В Сентяке осталось два единоличника – Савелий Осинин и Леонтий Камышлов. Их дома стояли рядом, на отшибе от главной улицы деревни, у опушки леса. Только низенький плетень из таловых прутьев разделял ограды соседей. Ставили его на равных паях. Плетень стоял крепко несколько ***. Жизнь соседей текла мирно.
Беда пришла нежданно-негаданно. Вышел однажды Леонтий Камышлов на крыльцо ***, что плетень около сарая *** двору ходит соседская свинья.
- ***, холера! – проворчал Камышлов.
- Сосед! *** разворочала, окаянная.
- ***?
- *** свинья твоя – не видишь?
- Ну и что ж?
- Как что? – обиделся Камышлов. - *** да исправь, вот что. Она, *** бродить – отбою не будет.
Савелий Осинин вылил из ведра воду в ***, вытер о штаны руки, подошел к ***. Был он высок, широкоплеч, с большой колючей, как куст шиповника, бородой и острыми глазами. Он неодобрительно посмотрел на Камышлова и сказал:
- Как это – исправь? Тебе справлять. Знаешь ведь, к сараям – твоя половина.
- Ты не егози! – взбудоражился Леонтий Камышлов, сдвинул кудлатые брови и сердито пошевелил усами. – Уговор забыл? Да по уговору моя половина – к домам. Аль ум за разум у тебя начал заходить?
- А ты что – белены объелся? Тебе исправлять, тебе… Ты лучше не греши.
- Нет, я тебе не работник! – вспыхнул Камышлов. – Поработал я на людей, пора на себя: седой волос лезет.
Слово за слово, поссорились соседи. Плетень оставался неисправленным. Ссора понеслась словно речка и стала упорно размывать между двумя соседскими домами глухую пропасть – вражду.
Утрами соседи выходили из домов, заранее готовясь к схваткам. Леонтий Камышлов, потрясая тяжелыми волосатыми кулаками, кричал Осинину через плетень:
- Петуха-то моего, мошенник, зачем убил? Взять этим петухом да по харе твоей поганой! Ты в какие меня убытки произвел, знаешь? Громом тебя расшиби, сукиного сына!
- А ты что делаешь? – налетал Осинин. – Душегуб! Глаза твои бессовестные! Вчера мою супоросную свинью стягом огрел, а сегодня она скинула! Это – что не убытки, кобель ты цепной! Сунься только твоя корова за мою огорожу – запорю!
Савелий Осинин на самом деле пытался запороть корову соседа, когда та прошла было к колодцу, да не удалось - налетел, как буря, Леонтий Камышлов, вышиб вилы. Соседи схватились и, тяжело урча, начали кататься у ограды. Услышав крики, сбежались мужики и бабы со всех ближних дворов.
Соседи не обращали на них внимания и, стиснув зубы, продолжали драться. Нападал Савелий Осинин. Он сбросил поддевку, остался в изорванной рубахе, и, будучи выше ростом бил соседа по голове. Леонтий Камышлов едва успевал обороняться. Но вдруг, изловчившись, он так сунул Савелия в бок, что тот присел.
- Ловко! Под девятое ребро попал, - определил Матвей Тюрин.
Савелий Осинин, однако, быстро оправился и, продолжая, нападать, размахнулся из всей силы, рассчитывая сбить Леонтия с ног, но тот схитрил – пригнулся и сунул соседу кулак в лицо. Савелий попятился и сплюнул два зуба.
- Батюшки! Да что они делают? – завопила было одна женщина.
- Дерутся… - равнодушно пояснил Тюрин.
Дрались долго. Жена Савелия Осинина догадалась, наконец, - вылила на взопревших и остервеневших мужиков ведро колодезной воды.
После драки еще несносней стала жизнь. Ругались соседи при каждой встрече, носили за голенищами ножи, грозились друг друга сжить со света белого. Сельчане наблюдали за злым раздором соседей постоянно, скуки ради потешались над ними, еще больше разжигая вражду. Мирить их никто не пытался.
- Не наше дело… - говорили сельчане.
Ссора тянулась три года. В деревне организовалась артель, а Савелий Осинин и Леонтий Камышлов жили обособленной жизнью, продолжая враждовать. Они и не думали вступить в артель. Но перемены, происходившие в деревне, волновали соседей. Вечерами, немного успокоившись от шумного дня, они заводили разговор с семьями.
- Опять звали в колхоз… - сурово говорил Леонтий Камышлов. – Оно, понятно, надо бы пойти: жизнь-то туда клонит. Слов нет, пошел бы…
- И пишись, - поддерживал сын Сергей.
- Как же я пойду? – гремел Камышлов. – А если и Осинин пойдет? И будем там хватать друг друга за глотки. На отдельных дворах живем, а как собаки. Нет, не будет миру. Что у нас будет общего? Ничего!
- Не попытал, а говоришь…
- Не попытал! – волновался Камышлов. – И-ишь, говорун нашелся! Не пытал – и тебе завещаю: не пытай! Ты должен отца слушать, еще из моей воли не вышел. А ты, поганец, все свое воротишь.
Семья молчала.
И Савелий Осинин тоже горячился:
- Вот чертово семя! Что из-за него терпеть приходится, а! Надо по хозяйству кое-что делать, а руки, как чужие. До смерти надоело копаться однолично: одна порча хлеба, а не жизнь.
- А что ж не пишешься в артель? – вступала дочь Катя.
- И чего твой язык мелет? – Осинин сокрушенно качал головой. – Да ты подумай хорошенько своей мозгой, а потом и говори. Запишешься, и этот супостат запишется! Понятно? И пойдут нелады. На собрании – сцепимся, на поле – сцепимся. Срам один!
Осинин и Камышлов чувствовали, что в семьях их назревает разлад – жены и дети хотят жить и работать в артели. Мучаясь в тяжелых думах, соседи не видели выхода из цепкого плена житейских неурядиц. Они раздумывали, а дело приняло неожиданный оборот. Произошла презабавная история, о которой долго говорила вся деревня. Савелий Осинин и Леонтий Камышлов, занятые враждой, как-то не заметили, что их дети – Сергей и Катя – подружились, частенько встречались наедине, да и полюбили друг друга. Они сначала не хотели обижать стариков и скрывали свою дружбу. Знали, что и ругани не оберешься. Но все – до поры, до времени. И вот – в начале зимы, когда засеребрился лес, опушенный снегом, и деревню замело сугробами, Сергей и Катя твердо решили устраивать свою жизнь, как им хотелось. Однажды утром они пришли в дом Камышловых. Леонтий сразу догадался о случившемся. Его будто по темени стукнули. Он поднялся у стола, побледнел, зло глянул на сына. Сергей почувствовал недоброе и предупредил:
- Отец! Не тронь!
- Вон, змееныш! – прошипел Камышлов, едва удерживаясь на ногах от содрогания сердца. – Чтобы духу вашего не было в доме! Вон, проклятые!
Выгнал молодых и Савелий Осинин.
Сергей и Катя вступили в колхоз, пожили с неделю у родни, а вскоре уехали из деревни. Говорили, что поехали на курсы – изучать тракторы, а весной начнут работать в машинно-тракторной станции. Осинин и Камышлов, как показалось сельчанам, мимо ушей пропустили эту весть. Словом не обмолвились. Но ночью соседи долго не могли уснуть. Леонтий Камышлов раза два выходил на двор.
- Аль занедужалось? – беспокоилась жена.
- Животом мучаюсь… - ворчал Камышлов.
Савелий Осинин вставал, часто курил, ложился и опять с боку на бок ворочался.
- Дрыхни ты! – ругалась жена.
- Сны дурные мерещатся…
Зиму соседи жили тревожно. Мысли о тяжкой, надоевшей единоличной жизни, о колхозе, о детях, о своем будущем не покидали их, не давали покоя. Соседи стали держаться смирней. Ругаться – ругались, но не с таким азартом, как раньше, и ножи не стали носить. Когда ложились спать или просыпались – первые мысли налетали не о вражде, как было раньше, а о колхозе, о тракторах, о весне, о шумных хлебах. Да и нельзя было не думать о колхозе, - жизнь потекла в другую сторону.
Всю зиму раздумывали соседи. А когда услышали первую звонкую капель, когда на дерево налетел влажный, ласковый ветер, насыщенный волнующими запахами весны, - Савелий Осинин и Леонтий Камышлов, будто сговорившись, в один день пришли в правление колхоза. В этот день как раз было колхозное собрание. Леонтий Камышлов, проталкиваясь к председателю, увидел соседа, взглянул на него со злобой и остановился в нерешительности. Осинин нахмурился и, сжав кулака, полез даже было к давнишнему врагу, но неожиданно понял - не может тут при народе начать ссору. Опустив глаза, Осинин сказал:
- Что толкаешься? Успеем…
- Оно понятно, успеем… - согласился Камышлов.
Председатель колхоза Иван Ветелкин, прочитав заявления соседей, спросил:
- Что долго канителились?
- Сам, Иванша, знаешь…сам, ведь, знаешь – бабы! – заторопился Осинин.
- Понятно – они, - подтвердил Камышлов. – С ними сам леший не сговорит. Легче сосну обломать, чем бабу.
- Ну, ладно, - сказал Ветелкин. – Колхозники скажут свое слово.
Соседей в колхоз приняли.
Пришел шумный апрель. Резче обозначился горизонт: земля скинула зимние одежды, была черная и пахучая, в небе стало больше прозрачной голубизны и легкости. Весна крепла с каждым часом, а земля, полная могучих сил, дышала свежо и мощно. Стал беспокоен и прерывчат сон мужиков, тревожили думы о лете.
Осинин и Камышлов в эти дни боялись встречаться. Они попросили назначить их в разные бригады. Их уважили. А когда начался сев, когда соседи с утра до вечера закружились в дружном водовороте колхозной работы, они иногда стали забывать о своей вражде. В кругу колхозников складывались свои обычаи: меньше ругались, разговаривали вежливее, относились друг к другу заботливее и теплее. Этот процесс выработки новых житейских правил шел медленно, но настойчиво. И наши соседи – Осинин и Камышлов – незаметно для себя привыкали к новым законам колхозной жизни.
Отлетало лето. Поспели хлеба. Однажды Леонтий Камышлов, выйдя на крыльцо, увидел Савелия Осинина в его дворе. «Надо с ним потолковать…» - решил Камышлов. Увидев, что к плетню идет сосед, Осинин пошел навстречу. В первый раз сами того не замечая, они сошли мирно.
Леонтий Камышлов навалился грудью на плетень.
- Налаживаешь?
- Налаживаю…
- Хомуты?
- Гуж у одного хомута плоховат, - спокойно отвечал Осинин. – Дай, думаю, не буду ждать шорника, сам устрою: торопиться надо.
- Да-а… - протянул Камышлов задумчиво. – А мы, слушай, на перегонки с вами хотим.
- Соревноваться?
- Да.
- Ах, дьяволы! Уже успели! – изумился Осинин. – А мы сами хотели вас вызвать. Ну, коли так, давайте…
Вдруг под Осининым хрястнуло, затрещало и - плетень рухнул. Осинин, отряхиваясь, поднялся, сказал безразлично:
- Отжил…
- Придется налаживать!
- А, ну его! – возразил Камышлов. – Теперь никогда. Осенью будет время – наладим, а нет – шут с ним.
И в тот же день соседи растащили плетень на дрова.
М. Бубеннов.