С давних пор, как известно, считалась самой бедной мышью — церковная мышь. Это положение в наиболее острой форме ощущают на себе все церковные мыши и крысы, особенно из породы двуногих, сейчас, когда в их сердцах угасает последняя искра надежды на возврат лучших времен и они судорожно цепляются за трех-четырех тощих старушонок, приходящих больше по привычке, чем но глубокой вере, на воскресные службы.
* *
Человеку, не бывшему последние месяцы в деревне, многое и многое кажется там новым и необычным.
Вот, например, вы проезжаете татарской деревней. Серые минареты мечети, как гусиные шеи, упираются в зимнее небо.
Косые лучи заходящего солнца бросают прощальные огни. Они просвечивают сквозь минареты, и создается впечатление как будто кто-то прострелил гусиную шею.
Вы ищете глазами фигурку муэдзина, обычно кричащего на закате вечернюю молитву аллаху. Муэдзин пропал. Нет больше муэдзина. Муэдзин много месяцев как забросил свое ремесло и ушел с партией односельчан, на лесоразработки. Муэдзина заменил красный флаг.
Вы недоверчиво трете себе глаза: не ошибка ли? — Нет!
Красное полотнище на тонком древке выглядывает из минарета, тихо шелестя складками.
Муэдзин ушел на землю и занялся земными делами. Красный флаг взобрался на мечеть и занял самое высокое место в деревне. Подводчик из соседнего села, как бы угадывая ваше замешательство, спокойно бросает: «мечеть-то под школу отдали, а в нашей деревне — там клуб устраивают».
*
Низенький лохматый мужичонка, свирепо пуская из ноздрей махорочный дым, сочно ругается на своем родном русском языке. Ушастая шапка надвинута чуть не на брови и сливается с копной нечесаных волос, так что сразу и не разберешь, — где кончается шапка и где начинаются волосы.
Мужик глубоко, по колена стоит в овсе и горстью выбирает в пудовку неладно высыпанное зерно.
Иконы «чудотворцев» и «божьих матерей», сложены в кучку в уголку, где раньше стояла большая медная купель. Их «жилплощадь» заняли для более полезных целей: теперь комаровские мужики ссыпают в церковь обобществленное колхозное семзерно. Здесь сказался изумительный закон диалектики. «Положение превратилось в свою противоположность, тезис — в антитезис». Церковь (разумеется, речь здесь идет о здании) из очага мракобесия и опоры антиколхозного — противосоциалистического — движения превратилась в хозяйственную единицу вновь организованного колхоза — в амбар для хранения обобществленных семян.
И это никого не смущает. В церковку, украшенную красным флагом, идут ссыпать свою долю в колхозный семфонд мужики и бабы, идут, как будто в свою кладовую. Спорят, смеются. Женщины, которым еще недавно запрещалось перешагнуть через порог «царских врат», сейчас хлопотливо разносят по сусекам расчищенного и переоборудованного алтаря — конопляное и льняное семя, чечевицу и прочее...
Сегодня мы уже не можем сказать, что церковная мышь самая бедная из всех своих соотечественниц.
Не успевший сойти на землю и вознестись на облака «святой дух» пугливо (таким его изобразил местный «Леонардо- да-Винчи») смотрит со стены на перестраивающуюся жизнь, на новое «сотворение мира», на сей раз совершающееся по уставу сельско-хозяйственной артели и соответствующим правилам внутреннего распорядка.
**
Было бы грубейшей ошибкой заявлять, что закрытие мечетей и церквей проходит без ожесточенных классовых схваток. Говорить так — значит не видеть и не понимать тех процессов, которые совершаются в данный мо-мент в деревне, процессов, развертывающихся на фоне решительных боев с классовым врагом. Говорить так могут только «левые» фразеры, готовые административным росчерком пера превратить все мечети и церкви в клубы и избы - читальни. .
Такой «левый загиб», к сожалению, имеет место на практике, чем наносится большой чред не только прямому делу выкорчевывания из сознания широких масс крестьянства религиозного дурмана, но и всему делу социалистической переделки деревенской жизни на базе колхоза. Это хорошо видно на примере дер. Куюк. Там комсомольская ячейка на своем собрании решила закрыть мечеть и без обсуждения на бедняцком и общем собраниях, без согласия массы на это — провела свое решение в жизнь: мечеть
комсомольцы превратили временно в склад утильсырья. Что же вышло из этого? — Кулаки крепко зацепились за этот факт. Развили бешеную агитацию против комсомольцев. Натравили на них отсталую часть середняков и бедноты, приклеили к этому противоколхозные лозунги и чуть не добились срыва организации колхоза. Наряду с «левыми» фразерами мы наталкиваемся и на правых оппортунистов, успевших и здесь сказать свое «словцо».
**
Они не останавливаются перед клеветой на партию, на всех низовых общественных работников и деревенские организации, проделавшие (несмотря на все пробелы и большие недостатки в этой области) в целом огромную работу по ан-тирелигиозному воспитанию масс. Обвиняют в голом администрировании. Но, главное, правые, по своей ублюдочной природе, не видят того, что церкви и мечети закрывает сама бедняцкая и середняцкая масса. Она сама снимает колокола и ставит вместо них и муэдзина в мечети красный флаг.
Это, еще раз подчеркиваем, ни в какой мере не должно затушевывать головотяпство, ошибки, чрезмерную ретивость, допускаемую в ряде мест. Мы должны с малейшими перегибами в этой области вести настойчивую и суровую борьбу.
Правые как в анализе причин и сил бурно растущего колхозного движения, так и в массовой передаче мечетей и церквей населением под культурные общественные учреждения не видят массы, а их больному воображению мерещится зажим, администрирование и т. п. «страсти».
Мы не хотим ставить знака равенства между движением масс за колхоз и только что поднимающейся волной против религиозных пережитков.
Несомненно, колхозное движение за-хватывает бедняцкие и середняцкие массы крестьянства глубже и шире. Оно важнее потому, что колхоз, являясь социалистической системой хозяйства, закладывает основы для совершенно иного бытия.
Но не случайно то, что массовое закрытие церквей и мечетей совпало с моментом бурного роста колхозов. Потому что быт, привычки сотен тысяч и миллионов крестьян (в том числе и религиозные праздники), складывающиеся на базе мелкособственнического, индивидуального хозяйствования, ломаются вместе (хотя и несколько медленнее) с породившей их системой. Так же не случайно и то, что кулачество в своей борьбе против колхозов выставляет одни из лозунгов борьбы за сохранение мечетей и церквей.
Оно видит в этих разрушаемых «басти- лиях» мракобесия одну из точек своей опоры, один из главных столпов, поддерживающих частное, капиталистическое, мелкое индивидуальное хозяйство. Там, где мы плохо развернули массовую работу, где плоха связь партийных и комсомольских ячеек с массой, где головы за-сорены правыми и «левыми» идейками, там кулачеству удается на время организовать вокруг своих лозунгов борьбы за сохранение мечети и церкви значительные массы, особенно середняцкого крестьянства.
Но там, где эти связи крепки, где хорошо сколочен бедняцкий и середняцкий актив вокруг наших ячеек, а у людей, стоящих у руководства, имеется твердое сознание всей вредности голого администрирования, «левой» фразы, там нетрудно убедиться в том, что главной силой в борьбе за сохранение мечетей и церквей выступают в основном кулацкие, зажиточные элементы деревни.
Нельзя ставить в зависимость организацию колхоза от закрытия или оставления религиозного учреждения (а такие настроения на местах есть!). Подобная постановка вопроса только мешает коллективизации. Есть и могут быть случаи, когда в селе, перешедшем целиком в колхоз, остается мулла, мечеть, церковь и т. д. Но это ни в какой мере не должно быть воспринято, как «закономерное» явление, с наличием которого нужно надолго мириться, которое само «отомрет».
Этой, ничего общего имеющей с установкой партии, оппортунистической, примиренческой политике — должна быть противопоставлена глубокая пропаганда в массах воинствующего безбожия, более углубленная антирелигиозная работа в колхозах, где и сам уклад хозяйственной жизни ломает старый быт, мировоззрение бывшего мелкого собственника и помогает быстрее высвобождаться от предрассудков и пережитков прошлого.
Песков