Свидетельские показания били фактами и в каждом из них, как в капле воды, отражалась „деятельность" всех трех углов.
Рабочий серо-мерлушечного отделения т. Шмелев вышел и рассказал:
—Наши ребята горели желанием работать по-ударному. Мы собирались и вели разговоры об организации бригад. Наконец, из фабкома пришли и бригаду организовали. Мы начали работать. Фабком о нас позабыл. Администрация не вела учета. Не было показателей нашей работы, остывало желание соревноваться. Так и забыли о бригаде.
Работница стригального отделения тов. Павлова говорила горячо. Она ответила Якупову о том, есть ли па фабрике факты зажима самокритики. Она рассказала про ряд случаев, когда в ответ на ее указания цеховой администрации о бесхозяйственности и порче шкурок администрация стала косо посматривать на Павлову, и стала квалифицировать ее, как бузотерку.
Павлова рядом сочных штрихов нарисовала картину бесплановой работы в цехе и головотяпства, ложащегося грузом на качество и себестоимость продукции.
—Мы говорили, мы указывали, ждали ответов, но ни администрация, ни коллектив, ни фабком рабочим не отвечали. Это нас тревожит. Видим непорядки, а борьбы против этих непорядков не видно...
С 3 до 11 часов длился процесс. С 4 до 11 терпеливо сидели рабочие, помогая суду выявить конкретных виновников прорыва, учась у суда вести беспощадную борьбу с причинами, вызывающими невыполнение промфинплана.
Речи общественных обвинителей: тов. Пачкова—ударника сырейного цеха, т. Егорова—члена коллегии НКРКИ и т. Вульфсона—представителя „Красной Татарии" были кратки. Долго говорить было не о чем—все было ясно.