— Алты.

— Шестерка.

В мертвенном тусклом свете ламы, плавающей в сизых клубах дыма, в душных испарениях сотни грязных тел, шопотом пронеслось предупреждающее:

— Шестерка!

Так нас встретили обитатели ночлежного дома. На минуту стих разноголо­сый шум. С коек, из-под них поднялись голые, бледные тела. Сидевшие у стола за картежной игрой, на койках — за ловлей вшей, в рваных рубищах подошли к нам и окружили.

Исчезли карты, смолкли жирная и зловонная матерщина и рассказ об очеред­ном «фарте».

И эти пустые мертвые стены, липкий пол, изломанные койки, безразличное и безнадежное желтое пятно лампы, зло­воние пота, водки и аммиака… Эти жут­кие изможденные пороком люди, воспа­ленные глаза детей со старческими ли­цами… Все это тяжелым кошмаром вста­ло перед нами. Мы вспомнили горьков­ское «На дне».

Это — хуже!

—-

Безобразными жуткими ночами живет ночлежка, или шалман, как ее зовут обитатели.

Когда зимний морозный вечер зажжет улицы сиянием огней, туда, в конец Проломной, стекаются эти люди.

И шалман начинает пульсировать своей нехорошей загаженной кровью. Разби­ваются группами. Удачники хриплыми голосами рассказывают о сработанном деле, о барахле, оставленном «в яме». Появляются карты и водка… А потом, когда отошли от холода тела, когда водка, табак, а часто «план» и «анаша» (наркотики) зажигают блеском глаза, когда стены и потолки, качаясь, уплывают в даль и пропадают — палата шумит. Плескается пьяный гам в этой человеческой гуще и в него вклиниваются отдельные голоса.

… Пришью, стерва.

… В загробное рыданье… М-мать!…

А двери, вместе с клубами белого мо­розного воздуха, проглатывают вновь пришедших.

Ночью возникают споры и вспыхивают драки. Тогда по не писанным законам шалмана делятся на группы и вдруг смолкает гам. Лишь изредка злобный плевок — крик и сдавленный охающий стон: бьют верно, расчетливо и тяже­ло.

У дверей стоят «на стреме». Вертится ком ошалелых людей. Выпученные пья­ные глаза, стиснутые зубы.

И вдруг от дверей несется, торопли­вое и шуршащее:

— Шестерка, мент!

Но часто бесполезен этот крик. Дикая животная злоба крепко зажала этих лю­дей.

Тогда резко верещит свисток мили­ционера, тогда торопливо по телефон­ным проводам бежит вызов наряда ми­лиции, а иногда и скорой помощи…

—-

Шалман… Бессмысленное слово. Но только этим — бессмысленным можно назвать эту бессмысленную и уродливую гримасу нашего быта.

И что можно написать о шалмане?

В какой-нибудь официальной бумаге было бы написано:

— В ночлежном доме Казгорсовета ца­рит антисанитария, благоприятствующая распространению инфекционных заболе­ваний. Подавляющее большинство ноч­лежников — воры темные невыясненные личности, рецидивисты, имеющие по двадцать и свыше приводов, шуллера и катежники. В ночлежном доме драки, по­боища и кражи стали обычным явлением.

Досужий статистик написал бы:

— Опрошенные выборочно 197 чело­век дали следующие цифры. Возраст: до 15 лет  – 20, от 15 до 20 лет — 54, от 20 до 30 — 68, от 30 до 40 — 20, от 40 и свыше — 37 человек.

По социальному положению: 75 про­центов — крестьяне, 12,3 процента — ра­бочие, 12,7 процента — неопределенные.

По роду занятий… Тут статистик от­метил бы неопределенность ответов и от себя приписал бы: «безработные, без определенных занятий». Ну, а заодно он отметил бы, что: 67 процентов без нижних рубах, 34 процента без кальсон. Есть совершен­но голые.

Все вышеперечисленное верно, но мы с формой изложения не согласны. Мы вносим поправки:

Сотни людей старых, молодых и детей, не знающих еще запаха жизни, но уже познавших премудрости «форточников», карманников и усвоивших технику «под-тырки», не знающих азбуки, но уже при­выкших к никотину и алкоголю, отгни­вают рядом с буйно расцветающими ростками бодрой творческой жизни. Жуткая явь. Поножовщина, пьянство, наркомания. Азартная карточная игра, когда вслед за проигранными деньгами идет верхнее и нижнее платье, а затем и человеческое тело: неудачные игроки платят «монетой», ходовой на любителя — мужеложеством. И все это на фоне гря­зи, невероятной тесноты, болезни и завшиевости. И тем более это кошмарно, что в этот дом вынуждены итти и че­стные труженики, безработные, не имею­щие крова, и спать по-двое на изломан­ных койках, а то и на липком грязном полу, вынужденные вдыхать запахи отвратительных загаженных уборных, фи­зического и… морального разложения.

—-

Шалману пора положить конец.

Наркомздрав имеет в своих делах коллекцию актов об антисанитарном состоянии ночлежного дома и копии «кате­горических требований» горсовета о лик­видаций замеченных недостатков»,

Горсовет имеет хорошо составленные, но из рук вон плохо выполненные постановления об «увеличении числа коек, постоянной санитарной обработке ноч­лежников» и проч.. и проч.

Но где же хотя бы намеки на оздоровление ночлежного дома?

Мы их нашли лишь в словах милиционера, постоянно дежурящего в ночлежке и получившего на этой почве массу фи­зических «неприятностей» и острую неврастению. Милиционер сказал:

— Здесь нужна чистка и тюремный режим.

Может быть, и так.

Но мы думаем:

— Здесь нужны спешные и безотлага­тельные мероприятия со стороны Нар­комздрава, Наркомпроса и горсовета. Работы хватит всем.

Здесь нужно особое совещание, которое займется не анализом социальных кор­ней этой язвы, а проведением ряда кон­кретных мер по чистке шалманного гнилья и чертополоха, по установлению условий жизни, отвечающих требованиям санитарии, которое даст ночлежникам лекции кино и газеты.

Шалман — это досадное недоразу­мение. Его нужно изжить.

Юниус