Байрон, как политический поэт

... Как бури шум

Другой от нас умчался гений,

Другой властитель наших дум.

Исчез, оплаканный свободой.

А. С. Пушкин

В чем была тайна обаяния гордой лиры Альбиона для таких людей, как Пушкин, Лермонтов, как декабристы? Почему для одних он был „поэт му­чительный и милый^”, тогда, как другие травили его везде и всюду, давая пра­во Пушкину назвать его: „Байрон, мученик суровый^”, „страдалец вдохновен­ный”. Почему Байрон, «гонимый ми­ром странник?^»

Чтобы ответить на эти вопросы, об­ратимся к жизненной судьбе и твор­честву поэта.

* *

Воспитанный на материализме фран­цузских просветителей, выросший и созревший в те дни когда новая Фран­ция боролась за свободу для себя и для всей Европы против закоренелых феодалов и ростовщиков, против жад­ных попов и беспутных прожигателей жизни—Байрон еще в юные годы предстает перед нами, как „Ярей”, пользуясь Пушкинским языком, как вольнодумец и безбожник «Христос пришел спасти людей, но хороший язычник идет на небо, а плохой хри­стианин в ад.. Если могут быть спасе­ны люди, живущие в Тимбукту, Отанти.. никогда не слыхавшие о Галилее и ее пророке, к чему тогда христиан­ство, какой в нем прок... Да я вам укажу десять мусульман которые при­стыдят вас своим доброжелательством к людям... Найдите мне хоть одного буддийского бонзу, который не был бы выше травящего меня викария.”

Так писал поэт 3 сентября другу своему в 1811 г. Годжеону, собиравше­муся стать священником.

В 1808 году Байрон появился впервые в палате лордов, где он должен был занять место пэра в силу наслед­ственного права. Аристократическая среда, однако, считала его чуждым для себя. Конец XVIII и начало XIX века были в Англии периодом господства консерваторов, бешеных врагов всякой парламентской реформы, ненавистни­ков французской революции, гасителей первых искр рабочего движения в ли­це «разрушителей машин»—лэддитов. Молодой лорд занимает место сразу на скамьях оппозиции. Но впервые с политической речью в стенах пала­ты он выступает лишь 27 февраля 1812 года. И кому же посвящена она? Ткачам—„разрушителям машин", кото­рым новый билль о ткацких станках угрожал смертной казнью.

Не мало мужества надо было иметь для того, чтобы сказать то, что сказал Байрон: «Эти люди хотели взрыхлить поле, но заступ оказался не в их ру­ках. Они готовы были даже просить милостыню, но никто не подавал ее. Их собственные средства к существо­ванию были отняты, не к чему было приложить труд свой. Так можно ли удивляться произведенным ими наси­лием, как бы ни оплакивали их и не осуждали?». Байрон предлагает привлечь к ответственности фабрикантов, которые сами провоцировали голод­ных рабочих на выступление с целью «проучить» бунтовщиков. „Как прове­дете вы ваш билль в жизнь?—спра­шивает Байрон почтенных лордов,— разве можете вы превратить в тюрьму целое графство? Вы хотите воздвиг­нуть плахи на всех полях и вешать людей, как копченую рыбу? Или вы хотите.. казнить каждого десятого, об‘явить графство на военном положении. разогнать все население и унич­тожить все кругом вас?.. И это меры, предлагаемые для голодающего и от­чаявшегося населения?..“

В дни, когда Макдональды распева­ют изнуренным нуждою горнякам и всему английскому пролетариату слад­кие песни о „мире в промышленно­сти”, так полезно вспомнить мужест­венную речь молодого поэта, разуме­ется, отнюдь не социалиста, но благо­родного представителя тех людей, ко­торыми оплодотворила его эпоху Ве­ликая Французская Революция. Эта мысль сквозит и в „Песне для лэдди­тов” , написанной Байроном:

Как за морем кровью свободу свою

Ребята купили дешевой ценой,—

Так будем и мы: или сгинем с бою,

Иль к вольному все перейдем мы

житью,

А всех королей кроме Людда,—до­лой!

Песня прямо призывает к расправе с королем „по-плебейски», как гово­рил впоследствии Маркс.

Кровь короля,

Как роса нам нужна:

Ведь древо свободы вспоит нам

она...

И если во время бракоразводного процесса поэта против него ополчи­лось все английское высшее общест­во, если его об^`явили исчадием ада развратником и чем угодно—мы не удивляемся. Человек, писавший такие строки или говоривший такие речи в парламенте, не мог не быть смертель­ным и заклятым врагом для предков нынешних „твердолобых”. Покойный К. А Тимирязев передает следующий случай: „Профессору Бейльштейну за каким то парадным обедом пришлось сидеть рядом с почтенной старой лэди Он завел разговор о Байроне. Его собеседница строго остановила его словами: „Вы иностранец, а я старуха; я обязана вас предупредить, что у нас в присутствии порядочной женщины не принято произносить имя этого че­ловека”. Энгельс в своих „Письмах из Лондона^”, и 1843 году говорит: „Бай­рон и Шелли читаются почти только низшими сословиями; сочинения по­следнего ни один „почтенный” челавек не должен иметь на своем столе под страхом самой отвратительной ре­путации”.

***

Двадцатые годы—эпоха новых рево­люций в Европе. По выражению Пуш­кина:

... ветхая Европа свирепела,

Надеждой новою Германия кипела,

Шаталась Австрия, Неаполь вос­ставал,

За Пиринеями давно судьбой на­рода

Уж правила свобода

И самовластие лишь север укрывал

Байрон—член итальянского обще­ства карбонариев, поставившего своей целью освобождение и об'единение Италии; Байрон великодушный друг восставшего греческого народа; Бай­рон—беспощадно - жесткий сатирик, бичующий героев и заправил Священ­ного Союза -Меттерниха, Кэстльри, Александра I со всей свитой его прис­пешников.—этот Байрон для револю­ционных кругов европейской интелли­генции сам был символом революции и подлинным „властителем дум “. Князь П. А. Вяземский, друг Пушкина, гово­рит, что Байрон „спускался на землю, чтобы грянуть негодованием в прите­снителей и краски его романтизма сливались часто с красками политиче­скими”. В те же годы Пушкин, забро­шенный на берег Черного моря, меч­тает о „поэтическом побеге” в Италию, где жил тогда в Равенне „близ Дан­те” —Байрон.

Смерть Байрона в Миссолонги от лихорадки поразила все европейское общество. „Твердолобые” всех мастей злорадствовали. А для Пушкина, для будущих декабристов „мир опустел^”.

* *

Байрон презирает продажного по­эта Боба Соута, который «изменил и делом и словом» своим друзьям и „тори стал, чтоб воспевать оковы^”. Герой Байрона—старый Мильтон, ко­торый „не умел кривить душой”.

И с ложью полноправной не мирался;

Чтоб сыну льстить, он не клеймил отца

И был врагом тиранов до конца.

А какие гневные и едкие строки на­ходит Байрон для одного из столпов тогдашней европейской реакции лор­да

Кестльри:

О Кэстльри! Предатель и злодей!

Ты обагрил кровавыми ручьями

Ирландию и родины своей

Стал палачом...

В конце „Посвящения^” „Дон Жуа­на” поэт горестно восклицает:

Куда бежать? Кругом царит обман.

Когда от тирании нас избавят?

Оковы рабства тяжко давят свет.

Как сродни этим словам стихи Пуш­кина:

Где благо—там уже на страже

Иль просвещенье, иль тиран...

Вот какой источник питал политиче­ские мотивы творчества нашего поэта.

* *

Мы проходим мимо драмы Байрона „Марино Фальеро", где вождем мятеж­ников против патрициата Венеции в одном восстании XIV века оказывает­ся сам дож, казненный за это. В портретной галлерее дожей место, где должно было бы быть изображение Фальеро, завешено одной тафтой с надписью: „Обезглавлен за преступ­ление”. Не случайно Байрон выбрал эту тему тогда, когда он оказывал ак­тивное содействие итальянским карбо­нариям. Обращаемся к одному из сильнейших сатирических произведений поэта, к его „Бронзовому веку“. Байрон изображает гнусную комедию Веронского конгресса, где собрались все угнетатели Европы, во главе с монархами России, Австрии и Пруссии. Перед нами проходит галерея типов. Вот и сами монархи.

Святой Союз, замкнувший все— в троих!

Единство, в коем должен быть сложен­

Из трех глупцов один Наполеон!

„Вот щеголь властелин, войны и вальсов верный паладин”, падкий на лесть Александр I. „Он бы не прочь свободу уважать, там, где не нужно мир освобождать”.

Россия—„страна рабов”.

где весь народ при том,

Казна живая, мерится гуртом,

И где цари бепосмощный свой люд

По тысячам придворным разда­ют...

Но не лучше и английские лорды.

Им тяжек мир, как черный недо­род;

Война для них-кормилица, доход...

Их счастье, свет, их вера, цель за­бот,

Их жизнь и смерть—доход, доход,

доход!

Безжалостен Байрон к попам и ка­питалистам:

Скорбит и церковь—веры больше нет

И все скуднее пастырский обед;

И вот прелат, молясь на божий крест,

Спешит занять десяток хлебных мест.

Стрижет епископ шерсть своих овец,

За ним меняла, маклер и купец

Радеют, строят новый Вавилон

И если Байрон чужд и ненавистен и для современных Кэстльри и Меттернихов, для заменивших их Чембер­ленов Болдуинов и Пуанкаре, то ра­бочий класс сумеет надлежащим обра­зом оценить великого поэта, который сказал когда то, что одна лишь рево­люция может спасти землю от ад­ского осквернения, что настанет по­жар, в котором погибнут все импе­рии мира.

Н. Пиногосский