Тернистым был путь Михаила Девятаева к восстановлению справедливости
Вернулся я в Казань в конце 1945-го живой и здоровый, а на работу устроиться не могу – как узнают, что был в плену, сразу от ворот поворот.
Мы продолжаем цикл материалов к столетию со дня рождения Михаила Девятаева. В сегодняшнем выпуске – слово самому Герою Советского Союза. Публикуем фрагменты из воспоминаний Михаила Петровича, которые редакции любезно передал председатель Совета ветеранов судоходной компании «Татфлот» Александр Власенко.
Тернистым был путь Девятаева к восстановлению справедливости. Ведь когда 8 февраля 1945 года угнанный им с аэродрома ракетной базы Пенемюнде «хейнкель» приземлился на стороне наших войск, людьми, совершившими столь дерзкий побег из плена, в первую очередь занялась контрразведка. Ни журналистов, ни фоторепортеров к ним и близко никто не собирался подпускать.
Зато на благонадежность проверяли, что называется, вдоль и поперек. Девятаев пробыл в фильтрационном лагере НКВД около десяти месяцев, хотя быстро выяснилось: человек не только угнал вражеский самолет, вызволил из неволи девятерых товарищей, но и доставил стратегически важные сведения о месте, где производилось и испытывалось ракетное оружие нацистского рейха.
Далее – слово герою. «После побега из плена я вместе со своими товарищами был определен в число военнопленных. В древнем замке во Франкфурте-на-Одере, где нас разместили, я и встретил День Победы. В тот период мы только и жили мечтой о возвращении домой, к своей семье.
В октябре меня вновь вывезли на остров Узедом, где пробыл дня три или четыре. Я понимал: появление наших людей в Пенемюнде и мой визит сюда – не из рядовых.
После поездки в бывший концлагерь мне предстоял многодневный «марш-бросок» из Германии через всю Польшу в стотысячном потоке освобожденных советских военнопленных. Нас посадили в товарняк и привезли на станцию Невель Псковской области. Жители встречали военнопленных как воинов-победителей, с оркестром и цветами. А конвой прямым ходом доставил нас через город в лес, где ждала колючая проволока с запомнившимся транспарантом у главного входа: «Добро пожаловать!»
Нас обыскали, завели за проволоку, объяснили, что жилье мы будем строить сами, благо леса вокруг много. Так с каждодневными допросами я пробыл под Псковом до октября 1945 года. Затем меня выпустили домой, выдав документы младшего лейтенанта-артиллериста. На мой недоуменный вопрос ответ был короток: дескать, не рыпайся, иначе снова посадим.
Вернулся я в Казань в конце 1945-го живой и здоровый, а на работу устроиться не могу – как узнают, что был в плену, сразу от ворот поворот.
Девятаев пробыл в фильтрационном лагере НКВД около десяти месяцев, хотя быстро выяснилось: человек не только угнал вражеский самолет, вызволил из неволи девятерых товарищей, но и доставил стратегически важные сведения о месте, где производилось и испытывалось ракетное оружие нацистского рейха
В феврале 1946-го поехал на малую родину, в Мордовию. В Саранске с трудоустройством отказали в двух местах. Тогда пошел на механический завод, там мой друг, земляк, солагерник Василий Грачев работал в автопарке механиком. Мы с ним вместе семь классов в родном Торбееве закончили. Толковый такой парень был…
И вот он попросил за меня, но в работе мне сразу отказали. Мало того, и его самого, боевого офицера-летчика, за то, что был в плену, за измену Родине, выгнали с завода и посадили на десять лет. Он сидел в тюрьме в Ирбите. Там он и сейчас живет. Позднее стал начальником цеха, в профсоюзах работал.
А я поехал в Торбеево. Там попросил о встрече своего друга детства Александра Гордеева, третьего секретаря райкома партии. Он тоже очень хорошо принял, позвал вечером к себе домой в гости. Я рассказал, как в плену был. Он: «Миша, тебе работа будет».
Утром, как договорились, прихожу. А Гордеев: «Нет здесь для тебя работы. Здесь Волги нет, давай езжай к себе на Волгу…»
Вообще, мне очень хотелось сесть за штурвал самолета, хотелось в небо, но самолет мне, конечно, теперь не доверили бы. Имея профессию речника и диплом судоводителя, я мог бы работать капитаном или помощником капитана парохода, но на пристани Казани от меня все отворачивались.
Однажды повезло – устроился работать в порту грузчиком. Таскал мешки, грузил баулы… Только перед навигацией 1946 года меня временно приняли дежурным по речному вокзалу.
Под каким только предлогом мне не отказывали в работе по специальности! Пытались приклеить и клеймо пьяницы, хотя пьяным меня никто не видел. Явно мешало другое – клеймо бывшего военнопленного. В лицо, правда, не говорили, а шепотом вспоминали.
В 1948 году меня наконец-то назначили на буксирный пароход-баркас «Огонек» помощником капитана, а в 1952-м на этом же судне я стал капитаном. Прошел обучение на механика, сдал на «отлично», а замещение должности не получил. Нас было тринадцать человек, всем полагалась доплата в сто рублей за замещение должности механика. И только мне не дали этих денег.
| Тернистым был путь Девятаева к восстановлению справедливости. | |
| Ведь когда 8 февраля 1945 года угнанный им с аэродрома ракетной базы Пенемюнде «хейнкель» приземлился на стороне наших войск, людьми, совершившими столь дерзкий побег из плена, в первую очередь занялась контрразведка. | |
Директор затона Павел Солдатов пояснил: «Мы тебя по ошибке на учебу послали. Ты, – говорит, – был в плену, скажи спасибо, что мы тебя вообще держим».
После XX съезда КПСС, когда Хрущев развенчал культ Сталина, вопрос с бывшими пленными был поставлен так: изменников надо карать, а тех, кто не сдался, кто не сотрудничал с немцами, их нужно реабилитировать, а заслуги отметить. Видимо, журналистам дали задание – искать среди бывших пленных примечательных людей.
Завотделом газеты «Советская Татария» Ян Винецкий тоже ходил по военкоматам и искал. В Свердловском райвоенкомате Казани ему дали информацию, что, дескать, есть у нас артиллерист, улетел из плена на немецком самолете, привез девять человек. А Ян Борисович сам был летчиком, воевал в Испании. Он решил узнать обо всем подробнее…
Поначалу Ян Борисович, с которым мы впоследствии стали добрыми приятелями, не найдя контактов с органами, рискнул обратиться в обком партии к первому секретарю Игнатьеву. И неожиданно получил поддержку! Винецкого в итоге допустили к архивам и документам НКВД. Так и родился его большой очерк обо мне.
В Казани опубликовать его не решились. Тогда Винецкий и его друзья обратились за поддержкой в Москву. Но и центральные газеты от статьи поначалу отказывались. Через несколько дней я узнал, что очерк приняли к публикации в «Литературной газете», которая, в отличие от тех же «Известий», не была связана строгими идеологическими запретами.
Публикацию обещали под Новый год. Однако перенесли ближе к Дню Красной Армии, на 23 февраля. Потом почему-то снова перенесли…
Еще до выхода публикации в «Литературке» ко мне домой из Москвы приехал полковник Колыбельников. Он представлял книжное издательство ДОСААФ «Патриот». Оказывается, в мою историю с «хейнкелем» не все верили. С полковником состоялась долгая беседа.
Уехал от меня Колыбельников удовлетворенный…
23 марта я приехал утром на железнодорожный вокзал. Там газетному киоскеру даю десять рублей, беру «Литературку» и… вижу долгожданную статью под заголовком «Мужество». Радость была необыкновенная!
Для меня начиналась новая жизнь.
Начальство сразу зауважало меня. Директор затона вызвал к себе, выразил почтение, сообщил, что меня к телефону на разговор вызывает министр речного флота СССР Зосим Алексеевич Шашков. Министр приглашает в Москву. Я ему: «Подумаю».
В то время я преподавал на курсах в Аракчино. Там готовили младших специалистов – рулевых, мотористов и так далее. В тот день у меня было последнее занятие. После него под руку хватает незнакомый военный – как выяснилось, подполковник Георгий Евстигнеев из редакции «Советской авиации».
В Казани очерк Винецкого публиковать не решились. И тогда автор обратился за поддержкой в Москву. Но и центральные газеты от статьи поначалу отказывались. Вскоре я узнал, что очерк приняли к публикации в «Литературной газете», которая не была связана жесткими идеологическими запретами
Евстигнеев предложил мне безумную, на первый взгляд, идею: сию же минуту лететь в Москву, в Министерство речного флота. После некоторого колебания он уговорил меня. Мы с ним сели на транспортный самолет «Ил-14» и отправились в столицу.
В самолете летчики, как узнали, кого везут, – сразу водку, коньяк из своих запасников стали предлагать. В общем, когда приземлились в Москве, мы с Жорой не знали, что делать, как в таком виде к министру идти.
Выходим, нас спрашивают, где Девятаев. Говорим: он там, в кабине. Ловим такси и – к Жоре домой.
Утром проснулся, вымыл голову холодной водой, собираюсь к министру...
Министр ради меня собрал всех подчиненных. Рассказал им обо мне, как меня с работы выгоняли за плен и говорит: пусть-де Михаил Петрович в кабинет к любому из вас дверь ногой открывает!
Где только я не был в Москве в гостях! Мне дали деньги, много денег. Накупил я подарков, приехал обратно в Казань…
А вскоре появился памятный для меня указ Президиума Верховного Совета СССР – о присвоении звания Героя Советского Союза».