(Окончание)
он нагнулся к телеграфисту и втиснул в ухо — Расстреляем!!
Одернул обшлаг, поднес часы близко к глазам Зайцева, двумя пальцами отметил десятиминутный путь стрелки. „От семнадцати до двадцати семи минут девятого" механически отсчитал Зайцев, и снова всплыли в мозгу повелевающие пламенные слова:
«Будьте верны революции!"
Он будет верен. Он, телеграфист, никому неизвестного и не имеющего даже имени полустанка, безликий Зайцев, один из многих тысяч таких же Зайцевых, отдаст свою жизнь ей, неведомой и великой. А, ведь жизнь можно еще купить, заплатить водою из скрытого колодца, известного только ему и Мамеду. Купить жизнь, напоив этих людей, дав им силу для борьбы.
— „Будьте верны революции!"
Перед Зайцевым встает каменное лицо Мамеда.
Он знает, он тоже знает!
Почему он не ведет их к воде?
Стрелка часов на руке офицера прошла уже половину отмеченного пути! Ещё только три минуты...
Только две...
Бурая, крючковатая, жилистая рука Мамеда поднялась над толпой, указывая на что то рожденное далью...
Толпа колыхнулась, подползла к лошадям,
- Броневик. Пронюхали черти!
- По коням! на бегу выкрикнул ненужную команду начальник. Из - за барханов, устилая небо черным кудлатым дымом, выползала сизая ящерица бронепоезд. Зайцев видел, как замелькали жидкие хвосты поджарых лошадей, слышал выстрел и ответный задор пулеметов. К, телеграфисту подошел Мамед-Кули; будто тяготясь бременем рождающихся слов, проговорил указывая на всадников:
- Пески— злые. Нет воды— нет жизни. И коню и человеку— смерть. Злому злая смерть. Такой закон.
Длинный, тонкий ствол орудия, торчавший из башни бронепоезда, гулко сплюнул. Гул прокатился по барханам. Мамед- Кули подтолкнул неподвижного Зайцева к подходящему поезду и вдруг, улыбнувшись. добавил мягко и нежно, как первая прохлада падающего на пески синего вечера:
- Наши!