"Игроки" Гоголя удивительны своей злободневностью. Столько в них перекличек с нашими казино, еще не выведенными в специальные зоны, обвесами на рынках, жульническими технологиями управления и государственным облапошиванием по-крупному.
Эту пьесу, когда ни поставь - при царской ли, советской или постсоветской власти, - всякий раз будет казаться, что именно в данную эпоху надувательство достигло особых высот, а плотность тотального обмана сгущена до гоголевских 1830-х. Так что не случайно этот животрепещущий текст провоцирует московские театры на концептуальные выверты с осовремениванием.
В такого рода постановках на сцене строится не предложенная Гоголем комната в провинциальной русской гостинице, а игровой зал - правильно расставленные среди светлых стен квадратные столики с зеленым сукном. Господа и слуги одеваются одинаково и с иголочки, у них манеры брокеров, способных порушить благополучие процветающей фирмы. А главный герой, карточный шулер Ихарев, выглядит как дорогостоящий компьютерный взломщик.
Однако "Игроки", поставленные Владимиром Чигишевым на сцене Казанского театра юного зрителя, принципиально не содержат примет нашего "нулевого" времени. Режиссер объясняет это отношением к классике, привитым ему преподавателями ГИТИСа: следует открывать пьесу с богатой сценической историей так, словно никто ее до тебя не ставил. В "Игроках", по мнению Чигишева, цепляет вечная тема: способность человека променять талант на возможность заработать много денег без особых усилий. "Вечная история про вечную русскую неудачу".
Это непритязательное, на первый взгляд, прочтение привело к довольно революционному воплощению пьесы Гоголя. Ведь традиционно считалось, что "Игроки" - про азарт, про страсть к игре, которая подчиняет себе всю жизнь. Но для Чигишева азартные игры - занятие, бесспорно, инфернальное. Он отрицает происхождение любого игрового состязания из незамутненного сакрального источника, имеющего отношение к божественному жребию. Сесть за карточный стол - значит, обречь себя на участь марионетки в руках бесов.
Не случайно жанр спектакля обозначен как "фантасмагория", а его события разворачиваются... в преисподней. Интерьер провинциального постоялого двора превращен художником Сергеем Скомороховым в изрытое норами подземелье, придавленное наклонным (справа налево) помостом. Над ним висит,
раскачиваясь, как маятник, внушительных размеров карета - привет "Мертвым душам"! (Так Владимира Борисовича учили опять-таки в ГИТИСе: ставим одну гоголевскую пьесу - играем всего Гоголя.) Освещение гостиничного номера неровное, лампы выхватывают из полумрака несколько участков. В самой контрастности световой партитуры кроется тревожный намек на близость недоброй силы.
Убедительным сценическое пространство делает появление слуги Алексея (Павел Густов) - второстепенного и в то же время ключевого персонажа. Ведь гостиничный служка в очочках и косоворотке не кто иной, как бес высокого ранга. Считай, булгаковский Азазелло. Поначалу он говорит тихим, предупредительно-вежливым голосом и часто делает длинные, будто ничего не значащие паузы. Но к середине первого действия начнет срываться на ерничанье: то по-французски заверещит, то, скрючившись мартышкой, повиснет, раскачиваясь, на балке.
Практически одновременно с "бесом" Алексеем вниз по помосту, в пространство вневременья, скатывается живой труп - Ихарев (Сергей Мосейко). И далее все то, что произойдет на сцене, будет являться, по сути, растянутым мигом угасания его сознания перед смертью. С бесстрастным выражением лица Ихарев расскажет о своем высоком шулерском предназначении: "Вот ведь, называют это плутовством и разными подобными именами, а ведь это тонкость ума, развитие"; холодно познакомит с Аделаидой Ивановной - крапленой колодой карт, в которую вложил столько сил и искусности, что олицетворил. А ведь традиционно роль шулера-виртуоза Ихарева, поэта и фанатика карточного обмана, играется искренне, почти истово. Однако в Ихареве-Мосейко нет того, что вносилось в роль прежде - богоборчества, дьявольской гордыни. Повинуясь режиссерскому замыслу, актер статичен, хотя это задача не из легких, и, думается, не только для Мосейко. Ихарева, гения своего дела, режиссер дистанцирует от его обидчиков, банды Утешительного, всего лишь опытных мастеров своего дела, без вдохновения, но и без сбоев обирающих очередную жертву.
Кстати, по задумке Чигишева, Утешительный, Кругель и Швохнев тоже бесы и в то же самое время... мираж в гаснущем сознании Ихарева. Так что Роману Ерыгину, Алексею Зильберу и Василию Фалалееву приходится изображать безликих, слегка инфернальных господ из ниоткуда. Они лишены возможности "играть Гоголя" и быть как-то по-особенному театральными, изображая преувеличенное дружелюбие и сладкоголосие.
Ничего удивительного в том, что плотина режиссерской концепции прорывается в силу умения Ерыгина быть заразительным. Его Утешительный виртуозен, театрален и избыточен. Безо всяких фантасмагорий он создает гения вранья, который в пароксизме сочинительства, к восторгу зала, буквально летает по сцене как муха. А с каким артистическим упоением он отдается процессу поглощения красной семужки и белого вина!
Так что к середине первого действия постановка благополучно входит в колею детективного сюжета, и зрителям до финальной сцены непонятно, что новые знакомые Ихарева действуют не заодно с ним, а просто дурят ему голову.
Александр Купцов, артист с уникальной органикой и легкой сумасшедшинкой во взгляде, в роли почтенного и нравоучительного Михаила Александровича Глова тоже врет самозабвенно - с проникновенностью и душевностью. Арсений Курченков, изображающий Глова-младшего, завирается с детским азартом. Мнимый взяточник Псой Стахич Замухрышкин в исполнении Евгения Царькова окажется милейшим и чрезвычайно компанейским собеседником.
Обман и разводки в "Игроках" Чигишева имеются, но нет той самой азартной страсти, которая отравляет (или, наоборот, наполняет) жизнь героев - ее даже и изобразить не пытаются. Может быть, среди актеров нет заядлых преферансистов? Карты веером летят из их рук, как бумажные фантики, но не создается густого напряжения и ожидания сиюминутного решения судьбы вокруг карточного стола. И не очень понятно, чем весь этот всепроникающий обман навеян...
Когда Ихарев в финале взрывается последним монологом, называя Россию "надувательской землей", градус его отчаяния после понимания того, что подельники обманули его самого, не сминает ему жизнь и не прибавляет опыта. Карета прекращает маятниковые колебания, и Ихарев пытается взобраться на наклонный помост, но выдыхается на середине, что, видимо, символизирует предназначенность его души к вечной погибели.
Удалась ли постановка Гоголя на сцене Казанского тюза? Театр, по мнению Владимира Чигишева, должен рассказывать историю, а не предлагать разгадку ребусов. В "Игроках", несколько противореча своему творческому кредо, режиссер предложил зрителям именно ребус. Но хвала актерам, которые вопреки всему сыграли замечательно!
Галина ЗАЙНУЛЛИНА.
