петровича (так звали Игнатьева) было много нового материала, и он не стал проверять усвоенного нами ранее, а сразу приступил к лекции. Через некоторое время из-за пианино вдруг раздался детский плач, который вызвал у нас взрыв хохота. Не понимая, в чем дело, офицер подошел к пианино и увидал за ним плачущего Леронта. На вопрос, как он там оказался, тот ответил, что на перемене все играли "в партизан", и он находился в "засаде", но не успел оттуда вовремя выбраться.
Улыбающийся педагог приказал двум нашим самым высоким ребятам - Юре Носову и Вале Левину - помочь Леронту выбраться из "западни". Все мы были довольны удачным завершением случившегося, а главное - находчивостью, проявленной Гайнутдиновым.
Другой мой однокурсник, Валя Сорокин, однажды позабавил всех, когда на занятиях по строевой подготовке растерялся на подходе и отходе от начальника. Видимо, запамятовав, как надлежит сделать это по уставу, он по старой привычке обратился к Шипилову: "Дяденька, разрешите мне пройти...", чем до слез рассмешил командира.
Выход "в люди"
Но не надо думать, что вся наша повседневная жизнь в училище состояла из подобных казусов. Конечно, нам, как и всем мальчишкам нашего возраста, хотелось иногда отвлечься от строгого распорядка военной жизни, поозорничать, но постепенно, по мере втягивания в учебный процесс, мы избавились от старых гражданских привычек, воспоминания о которых теперь вызывали у нас лишь улыбки.
Однажды произошел случай, который круто изменил дальнейшую жизнь не только нашего взвода, но и всей роты. Началось все с того, что лейтенант Шипилов после занятий представил нам мужа нашей преподавательницы русского языка, бывшего моряка Балтийского флота Злобина и объявил, что он будет руководить хором нашего взвода. Как мы позднее узнали, Злобин окончил Казанскую консерваторию.
В тот же день хор был создан, и в него после контрольного прослушивания зачислили всех воспитанников взвода. Вскоре начались репетиции.
Сначала наш репертуар состоял из нескольких популярных тогда песен советских композиторов, но постепенно он расширился, и в него вошли русские народные и другие песни. Первые репетиции проходили в классе, где было тесно. Многие из нас никогда раньше не участвовали в хоре, и потому на первых порах нам было трудно войти в общий ритм исполнения. Часто кто-нибудь из нас брал не ту тональность, фальшивил, и все начиналось сначала. Иногда я просто поражался той выдержке, с которой Злобин добивался слаженности при исполнении какой-то песни.
Постепенно наш хор стал расти. В него включили один взвод, а затем и остальные. Теперь репетиции проходили на сцене клуба училища. Как-то незаметно занятия захватили нас, стали частицей повседневной жизни. Мы даже меньше стали гонять в свободное время мяч, а с удовольствием спешили на репетиции.
И наши труды не пропали даром. Первое время мы выступали с концертами перед воспитанниками других рот, а потом нас стали приглашать на многие городские мероприятия. Не раз мы выступали и с концертами по республиканскому радио.
Это всеобщее увлечение пением благотворно повлияло на состояние дисциплины и успеваемости в роте. Из отстающих мы постепенно стали выходить "в люди". Вчерашние, казалось бы, неисправимые нарушители теперь стояли в общем строю и с прилежанием выводили какую-нибудь мелодию. На проступки у них просто не оставалось времени. Ведь мы теперь составляли один дружный коллектив, объединенный общим увлечением. Надо было видеть, как мы радовались, когда нам аплодировали после выступлений!
Как-то незаметно почти прекратились в роте и самовольные отлучки, а "бои на подушках" исчезли вообще. Мы жили так, словно всегда составляли единый организм, - один за всех и все за одного. Так, собственно, и закалялась "суворовская" сталь - одна из надежных составляющих обороноспособности нашего государства...
Сергей СЕРГЕЕВ.
