Десять лет назад юбилей Пушкина отмечали с размахом и выдумкой.
Двухсотлетия Гоголя можно просто не заметить. Телеканалы отметились, конечно, старым кино по гоголевским произведениям, а Первый разразился документальным фильмом "Птица-Гоголь". Трудно было найти менее подходящего для рассказа о Гоголе человека, чем невыносимо гламурный, произносящий слова как будто чужого для него русского языка и вообще абсолютно приземленный Леонид Парфенов. В результате и получилось, что должно было получиться, - помесь школьного учебника с либеральными штампами.
Человек, ничего не знающий о Гоголе, - а у нас ныне школа такая, что наличие некоего предмета или персонажа в школьной программе вовсе не гарантирует даже знакомства с ним учащихся, - из этого фильма вынесет только то, что Гоголь был сначала хороший сатирик, а потом ударился в обскурантизм и оттого умер.
Новый фильм "Тарас Бульба" я еще не видел, но от Бортко шедевра ждать не приходится. И вообще, "Бульба" не самое гоголевское произведение. Даже, вернее, самое негоголевское. Что-то промежуточное между "Мертвыми душами" и "Выбранными местами из переписки с друзьями". Вот поэтому его и стали экранизировать. Лучшие гоголевские вещи более-менее адекватно перенести на экран никому пока не удалось, и нет даже уверенности, что это вообще возможно. Старая лента "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" по уровню понимания Гоголя находится примерно там же, где и Парфенов. Даже вариации повестей из "Вечеров на хуторе" почти невозможно смотреть. Особенно "Вий" - с Куравлевым и Варлей! - сделан просто из рук вон.
Еще непонятнее, что даже такие яркие, нарочно приспособленные для сцены вещи, как "Ревизор" и "Женитьба", тоже не имеют в кино приличного воплощения! Разве что старая театральная постановка с Грибовым и другими корифеями, снятая на пленку. А вот "Нос", сделанный не кем-нибудь, а Роланом Быковым, - это просто ни в какие ворота. "Женитьба" - уж на что, кажется, ярко-сценическая вещь - с изумительным составом актеров (Петренко, Борисов, Крючкова, Стржельчик, Брондуков, Леонов, Талызина, Булгакова!) скучна и вяла, как умирающий лист. И даже великий комедиограф Гайдай пролетел с "Ревизором", хотя кажется, что "Ревизор" написан нарочно "под Гайдая"!
И очень интересно, что юбилей праздновался как бы неофициально. Любой политик с радостью выскажется о Пушкине, а вот о Гоголе что-то молчат. Не читали? Может быть. Но не все же! И все равно - молчание.
Почему?
Понятно, почему молчат политики: им нечего сказать о Гоголе. Политик должен высказать что-то строго определенное, обрисовать контуры концепции, утвердить какую-то точку зрения. Но какую?
"Сатирик", "бичевание пороков царской России" - не ново и примитивно. "Все мы вышли из "Шинели" Гоголя" - несовременно. Ныне надо того генерала расхваливать, а не жалеть Акакия Акакиевича. А что сказать о Гоголе еще? Неизвестно. Нечего сказать, нечего! Вот и молчат.
Даже Интернет хранит странное молчание. Конечно, сказки Пушкина нам начинают читать, когда мы еще и говорить-то не умеем, и пушкинский код намертво зашит в каждого из нас почти с самого рождения. "Ночь перед Рождеством", "Пропавшую грамоту", "Заколдованное место" нам читают несколько позже, а до "Вия", "Носа" и всего прочего мы добираемся уже сами. И все равно удивительно. В Интернете полно умных людей. Но и они молчат. Тоже сказать нечего? Только "Google" превратился на один день в "Gogol", что вполне в духе Николая Васильевича.
Так в чем же дело?
Да в том же самом: сказать нечего. Есть явление Гоголь, говоря языком Ницше. Такое явление природы, которое называется "Гоголь". Пусть даже "Casus Gogol". Масштаб явления очевиден любому, у кого в голове есть хоть немного мозгов. А вот что это за явление? И что с ним делать? Неизвестно. Черт знает что такое... Стоят в недоумении, задрав голову, и пытаются понять: что же это? И не понимают.
Ну о чем тут можно сказать?
Проблема в том, что в Гоголе пытаются найти содержание. Мало того: пытаются это содержание искать, следуя его собственным указаниям! А ведь указания эти иной раз больше смахивают на записки Поприщина, чем на текст Гоголя. К тому же Гоголь в поздние свои года считал все, им написанное, достойным лишь моли, которая все это сожрала бы. Будь его воля - точно бы все уничтожил, как "Ганца Кюхельгартена", как второй том "Мертвых душ", как немало других своих вещей.
Подойти к Гоголю со стороны содержания невозможно. Это не содержание, а привидение. Вроде бы и ухватил - а оно возьми да и просочись между пальцами. Одна тень рожи строит. Сам Гоголь тоже считал, что в "Ревизоре" и "Мертвых душах" бичует пороки, которые во втором томе поэмы хотел исправить. Исправить не получилось - пришлось сжечь книгу. Фактически - вместе с самим собой. Покончить самосожжением.
Ну, ладно, "Ревизор", "Мертвые души", "Шинель", пусть даже "Женитьба" - это бичевание пороков и проповедь любви к "малым сим". Гоголь этого хотел, и он именно это и писал. Но всегда ли у него получалось написать то, что хотел?
Вот в чем содержание, например, "Носа", "Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" или "Записок сумасшедшего"? Читаешь - и только руками разводишь: ну где же оно, где? Ну какое содержание в ссоре двух ничтожных обывателей? Или вот в чем смысл "Заколдованного места"? Неужели в том, что не надо тягаться с чертом - все равно обманет? И ради этой мудрости уже многие поколения Гоголя взахлеб читают?
Гоголь - это совсем другое. В некотором роде вообще выходящее за пределы литературы. Как оптическая иллюзия, когда изображение в зеркале кажется большим его самого. Гоголь - один из самых бессодержательных писателей за всю историю литературы. Даже не знаю, с кем и сравнить. Содержание у Гоголя совершенно вторично. Здесь форма довлеет сама себе. Именно поэтому ему все равно, о чем писать, - хоть о чертях, хоть о Хлестакове, хоть о Башмачкине. У Гоголя первичен сам текст. Набоков считал, что в тексте Гоголь плетет ткань жизни, которая существует вообще вне сюжета и сама по себе - как, например, учителя, описываемые Городничим, или упоминаемый ни к селу ни к городу сын трактирщика в "Ревизоре".
Но я думаю, что и это не главное. А главное в том, что текст Гоголя невозможен. Это мы просто привыкли, и потому гоголевские тексты кажутся даже обыденными. Но, если прочитать их как в первый раз, впечатление будет совсем иное.
Берем "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем". И начинаем читать. Внимательно!
С чего она начинается? С описания бекеши Ивана Ивановича. Заканчивающегося сообщением об Агафие Федосеевне, которая тогда еще "не ездила в Киев". Вы знаете Агафию Федосеевну? Та самая, "что откусила ухо у заседателя". Ну и дальше: "Прекрасный человек Иван Иванович! Он очень любит дыни". И какая тут связь?.. А сцена с обходом Иваном Ивановичем нищих! Или дальше: "Иван Иванович очень любит, если ему кто-нибудь сделает подарок или гостинец. Это ему очень нравится". "Иван Иванович бреет бороду в неделю два раза; Иван Никифорович один раз". "Иван Иванович несколько боязливого характера. У Ивана Никифоровича, напротив того, шаровары в таких широких складках, что если бы раздуть их, то в них можно бы поместить весь двор с амбарами и строением".
В последней фразе - весь Гоголь. "Боязливый характер" (который вообще выскакивает неизвестно откуда, потому что таких вещей, как храбрость или страх, повесть никак не касается) логически связывается словами "напротив того" с "шароварами в широких складках", причем такими, "что если раздуть их..." - ну и так далее.
А описание Миргорода? "Если будете подходить к площади, то, верно, на время остановитесь полюбоваться видом: на ней находится лужа, удивительная лужа! Единственная, какую только вам удавалось когда видеть! Она занимает почти всю площадь. Прекрасная лужа! Домы и домики, которые издали можно принять за копны сена, обступивши вокруг, дивятся красоте ее".
Но ведь это - невозможный текст! Он невозможен, как изображение на рисунках Мориса Эшера. Лестница все время поднимается вверх, это мы ясно видим, но мы видим также, что она остается на месте и подняться по ней невозможно, она замкнута в кольцо!
Так, как Гоголь, никто, никогда и нигде не писал. Только он сам. В литературе описание человека через его одежду, дом, окружающие предметы - обычное дело, но Гоголь делает то же самое совершенно невероятным способом! Логические связи здесь разорваны, описания никак не вытекают одно из другого, смысл сцен им противоречит, а преувеличения, чисто гоголевские сравнения ("Голова у Ивана Ивановича похожа на редьку хвостом вниз; голова Ивана Никифоровича на редьку хвостом вверх") и замеченные Набоковым вставки, описывающие ткань жизни (Агафия Федосеевна, откусившая ухо у заседателя, или коричневый сюртук с голубыми рукавами Антона Прокофьевича Пупопуза), делают текст совершенно абсурдным.
А зачем, спрашивается, Гоголь постарался написать судебные документы тремя разными стилями, причем последний просто запределен? "И самое оное нахальство бурой свиньи, будучи втайне содержимо и уже от сторонних людей до слуха дошедшись". "Из чего достоверно видно потворство оного миргородского суда и бесспорное разделение жидовского от того барыша по взаимности совмещаясь".
А как насчет, к примеру, последнего абзаца "Носа"? "А однако же, при всем том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже... ну да и где ж не бывает несообразностей?.. А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, - редко, но бывают".
Ну-ка, найдите здесь содержание! Нашедшему - приз: дырка от бублика.
Мы просто привыкли. Не замечаем. Мы умные, нам понятно, что абсурден "Нос", что невозможно даже вообразить, как же это в реальности могло произойти; что безумен текст "Записок сумасшедшего", - это очевидно, это так и должно быть. Но мы не видим того же самого во всех остальных зрелых творениях Гоголя! А ведь там - то же самое.
В том-то вся и штука, что Гоголь и сам, как видно, не всегда понимал, что он пишет и, главное, как. Потому и считал свои произведения никчемными и подлежащими уничтожению. Пока писал, не вмешиваясь в работу своего гения, все было хорошо, из-под пера выходили невиданные в мировой литературе вещи. Как только стал всерьез задумываться, так гений плюнул на него и отлетел.
Второй том "Мертвых душ" - это и по черновику видно - гения почти лишен. Какие-то плоские, неинтересные, негоголевские фразы. Конечной точки изгнания из себя гения процесс достиг в "Выбранных местах из переписки с друзьями". Вот и получилось, что получилось. Не зная, кто автор, никогда не подумаешь, что совсем не так давно он же написал "Вия" и "Записки сумасшедшего"! Это два разных человека, между ними нет ничего общего. Один - гений, другой - тоскливый, неинтересный, мрачный проповедник. Тут Белинский был прав, хотя сущности гоголевского гения так и не понял. Но это было бы уже слишком; мы и сами-то только начинаем понимать, куда уж гоголевским современникам...
Гоголь - это трагический и, кажется, опять уникальный пример неадекватности человека его гению. Пока Гоголь был молод и не очень задумывался над тем, что, как и почему делает, гений верно служил ему. Да еще рядом был Пушкин, а Гоголь страшно хотел ему понравиться. Это крайне важно, потому что именно этому обстоятельству, может быть, мы и обязаны самому существованию явления Гоголь. Но не стало Пушкина, некому больше было направлять Гоголя куда надо (Пушкин, известное дело, подсказал Гоголю сюжеты "Ревизора" и "Мертвых душ", а главное - он никогда не ошибался в литературе и наверняка беспощадно одергивал Гоголя, если того заносило куда-нибудь не туда). Гоголь стал слишком много думать над миссией литературы, то есть над ее содержанием. И вот уже мы имеем вместо второго тома "Мертвых душ" "Избранные места".
Как выразился Василий Васильевич Розанов о Толстом: "Толстой был гениален, но не умен. А при всякой гениальности ум все-таки "не мешает". Эти слова куда больше приложимы к Гоголю, чем к Толстому.
Отчасти Гоголь это понимал. И уж точно чувствовал. После сумасшедшего успеха премьеры "Ревизора", восторга самого царя, Николай Васильевич писал: "Ревизор" сыгран - и у меня на душе так смутно, так странно... Я ожидал, я знал наперед, как пойдет дело, и при всем том чувство грустное и досадно-тягостное облекло меня. Мое же создание мне показалось противно, дико и как будто вовсе не мое".
Написанное его гением он ощущал чужим. Тогда Гоголь изгнал гения и стал писать сам. Но свое собственное оказалось никчемным.
И Гоголь умер.
А гений остался. Вот, книжная полка с двумя томиками Гоголя. Бери и читай...
