Антенна на деревенской крыше
Бесконечная снежная пелена сливается на горизонте с мутносерым небом. Мерно скользят сани по новой зимней дороге, проложенной по лугам. Эта зимняя дорога сокращает расстояние между пунктами. Она удобнее для лошадей. Но зато она оставляет в стороне деревни и села, лежащие на большой дороге. Поэтому веселее делается, когда под‘езжаешь к волостному центру, где ты намерен остановиться. Еще на большом расстоянии виден силуэт мечети, высящейся над крышами, над ивами, над белым дымом, вьющимся из труб крестьянских изб. И, только когда подъезжаешь ближе, утомленный от снежной белизны глаз улавливает высокий тонкий шпиль над одной из крыш избяных.
Что это? Неужели радио?
Ямщик неопределенно качает головой, что-то бормочет про себя. И, только под‘- ехав вплотную к селу, когда позади остаются и речка, и ветлы, сомнения отпадают: да, действительно, радио. Антенна над деревенской крышей.
Улыбаешься невольно: и от того, что проехал еще 30 верст, и ;от того, что можно будет немного посидеть в теплой хате и размять отекшие ноги, и от то? о. что радио. Подумать только: так далеко от железной дороги, так окраинно и глухо,—и все же и сюда проникло радио. К вечеру после разговоров в ВИК‘е и потребобществе, после хождения но базару и заготовительным амбарам льется тихая беседа за чаем.
Вскладчину
—Кто же у вас радио построил?—О, это мы вскладчину устроили. И ВИК дал, и кооперация дала, и служащие немного от заработков своих отчислили.
Словом, собрали суммочку и устроили.
—Давно уже у вас построено?
—Порядочно. Больше года будет.
—Ну, и хорошо слышно? Москву принимаете?
—Гм... Как бы этом вам сказать?.. Насчет слышимости туговато.
Собеседники явно мнутся, переглядываются.
Мое предложение пойти послушать радио принимается вяло.
Низко раскинулось над головой зимнее небо. Ярко горит Орион.
Бодро скрипит снег под ногами.
Школа. Керосиновая лампочка на заржавленной проволоке тускло освещает погрязневшие плакаты на бревенчатых стенах. Деревенские ребята в рваных полушубках толпятся у двери, за которой слышны голоса: там ликвидируют неграмотность.
Радио-комната закрыта. Ключ у избача. Избач в сельсовете. Юркий мальчуган бежит в сельсовет, и через несколько минут избач приходит.
И часовых и радио дел мастер
Долгая возня с лампой. Открывается школьная комната. Низкие парты. Угол комнаты отделен сеткой. За сеткой стол с радио-принадлежностями. Пока избач возится у аппарата, односельчане аттестуют его: прекрасный работник, известный на всю округу часовщик; уж ежели он в часах так ловко разбирается, то радио для него пустяки. Но, оказывается, не пустяки. Часовых и радио дел мастер пересаживался, передвигал табуретку, переходил от лобовой атаки к обходным движениям, что-то перевинчивал щипчиками, но запыленный усилитель грустно смотрел своим единственным серебрис-тым глазом, как бы извиняясь: уж простите меня, сегодня мне что-то нездоровится.
Такой же грустный взгляд был и у радио дел мастера. Он поднялся с табуретки, отложил в сторону щипчики и виновато стал поправлять старенькие очки: не выйдет, товарищи, наверно, тут ребята без меня что-нибудь перепутали.
Не выйдет, так не выйдет.
Опять звездное небо, опять Орион, опять бодрый снеговой скрип под ногами.
Радио-разговор
В хате радио-конфуз по возможности заменяется радио-разговором.
—Что, давно уже молчит у вас радио?
—Уже не помним сколько времени. Откровенно говоря, немного мы уже остыли к этому делу. А вначале... о, вначале у нас тут такие дела были, такие дела. Копили мы на радио больше года, горели нетерпением. А когда открыли, ка алось, новая жизнь наступает. А тут еще таьой случай хороший вышел. Наш один человек в Москву на с‘езд попал и оттуда со станции „Коминтерн* приветствовал нашу деревню. Что тут было... Крестьяне сразу голос признали. Он говорил по-татарски и о наших деревенских делах. После этого радио-привета все сомневающиеся были посрамлены. И от радио отбою не было.
А теперь... Не клеится что-то. Некому этим делом заняться. Часовщик наш, видимо. не совсем смекает.
Разговор постепенно от короткой деревенской волны переходит на другие волны. Есть же такие счастливцы, которые слушают и Ленинград, и Берлин, и Лондон. Вот мы в газетах и журналах читали о последних успехах радио. Знаем, что и наш аппарат мог бы все это дать. Да вот некому с этим делом справиться.
Радио-вздох. Радио-тоска
Под жалобы собеседника я тихо засыпаю. И снится мне: там за селом, где речка делает неожиданный изгиб, где ивы нагнулись так низко, как будто ищут на снегу утерянное счастье, там сцепились в смертельной схватке два великана: мечеть и радио.
Мирно спит деревня. А за ней на снежной арене, под вой ветра, под музыку метели идет великий бой. Кто победит?
Я ворочаюсь во сне, беспокойно сбрасываю тулуп.
„Алло, алло, говорит Москва, станция „Коминтерн44 на волне...
Я вскакиваю, открываю глаза. Мой спутник склонился надо мной и укоризненно говорит: „Ну, и заспались. Эдак мы опоздаем на базар. Вставайте. Едем, едем®. Побледнели синеватые окна. Метель подсыпала за ночь новый слой снега к окнам и воротам. Топает ногой нетерпеливая лошадь во дворе. Позвякивает колокольчик. Обогнув последнюю деревенскую хату, я еще раз оборачиваюсь на село. Над крышами домов, над ивами, над утренним дымом—ажурно высится деревянный силуэт мечети. А поодаль над школой—тонкий-тонкий, еле видимый шпиль антенны.
Алло, алло. Едем дальше в безбрежную белую даль...
Чем хороша зимняя дорога
—Чистым воздухом и бодрыми мыслями. Хорошо дышать и хорошо думать. Дышу и думаю. Специально о радио я мало читал. Но где-то мне попадались такие сообщения. В Америке изобретен радиоприемник, имеющий форму карманных часов. Как это должно быть ловко и удобно. Захотел послушать радио, вынул из жилетного кармана радио-часы, чик,—и готово. Молодцы американцы. В Англии в определенные часы, когда детям спать ложиться надо, дается специальная детская программа: сказки рассказывают. Кладут ребенка в кровать, надевают наушники. И льется откуда-то ласкающий женский голос: в одном царстве, в одном государстве жил-был мальчик-с-пальчик Молодцы англичане!
В Президиуме ВЦСПС как-то т. Томский рассказывал о своей беседе в Берлине с Эддо Фимменом и другими европейскими профессионалистами. В Европе радио крепко вошло в быт. Но станции все в руках буржуазии. И рабочий вынужден слушать только то, что угодно буржуазии: глупые проповеди, скучные лекции и вечный фокстрот. Фокстрот там даже утилизирован. Под домашний усилитель, передающий фокстрот, европейский мещанин дома танцует.
Хорошо бы было для европейского рабочего Москву послушать. Когда в Англии была стачка горняков, Болдуин по радио говорил речи против забастовки. Английский рабочий испытал тогда, какую силу представляет радио.
Молодец ВЦСПС!
ВЦСПС теперь строит новую станцию в 75 киловатт, стоимостью в один миллион рублей.
Эту во1ну уловит и европейский ра бочий. Молодец ВЦСПС!
Наша Казанская станция в один киловатт. Большими техническими возможностями она не блещет. Но она вполне в состоянии обслужить всю Татреспублику. Если развить это дело, если дать радио каждой деревенской школе и избе- -читальне, если провести это дело во все клубы, если внедрить в крестьянскую хату и рабочее жилье, если разработать соответствующие программы радиовеща ния, —какую колоссальную культурную работу можно было бы проделать. Но все это если, если.
А пока...
Я хотел было сказать: молодцы казанцы. Но воздержусь. Странно как-то. Не везет мне очень. В Абдуллове радио мол чит. В Семиострове в двух местах радио: в школе и нардоме. И в обоих местах молчит. А в Актаныше нардом полон народу. Накурено, полутемно. На ящике из- под махорки стоит усилитель, слабо ос* взщенный мигающей лампой. В соседней комнате радио-аппаратура. Председатель ВИК‘а перебегает из одной комнаты в другую, дожидаясь обещанного нублике радио-концерта. Публика ждет. Наконец, раздается какой то сиплый - сиплый голос. Сидящие у усилителя прикладывают ухо прямо ко „рту* аппарата. Хотя он и называется громкоговорителем, но никакого громкоговорения не получается
„В евонном животе бурчит чего-то“
—Слыхать?—спрашивают окружающие.
—Ничего, ребята, не слыхать; только в евоином животе бурчит чего-то.
В „евонном животе4 очень долго „чего- то бурчит®, и все терпеливо дожидаются. Ох, до чего терйелива публика.
В „аппаратной* какой-то юноша с видом жреца возится у приемника. Он нервничает: закройте дверь, а то тут шляется всякая шантрапа, мешают только.
Дверь закрывают на крючок. Все робеют перед капризным радиожрецом. Как же: от него все зависит. Захочет—будет ! голосом говорить, не захочет—в „евонном животе® бурчать будет. Тут вся власть радио-людям.
Около двух часов дожидается публика, но ничего не получается, несмотря на все старания капризного юноши.
Уже сидя в ВИК'е, я выясняю радиоподробности. После жалоб о том, что весь • хлеб из Актаныша в Башреспуб- лику уходит, мне рассказывают, что не всегда- такое „бурчание" получается.
Ничего мы по-германски не понимаем...
Изредка бывают и минуты просветления. Юный специалист в бурчании лучше разбирается, чем слушающая публика, которая все воспринимает, как сплошной живот. О, этот юный специалист обладает тонким ухом: он поворачивает какую то черную пуговку и говорит: а вот это Берлин.
Недоумевающая публика усиливает внутреннее уважение к трубе и к юноше. Только какой нибудь смельчак дозволяет себе нарушить „глубокоуважаемое* молчание.— „А что же разобрать ничего нельзя?—Презрительный взгляд жреца: „А ты разве по-германски понимаешь?®
Все удивленно молчат: тут и крыть нечем.
Стараюсь выяснить, кто этот юноша. Оказывается, не то телеграфист, не то какой-то другой почтово - телеграфной профессии.
В минуты просветления удается поймать Уфу, но вот на Казань ни разу не попали.
А как хочется Казань послушать!
Действительно, неприятно получается с этой Башреспубликой! они переманивают наш хлеб, а мы их волну, обмен для нас невыгодный. В Актаныше мечта неиз- яснимая: Казань послушать. И тоска, что ни разу это не удалось.
Вот уже третья волость, где радостно, что есть радио, и где грустно, что оно молчит. Если так и в других волостях происходит, то тут есть над чем призадуматься.
Радио должно быть позеюду
Надо, чтоб в каждой волости, каждой школе и избе - читальне было радио. Этот план должен осуществить Наркомпрос совместно с В Иксами. Самообложение должно быть для этой цели использовано обязательно. Это надо теперь же предусмотреть. Но надо, чтобы были у Наркомпроса раз‘ездные радиоинструктора. Но надо, чтобы в каждой волости было по одному человеку, технически подготовленному в вопросах радио.
Ибо нет ничего более постыдного, чем молчащее деревенское радио. * Интересно, что на заре этого дела, когда мы еще пе-реживаем радио-утро, уже есть в деревне люди, которые от технических неудач и беспомощности успели остыть к этому великому делу.
Нам нужна поэтому новая волна: волна инициативы, волна радио-энтузиазма, волна упорного технического творчества. И нам нужны областные курсы, которые, после 2-х - или 3-хмесячного обучения, выпустили бы по одному радио-технику на каждую волость.
Поставить этот вопрос и взяться за его реализацию должен, по-моему, комсомол.
Вот о чем молчит волостное радио.
И вот что ему отвечают из Казани: Алло, алло, будут курсы, будут инструктора, только не остывайте, пожалуйста* Алло, алло.
Так отвечает Казань, но слышно ли в волостях,—неизвестно...
Еду дальше. Дышу и думаю. Безбрежна снежная даль.
Он слышит Москву, Ленинград, Берлин
Какое совпадение. Утром я написал эти строки, а через несколько часов пришел ко мне крестьянин Моренов из деревни Чебакса, Казанского района. Стесняющееся лицо. Задумчивые глаза и виноватая улыбка. В руках у него деревянная коробка. Это—изобретенный им детекторный приемник. Себестоимость—4 рубля. Он слышит Москву, Ленинград, Берлин. Уже четыре крестьянина в его деревне устроили себе такие аппараты. Он приехал на радио-конференцию. Если пойти на массовое производство, то получится еще большее удешевление. Сделано кустарно, но не без изящества. Моренов на атом не успокаивается: он собирается устроить приемник в спичечной коробке. Его аппарат можно видеть на радио-выставке в Доме Обороны. Я стараюсь познакомить его с городскими радио-любителями. Свожу с радио-кружком Рабочего Дворца в Зар^чьи. Там тоже теплые радио-ребята. Давно они уже работают над изобретением коротковолновой передаточной станции. И изобрели* Вначале никто им не верил. А потом убедились на деле. В Рабочем Дворце у аппарата ка ой-нибудь парень музицирует, а в слободе Восстания, в 3-4 верстах, на рабочей квартире слышно. Такие квартирные приемники уже привились. Зареченцы, окрыленнные успехами, большие планы развивают: хотят организовать радиофикацию цехов и обслуживание обеденных перерывов. Их аппарат тоже выставлен теперь в Доме Обороны.
К радио-будущему
А вечером открылась областная конференция радио-любителей. Откуда столько народу? И какие лица! Тут и лысый бухгалтер с серьезным видом: кредит я дебет строго глядят из нахмуренных глаз. Тут и озирающие былые дворянские колонны крестьяне. Тут и мальчики 9-10 лет с блестящими глазами. На руках радио-журнал. А мальчик с острыми серыми глазами вытаскивает из кармана какую-то коробочку с катушкой и показывает своему соседу.
Ох эти мальчики. Из них создадутся фракции ламповиков и детекторников. Они пройдут сквозь технические бои к великому радио-будущему. Они утолят деревенскую радио-тоску.
Привет вам, радио-товарищи. Привет крестьянину Моренову, привет неутомимым зареченцам, привет радио-батальону, привет мальчикам с острыми серыми глазами.
Я. Боярский.