Тимур Алдошин родился в Казани. Образование, как сам говорит, «десять классов плюс коридор». Коридор оказался весь в стеллажах с книгами... Поэтому Тимур Алдошин человек переначитанный, а поэт при этом - креативный, оттого и остается любимцем публики, причем речь и о публике, состоящей из самих поэтов.
Он лауреат литературной премии имени А.М.Горького 2005 года.
С 2002 года вместе с Алексеем Кирилловым руководит литературной студией «ARS Poetica» при Казанском университете. Публиковался во многих республиканских и московских журналах, в коллективных сборниках и антологиях, а вот с персональным изданием стихов дело подзатянулось. Единственный личный сборник под названием «Те и эти светы», больше похожий на тетрадку, чем на книжку, ему в свое время издали друзья-поклонники.
Ныне планируется нечто более серьезное, соответствующее званию «книга поэта»: обложку книги, которая вот-вот выйдет в свет, вы видите. У наших читателей есть возможность уже сейчас заглянуть в будущую книгу поэта...
* * *
Брат мой Пушкин, что нам слава,
коли жизнь нехороша?
Из подруг - одна лишь клава,
из скотин - одна мыша!
Хоть теперь иная эра:
не чернила да перо -
электронная химера
ухмыляется хитро,
все таким же грешным делом
занимается поэт:
на листе обманно-белом
проявляет Божий след.
Заведет тебя далеко
говорливая строка!..
... Где ни адреса, ни срока,
лишь огромные срока,
все без права переписки...
Дальше - только тишина,
вечной славы обелиски -
а на кой тебе она?
Не грусти об этой жизни:
эка радость - мед с дерьмом!
Так уж принято в Отчизне -
убивать в тридцать седьмом.
Сочиняй иную долю
для поэтов в небеси...
Вот приду к тебе на волю -
потолкуем о Руси.
* * *
В волосах твоих да будет свет,
теплая пушистая звезда, -
пережжем, как пробки, «Интер-нет»,
между нами будет «Интер-да»!
Кончится вчерашняя печаль,
засияет завтрашняя твердь,
будем всюду лазить, выключать
ржавую низложенную смерть.
Раздадим сиротам мам и пап,
дождь - пустыням,
сестрам - женихов,
вдунем в дрожь любви ветвей и лап
разум для писания стихов.
Подползет собакой континент
к нашему небесну кораблю,
скажешь ты ему: «Хоть места нет -
забирайся, я тебя люблю!»
Нам найти написано в роду,
позабыв все прежние места,
чистую-пречистую звезду,
где никто не убивал Христа.
* * *
Выколачивать пальцы из траков,
на морозе железом звеня...
Впереди - огнедышащий Краков,
позади - батальон и броня.
Сто наркомовских ходят по жилам
вверх и вниз, словно
поршни в движке,
и сейчас закричит: «По машинам!»
шлемофон на горячем виске.
Смотрит Царство
торжественно гневно,
липы черные кверху воздев.
До видзенния, пани крулевна,
мы их выбьем отсюда, пся крев...
...Подавившися костью костела,
спит в предместье бригада СС.
Спит в снегу батальон мой веселый -
лишь один, как и прежде, воскрес.
Поправляет то шлем мне, то платье
на ее изумленных ногах,
позабыв про судьбу и распятье
в обожженных любовью снегах...
* * *
Утро. Собака сидит на дереве.
Это неправильно, черт возьми!
Чего она, спрашивается, там делает?
Жалобный взгляд говорит: «Сними!»
Лезла за кошкой, и было здорово,
вдруг провалилась в туман луна -
и вот, очнувшись,
в платье разорванном,
скована с веткой, дрожит она.
Лезу, хоть сам не умею, выше все,
дуру снимать, что сидит, скуля, -
вдруг ощущаю, как валко движется
страшным волчком
подо мной земля!..
Где же собака? Сижу на дереве,
мокрые пятна коры обняв...
«Что он там, собственно,
утром делает?» -
это, наверное, про меня.
Лезут спасать. Все мокро от осени.
Вдруг просыпаюсь, как от толчка:
кто же их всех теперь снимет,
Господи,
с башни летящего вкривь волчка?!
* * *
Жизнь - не химия бактерий,
а сиянье без конца...
Я читаю в атмосфере
имя моего отца.
В небосвод окно открыто.
В дивный звездный зимний сад.
Леониды, Леониды!
Снегопадный звездопад.
В зимнем воздухе не видно
даже самых крупных звезд.
Леониды, Леониды...
В небесах светло от слез.
Леониды, Леониды
тихим голосом трубы
будят спящую планиду
моей глупенькой судьбы.
Точно так в другом столетье,
очи вскинув к небесам,
наши будущие дети
нас узнают по слезам:
«Посмотри, летит Алеша...
Посмотри, летит Алдошин...
Посмотри, летит Алиска...»
Мы - грядущему записка.
Хвост кометы вверх трубою -
ей сегодня тридцать три!
Над недвижною судьбою
мы несемся, посмотри!
* * *
Говори мне много всяких слов,
все равно о чем, - но говори.
Каменную сушку расколов,
чайник на две чашечки свари.
Рафинад кусая пополам
над столом, где тряпки и гуашь,
я согласен, чтобы - по делам,
потому что этот город - наш.
Этот вечер, тянущий в окно
длинных светов сонные снопы,
милосердно целое одно
с тем, как мы рожденны и слепы.
Дети ищут в мире молока,
утыкаясь в кошкино тепло.
Вылепи нам домик из песка -
все равно, где мне с тобой светло.
Засмущайся, платьице поправь,
тонкой кожей осветясь в окно,
чайник или музыку поставь,
все равно какую. Все равно.
Слезы
У куклы лопнула любовь,
и вылезли опилки плача,
и, сострадая, поднял бровь,
привстав на цыпки, Кукарача.
Тех слез уж некому снести -
из тряпок, из трухи, из дряни,
которой в книгах не найти
всех мировых слезописаний.
Папье-маше безликих драм,
солома или конский волос,
безгласных выброшенных дам
рыдающий трухою голос.
Слезами полные мешки,
когда совсем невыносимо, -
выбрасывают в мир кишки,
как самурай и Хиросима.
Молчать под пыткой бытия,
стыдом покинутых немея
до Судна Дня - ни ты, ни я,
о, слава Богу! - не умеем...
