Подвиг Михаила Девятаева открыл миру журналист «Советской Татарии» (сегодняшняя «Республика Татарстан»)
Каждый из тысяч и тысяч подвигов советских людей заслуживает отдельной страницы в летописи Великой Отечественной войны. Но история нашего земляка Михаила Девятаева всё же стоит в этом ряду особняком и даже через 75 лет будоражит воображение. О том, кто не дал его подвигу кануть в небытие, а также о мифах, связанных с беспрецедентным «побегом из ада», мы побеседовали с сыном Героя Советского Союза – Александром Михайловичем Девятаевым. А для полноты картины обратились ещё и к литературным источникам.
РОДСТВО ДУШ
Дядя Ян – так пятилетний Саша Девятаев называл человека, в корне изменившего жизнь всей их семьи. Впрочем, в момент, когда Ян Борисович Винецкий впервые переступил порог дома на углу улиц Чехова и Лесгафта, великих перемен никто не ждал. Холодной осенью 1956 года журналист просто выполнял редакционное задание, появившееся на волне хрущёвской оттепели. Требовалось написать об участниках войны, чьи заслуги не получили признания во времена культа личности, развенчанного на ХХ съезде партии.
Особых надежд на интервью Винецкий, приехавший в компании с собкором «Литературной газеты» Булатом Гизатуллиным (будущим министром культуры ТАССР), не питал. Байка, рассказанная в военкомате об артиллеристе, угнавшем немецкий самолёт, не выглядела убедительной, а разговор с Михаилом Девятаевым мог закончиться, не начавшись. Капитан баркаса «Огонёк» был не склонен к общению и с большим трудом согласился на встречу. Журналисты даже попросили шофёра не глушить мотор, чтобы ледяным вечером не случилось технической заминки со скорым отъездом. Однако уже через четверть часа Ян Борисович объявил своим спутникам, что остаётся и ждать его не нужно.
Чтобы понять суть метаморфозы, произошедшей за четверть часа, и многих последующих событий, надо, что называется, обратиться к личности Яна Винецкого. А человек это был неординарный. До того как стать сотрудником республиканской газеты, Ян Борисович побывал в ипостасях авиатора и… прокурора, серьёзно занимаясь при этом ещё и литературным трудом (отмеченным в 1957 году орденом «Знак Почета»). Немало интересных фактов о Винецком можно почерпнуть из книги известного юриста, члена-корреспондента Академии наук Татарстана Флёра Багаутдинова «Музы и право».
К началу тридцатых Ян, как и многие молодые люди того времени, «заболел небом». По окончании Военно-теоретической школы летчиков ВВС РККА (ныне Академия им. Можайского) с 1932 по 1936 год служил в знаменитой эскадрилье «Ультиматум», ставшей в своё время нашим недвусмысленным ответом керзонам и чемберленам. А затем целый год выполнял «особое правительственное задание» – геройски воевал в Испании. Личные впечатления послужили позднее основой для ряда его рассказов, повести «Соловей» и «Мадридской повести».
Казанская биография Винецкого началась с момента эвакуации из Ленинграда авиазавода №387 (нынешний КВЗ), где он служил военным представителем Главного управления ВВС РККА. С началом Великой Отечественной выпускавшиеся здесь лёгкие самолёты По-2 стали эффективным оружием в умелых руках и, помимо учебных, связных и санитарных, получили боевые модификации. Их Яну Борисовичу пришлось испытывать в деле на Волховском фронте, за что он был удостоен второго боевого ордена. Впрочем, и тыловые испытания были сродни фронтовым вылетам, о чём свидетельствует его третий орден Красной Звезды.
– К моменту встречи с отцом Ян Винецкий был достаточно известным человеком, высокопрофессиональным журналистом и писателем, – говорит Александр Девятаев. – Наверное, помогал ему в работе и весомый юридический опыт, но разговор по душам состоялся только потому, что Ян Борисович был лётчиком.
Это значило, что в профессиональной стороне дела собеседники понимали друг друга с полуслова, не отвлекаясь на разъяснение очевидных деталей.
СЕМЬ КРУГОВ АДА
– Сегодня в Интернете о подвиге Девятаева можно прочитать примерно следующее: перелетев линию фронта, сообщил командованию немецкие ракетные секреты и местоположение испытательной базы, изменив ход Второй мировой, и чуть ли не из рук Королёва получил звезду Героя… Способность выжить, оставшись человеком, в четырёх нацистских конц-лагерях и сам побег словно бы отодвигаются на второй план, – сетует Александр Михайлович. – А ведь это и есть главный подвиг отца.
О чём же конкретно рассказывал долгой осенней ночью Девятаев Винецкому? В целом о том же, что написано в его автобиографической повести «Побег из ада». Мы лишь дополним эту информацию комментариями гостя нашей редакции, который к докторской по медицине вполне мог бы добавить столь же весомую диссертацию по военной истории.
…Вечером 13 июля 1944 года гвардии старший лейтенант Михаил Девятаев вылетел в качестве ведомого командира полка Владимира Боброва на перехват немецких бомбардировщиков. Всего за два месяца до этого он полулегально вернулся в истребители из санитарной авиации, куда его после тяжёлого ранения определили медики. Помогли дружба с Бобровым и волевое решение командира дивизии Покрышкина, собиравшего вокруг себя первоклассных лётчиков.
23 марта 1957 года на страницах «Литературной газеты» появился очерк «Мужество». Публикация, подготовленная журналистом «Советской Татарии» (сегодняшняя «Республика Татарстан») Яном Винецким, в одночасье сделала Михаила Девятаева знаменитостью
Девятаев с ходу освоил довольно сложную и принципиально отличную по конструкции от других истребителей СССР и союзников «Аэрокобру» (чего стоило только расположение двигателя за кабиной!) и стал командиром звена. Ведомым же в тот роковой момент оказался по той причине, что большинство лётчиков после четырёх-пяти боевых вылетов физически не в состоянии были выполнить задачу. Для Михаила вылет был «только» четвёртым. Самолёт его с дырами в плоскостях требовал ремонта, так что в бой Михаил пошёл на чужой машине. И пополнил личный счёт девятым сбитым фрицем. А потом, прикрывая собой ведущего, сам попал под огонь немецкого истребителя сопровождения.
«Мордвин, прыгай!» Мордвин – позывной Девятаева. «Миша, приказываю!» – это был голос его командира…» – так описывал драматические секунды ещё один по-настоящему талантливый журналист и писатель Василий Песков. Что реально звучало в эфире в этот момент, мы уже не узнаем, однако в том, что написано, можно усмотреть явное нарушение правил радиообмена.
– Дело в том, – объясняет Александр Девятаев, – что за дивизией Покрышкина, как и за другими частями ВВС, были «закреплены» специальные подразделения абвера. Немецкие разведчики, в частности, постоянно анализировали данные радиоперехвата, и просочившиеся в эфир «персональные данные» были для них находкой. Кроме того, если лётчик попадал в плен, накопленные сведения могли стать зацепкой для его оперативной разработки. Ответив на неожиданно заданный вопрос о судьбе того же «Миши», человек в шоковом состоянии мог, сам того не ожидая, раскрыть врагу некую важную комбинацию. А дальше, как говорится, коготок увяз – всей птичке пропасть. Такое не оставалось без внимания. По обе стороны фронта.
…Девятаев попал к немцам в бессознательном состоянии после удара о стабилизатор горящей «Аэрокобры», которая, как говорил Покрышкин, не любила, когда её бросают, и жестоко за это наказывала. «Автомобильный» способ посадки-высадки в кабину требовал особых навыков при покидании этого самолёта в воздухе, но у раненого и обгоревшего пилота не оставалось сил.
Очнувшись во время перевязки уже в плену, он решил при первой возможности бежать, а пока потянуть время и выработать тактику поведения на допросе. Способствовали в этом прежняя контузия и свежий ушиб – Михаил вполне натурально играл роль человека, которому сильно встряхнуло мозги. Окончательно запутать немцев, пытавшихся выжать информацию о покрышкинской дивизии, помогли документы, по которым Девятаев служил совсем в другой части. Из санавиации официально он так и не успел перевестись. Получалось, что даже вспомогательные части русских вооружались «Аэрокобрами»!
В итоге в протоколе допроса запишут: «Военнопленный производит впечатление не очень умного человека. Не заслуживает доверия тот факт, что он располагает такими небольшими сведениями о своей части, будучи старшим лейтенантом. Нельзя проверить, насколько правдивы его показания». Михаила на время оставили в покое.
Лётчиков как военную элиту немцы методом кнута и пряника всячески старались привлечь на свою сторону или хотя бы получить от них максимум информации. Содержали их, пока в том была надобность, отдельно и в довольно сносных условиях. В Лодзинском лагере, куда попал Девятаев, им даже разрешили ходить в форме, вернули боевые ордена. Всё поменялось после попытки побега – Михаила перевели в категорию смертников и отправили в лагерь Заксенхаузен, откуда выход, как говорили сами заключённые, был один – через трубу. Вариантов же гибели было несколько: от голода или пуль, на виселице или в газовой камере, от измывательств или от дьявольских опытов нацистов.
В лагере Девятаеву удалось сблизиться с помощником бригадира Владимиром Соколовым, вошедшим в доверие к эсэсовцам благодаря большой ловкости и знанию немецкого. Он с группой товарищей тоже задумывался о побеге, но морским путём
«Из 200 тысяч человек, прошедших через ворота Заксенхаузена, уничтожено и сожжено в крематории 100 тысяч, – писал Девятаев. – …Постоянно производились отравления заключенных ядами, которые давались в пище и вливались в вены. На людях испытывались новые медицинские препараты, боевые отравляющие вещества, бризантные гранаты и многое другое. Для этих «опытов» при санчасти была оборудована специальная комната».
– Но прежде чем уничтожить физически, нацисты старались вытравить из людей всё человеческое, – говорит Александр Михайлович. – Выжить в таких условиях и найти силы для сопротивления кажется невозможным, но отец и его товарищи смогли. С помощью членов подпольной ячейки приговорённый к казни Михаил Девятаев «умер», воскреснув под фамилией артиллериста Никитенко, и был отправлен в концлагерь Пенемюнде на балтийском острове Узедом. Здесь находилась секретная военная база с аэродромом, куда ежедневно выводились для работы полсотни осуждённых – засыпать воронки от бомб (несмотря на секретность, базу регулярно бомбили) и чистить снег.
«Продвижение» Михаила Девятаева на Узедом кажется некоторым едва ли не победным маршем: по просторам Всемирной паутины ходит даже «версия», будто Девятаев был агентом советской разведки, намеренно заброшенным к немцам.
– Бред, – уверен Александр Девятаев. – Жечь человека в самолёте, прогонять через концлагеря, в которых смерть «агента» могла наступить непредсказуемо, ежеминутно, – такое даже фантазией не назовёшь. Дотянуться до немецких секретов из концлагеря тоже проблематично. И самое главное – мы были осведомлены о ракетах Фау-1, падавших на Лондон, но понятия не имели в 1944-м о разработках и назначении баллистической ракеты Фау-2 как «оружия возмездия».
В лагере Девятаеву удалось сблизиться с помощником бригадира Владимиром Соколовым, вошедшим в доверие к эсэсовцам благодаря большой ловкости и знанию немецкого. Он с группой товарищей тоже задумывался о побеге, но морским путём. «Никитенко» сообщил, что он лётчик, привёл некие доказательства этому факту и убедил группу изменить способ побега.
Работая на аэродроме после бомбёжек, Михаил, рискуя быть застреленным на месте, рассматривал части приборных панелей уничтоженных немецких самолётов и умудрялся уносить с собой дюралевые таблички. Содержание коротких надписей переводил по ночам Соколов. И всё же теории явно недоставало для практического применения. Помог случай.
«…Я очищал крыло самолёта от снега и вблизи наблюдал, как экипаж привычными движениями расчехлял моторы, подключал аккумуляторную тележку к бортовой сети, как открывались дверцы кабины. А когда заревели моторы, мне захотелось посмотреть хоть одним глазом на действия летчика, который запускал для подогрева моторы. Приподнявшись на крыло, я увидел, как он обращается с арматурой кабины, что делает во время запуска самолета. А летчик, видимо, желая похвастаться своим мастерством, то включал, то выключал моторы, один раз даже ногой выключил и включил. Его взгляд, направленный на меня, как бы говорил: смотри, русский болван, как мы запросто всё делаем».
Лётчиков содержать в Пенемюнде категорически запрещалось, поэтому немецкому пилоту и в голову не приходило, перед кем он бахвалится.
ЕЩЁ РАЗ О ПОБЕГЕ
Для побега группа Соколова – Девятаева решила использовать двухмоторный бомбардировщик «Хейнкель-111» новейшей модификации H-22, предназначенной для запуска с борта самолёта снаряда Фау-1.
– Но дело совсем не в модификации, – поясняет Александр Девятаев, – а в том, что о времени очередных испытаний крылатой ракеты знало только командование. Поэтому аэродромные техники всегда должны были держать машину заправленной и готовой к взлёту, для чего они регулярно прогревали двигатели. Варианты побега на другом самолёте были нереальными.
Благодаря хитрости Соколова десять заключенных оказалась в относительной близости от самолёта, в то время как техники с немецкой педантичностью отправились на обед. Вооруженный охранник, для которого заботливо развели костёр в капонире, был убит к ужасу большей части «экипажа», ничего не знавшей о планировавшемся побеге. Теперь пути назад уже не было. В лагере их ждала не просто смерть, а растерзание собаками – человека бросали к ним, замотав брезентом горло, чтобы его не перегрызли сразу…
Пробив дюралевую обшивку и повернув ручку изнутри, заключенные открыли дверь и оказались в самолёте. Девятаев щёлкнул тумблером с надписью «Batterie» и посмотрел на приборы. Стрелки не двигались…
Для побега группа Соколова – Девятаева решила использовать двухмоторный бомбардировщик «Хейнкель-111» новейшей модификации H-22, предназначенной для запуска с борта самолёта снаряда Фау-1
После нескольких секунд отчаяния Девятаев отправил товарищей на поиски аккумуляторов. Тележка с ними, к счастью, оказалась на стоянке. Где и как подключать разъём, лётчик уже видел. Приборы ожили – есть питание! Заранее распределившие роли беглецы быстро сняли струбцины, фиксировавшие элероны и рули, извлекли колодки из-под колёс и расчехлили моторы. Запуск прошёл идеально. Девятаев начал выруливать на полосу, стараясь копировать почерк немецких пилотов.
Взлёт по всем правилам начали против ветра, дувшего с моря. «Хейнкель» набрал скорость, однако, несмотря на все старания Девятаева, изо всех сил тянувшего штурвал на себя, самолёт лишь подпрыгивал на полосе. Чтобы не угодить в балтийские волны, лётчик вынужден был затормозить и резко развернуть тяжёлую машину, едва не подломив шасси. К самолёту, не понимая, к счастью, что происходит, уже бежала аэродромная обслуга и зенитчики. Многие из них оказались под колёсами, когда Девятаев направил бомбардировщик на исходную позицию. К этому моменту в него упёрся штык винтовки, которую забрали у убитого конвоира: беглецам, не понимавшим, почему самолёт не взлетает, было не до шуток. Новый разворот, и самолёт на полном газу вновь несётся к морю. Понимая, что остался единственный шанс на спасение, Михаил привлёк к «вытягиванию» штурвала ещё двоих товарищей. И упрямый «Хейнкель» поднялся в воздух!
– Побег едва не сорвался из-за того, что последний немецкий пилот, управлявший этим самолётом, стриммировал руль высоты в посадочном положении, о чём отец, конечно, не знал, – говорит Александр Девятаев. – Уже в полёте он отыскал колёсико, управлявшее триммером, и установил его в нейтральное положение. Но будь на его месте здоровый человек, проблема не была бы фатальной, а тут взрослый мужчина весит 36 килограммов…
БЛАГОДАРНОСТЬ ОТ КОРОЛЁВА?
То, что десять живых скелетов смогли из концлагеря добраться до самолёта, угнать его, не разбившись, спастись в облаках от немецких истребителей и не погибнуть от снарядов советских зениток, выглядело настоящим чудом. Контрразведка же привыкла верить сухим фактам и заставляла Михаила бесконечно повторять детали этой истории. На время расследования его и других беглецов с Узедома поместили в фильтрационный лагерь.
– Когда обстоятельства пленения и побега были, очевидно, выяснены, отца демобилизовали, и он вернулся в Казань, – рассказывает Александр Михайлович. – Никакого «клейма врага народа» и «сталинских лагерей», в которых он содержался то ли десять, то ли двадцать лет, как писали некоторые издания, в его биографии не было. Другое дело – специфическое отношение к человеку, побывавшему в плену, когда знакомые, опасаясь неких последствий, при встрече переходили на другую сторону улицы.
Отношение к «пленнику» постепенно смягчалось, но не менялось кардинально до литературного итога встречи с Яном Винецким, который был буквально ошеломлён этой историей. Впрочем, в конце 1956 года её еще предстояло проверить.
«Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете» – таким было кредо Винецкого-журналиста. Не меньшее упорство Ян Борисович проявлял в своё время в качестве прокурора, бескомпромиссно раскрыв, к примеру, злоупотребления в Министерстве торговли ТАССР и Управлении рабочего снабжения «Татнефти». За нормами закона в то суровое время он всегда видел нужды обычных людей. Это Винецкий в 1954-м добился, чтобы известный казанский дом-«бегемот», где проживали сотрудники авиазавода, признали аварийным и в экстренном порядке расселили. В первую же ночь после выезда последнего жильца здание рухнуло…
Для восстановления справедливости в девятаевской истории Ян Винецкий применил все свои таланты. В итоге факты, рассказанные Михаилом Девятаевым, ему сухо подтвердили в КГБ. Теперь в руках у него была, как сказали бы сейчас, настоящая информационная бомба! Но «взрывать» её в «Советской Татарии», к счастью, не решились. Публикацию наверняка зарубили бы обкомовские цензоры, да ещё и с оргвыводами. По совету упомянутого в начале статьи Булата Гизатуллина, материал направили в авторитетное всесоюзное издание – «Литературную газету». Которая, к слову, тоже далеко не сразу решилась его напечатать. И всё же 23 марта 1957 года на страницах «Литературки» появился очерк «Мужество», в одночасье сделавший Девятаева советской, если не сказать мировой, знаменитостью.
– К нам домой мешками приходили письма, в которых люди с ещё не забытыми впечатлениями о войне восхищались подвигом отца, – рассказывает Александр Девятаев. – Они задавали один вопрос: почему ему до сих пор не дали Героя? И звание это было присвоено отцу уже 15 августа того же 1957 года. Заметим: ни о каких ракетных секретах в то время даже речи не шло.
Это была, если угодно, вторая, скрытая часть подвига, о которой мы до сих многого не знаем. Есть, к примеру, данные, что Девятаев выезжал в «командировку» в расположение разбомбленной уже базы на Узедоме. Одним из тех, с кем Михаил Петрович делился своими наблюдениями об «оружии возмездия», был некий товарищ Сергеев. Лишь после смерти великого конструктора Девятаев узнает, что разговаривал с самим Королёвым, одним из самых засекреченных советских учёных. Он подробно рассказывал ему обо всём, что успел отметить цепкий взгляд лётчика: о сборочных и стартовых площадках Фау-2, описывал запуск ракет…
Для восстановления справедливости в девятаевской истории Ян Винецкий применил все свои таланты. В итоге факты, рассказанные Михаилом Девятаевым, ему сухо подтвердили в КГБ. Теперь в руках у него была, как сказали бы сейчас, настоящая информационная бомба!
– Одна из кочующих в СМИ историй о присвоении отцу звания Героя Советского Союза гласит: представление подписал лично Королёв, – говорит Александр Михайлович. – Так это или нет, сказать не могу, я до сих пор не видел наградной лист. Вероятность, конечно, есть, но надо понимать, что отец при всём желании не мог раскрыть технологические секреты Вернера фон Брауна, а свидетелем происходившего в Пенемюнде был не он один…
Впрочем, некоторые моменты послевоенной биографии Девятаева дают почву для конспирологических версий. Неясно, к примеру, почему гвардии старший лейтенант ВВС стал вдруг младшим лейтенантом-артиллеристом. «Ошибка писаря» как-то не вяжется с тем, что контрразведчики месяцами проверяли биографию этого офицера, изучали его личное дело, связи. Добрые отношения связывали его с комполка Бобровым и прославленным Покрышкиным – неужели они «не опознали» боевого товарища, награждённого за мужество и доблесть тремя орденами? Или всё-таки биографию лётчика Девятаева решили скрыть?
– «Артиллеристу» Девятаеву, конечно, не на что было претендовать, – говорит сын героя. – Но один факт сейчас заставляет задуматься. В 1946 году они с матерью побывали в московском музее Великой Отечественной войны. Проходя мимо галереи с портретами Героев Советского Союза,
отец негромко, но твёрдо произнёс: «И я там буду». Это дар предвидения или кто-то дал ему такую надежду? Ну и не забудем о памятнике Девятаеву на ракетном полигоне «Капустин Яр», который тоже о чём-то говорит.
ПАМЯТЬ
Число побегов на немецких самолётах в расположение наших войск можно пересчитать по пальцам.
– При этом практически все «перелётчики» служили либо в люфтваффе, либо у Власова, а самой ценной их «добычей» становился истребитель, – говорит Александр Девятаев. – Угон же бомбардировщика, причём заключёнными концлагеря, – случай абсолютно беспрецедентный.
Подвиг Девятаева, открытый миру благодаря таланту Яна Винецкого, много лет привлекает внимание литераторов и кинорежиссёров. Однако снять фильм с достойным события голливудским размахом, но русской душой и правдивым отражением военной истории, до сих пор не удавалось никому. Несколько месяцев назад за дело взялся режиссёр и продюсер Тимур Бекмамбетов, и его подход к делу даёт надежду на успех. В противовес киноподделкам из серии «а я так вижу» к работе с самого начала были привлечены специалисты-историки, военные. Главным консультантом стал официальный биограф своего отца Александр Девятаев.
– Вместе с Тимуром мы довольно долго корректировали сценарий, в котором были учтены все мои замечания. И хотя на съёмках допускаются изменения по ходу действия, в целом основа заложена добротная. Интересен подход к подбору актёров. Речь не только о «звёздности», но и о создании реалистичного колорита картины. К примеру, немцев здесь играют самые настоящие немцы. Подкупает также особое внимание к реквизиту – для фильма даже был в деталях воссоздан «Хейнкель-111».
Съёмки фильма проходят в Ленинградской области и Москве, а в мае они должны переместиться в Казань. У Тимура Бекмамбетова, прославившегося фантастическими блокбастерами, судя по всему, есть шансы отличиться и в жанре военно-исторической драмы. Если всё пойдёт, как задумано, то фильм о побеге из ада станет своеобразным памятником Михаилу Девятаеву. И заодно, быть может, заставит задуматься о создании музея героя в Татарстане.
– В двадцати минутах от Казани находится наша семейная дача, построенная отцом своими руками, – говорит Александр Девятаев. – Я готов безвозмездно отдать её республике для создания дома-музея Михаила Девятаева. Однако пока что моё предложение остаётся без ответа. Зато недавно вызывали в прокуратуру с требованием снести забор, отделяющий участок от Волги: дескать, по закону не положено… Быть может, в год 75-летия Победы мы сумеем решить проблему с пользой для общества?
