Сейчас кругом идет гигантская стройка! На всех фронтах показываются примеры, составляются планы боевых действий. Взять хотя бы рабочее изобретательство. Любо! Мило!
Увы, мой сосед по трамваю уныло посмотрел на меня и совсем не ударным голосом произнес:
— А у меня все-таки забраковали.
— У вас забраковали? У вас, у рабочего? Да вы бы в РКИ, в прокуратуру двинули дело!
— Двигал, но ничего не выходит. Говорят мне, что я не над тем думаю, над чем думать надо.
— Так что же у вас за изобретение?
Что бы было понятнее, надо рассказывать по порядку. Чтобы было яснее, будем называть действительные имена.
Шумят машины на обувной фабрике. Ровными лентами, как по конвей- еру идут готовые пары обуви, на потребительский рынок.
— Стране нужны сапоги,—сказал мастер, похлопывая по плечу подмастерья, раскуривавшего папироску.
- Что стране нужны сапоги,—мы это знаем. Давай-ка лучше закурим.
- Товарищ, говорят, на „Спартаке" единоначалия нет; сказывают, что про это даже в газетах печатают.
- Ну это шалишь. Мы, мастера, полными начальниками себя чувствуем. И ежели, например, в соседнем цехе работа срывается и ежели даже мы в этом виноваты, мы все равно чувствуем себя не ответственными потому слово — единоначалие—происходит от слова едино, а раз едино, стало быть за один цех только и отвечай.
Так искажается директива о единоначалии на „Спартаке".
Мастер в цехе—ничто. Он всю ответственность сваливает на управление. Вот, например, один из многих случаев.
Увольняется квалифицированный рабочий. Мастер заполняет ему анкету, пишет на ней резолюцию, что препятствий, дескать, никаких быть не может, пусть себе увольняется. И этот же мастер, лишь только уволившийся рабочий уходит за двери цеха, схватывается за телефонную трубку:
— Товарищ директор, только что сейчас я уволил больно нужного человека, вы, как директор, задержите его там в кабинете. Приостановите увольнение.
Единоначалие на „Спартаке" в жизнь не проводится. О единоначалии пока не думали ни директора, ни мастера, ни рабочие. Надо, конечно, сказать и о Кожтресте, о руководителе, извиняюсь за выражение, фабрикой „Спартак".
Кабинет. Стол. „Без доклада не входить". Зеленая лампа. Пьяная, препьяная рожа.
Вот панорама.
Помните.
Это кабинет председателя технического совета.
Вечереет. Сегодня назначено совещание. Повестка дня:
Плоский крой на „Спартаке". Вопрос, волнующий, вопрос, о котором думают все, вопрос разрешения
оторого ждет вся фабрика, ждет Ленинский кожзавод.
И вот кабинет. За столом сидит Соболев. Он пьян, он мертвецки пьян. В кабинет входит директор „Спартака". Человек пришел на совещание, человек принес предложение, чело...
— Слушай,— рычит Соболев,—зачем ты уволил с фабрики Скворцова, моего племянника, родича,. Ик..
Надо ли разговаривать с пьяным, может ли он говорить о выполнении промфинплана?
— Совещание не состоится. Расходись!
Это не факт. Это факты. Все это носит регулярный характер.
— И вот плачут наши руководители, и вот ссылаются на объективные причины.
А я взял и изобрел лавочку такую, где бы всякие объективные причины разрабатывались и продавались. Не выполнил ты промфинплан — идешь спрашивать:
— Дайте, пожалуйста, причины, которые бы навели тень.
— Вам на сколько?
— Мне на рубль двадцать.
— Послушайте, у нас станция стоит всего 7 коп., куда же вам билетов на рубль?
Это говорил кондуктор трамвая, отталкивая руку с рублем.
Наш изобретатель—один из руководителей „Спартака", совсем замечтался и протягивая желтую рублевку, вообразил себя в лавочке объективных причин.
Виктор Малышев.