Как радостно смотреть на колосящееся под жарким солнцем августа хлебное поле! Смотреть и осознавать, что эти тугие, налитые колосья станут батонами и буханками с аппетитной золотистой корочкой. Есть хлеб - значит, будем жить. Испокон века хлебная нива олицетворяла достаток, здоровье и жизнь. Неурожайные же годы становились для простого народа настоящим бедствием, в том числе и в нашем регионе - Поволжье. До сих пор в памяти народной живы воспоминания о голоде 1921-1922 годов, который унес тысячи человеческих жизней.
"... Каждый день по деревне идет несмолкаемый стук. Это рубят траву, чтобы завтра съесть с чашкой молока. Дети имеют вид - большие тельца, обтянутые одной лишь кожей."
Это фрагмент из доклада заведующего Спасским отделом народного образования Николаева. Документ этот датирован ноябрем 1921 года. А летом 1922-го, когда заколосилась рожь, неожиданно налетела новая напасть - саранча. И голод продолжился, унося жизни одну за другой... Давайте всегда помнить об этом, ценить хлеб и труд земледельца.
Мы живем в относительно сытое время, и трудно представить себе весь кошмар голода, который охватил Поволжье в 1921-1922 годах. Вот как рассказывала мне об этом мама.
Суфия родилась в деревне Верхнее Алькеево, и к моменту, о котором идет повествование, ей исполнилось 9 лет. Тогда еще не создали колхозов, у всех были единоличные хозяйства, причем у многих крепкие. Бедно жили только безлошадные семьи. У семьи моей мамы было три лошади, две коровы, много овец и другой живности. Самое главное - была своя земля-кормилица, на ней трудились отец Суфии, мой дед с уже взрослеющими сыновьями. Он был высокого роста, крепкого сложения, с голубыми глазами и вьющимися белокурыми волосами. За такую славянскую внешность его в деревне прозвали Урыс (русский). Его жена, моя бабушка, наоборот, больше походила на монголку: скуластая, смуглая. И росли у них 11 детей.
Семья была дружная, работящая, особенно старшие сестры. Они делали все: ходили в ночное, работали в поле, ухаживали за скотиной, а зимой пряли, вязали, ткали холсты. Суфия была восьмым ребенком. Она не любила возиться у плиты или вышивать, зато была влюблена в лошадей, с семи лет ходила в ночное, умела не хуже взрослых запрягать и распрягать животных, могла верхом прогарцевать по селу.
Но и на нашу относительно благополучную семью обрушилась беда. Всем казалось, что солнце не заходит, все время дули горячие ветры, и земля так накалилась, что трудно было ступать на нее босыми ногами, пруды мелели, речки высыхали, хлеба сохли, скот задыхался от зноя, травы не было, начался падеж...
Лето и осень 1921 года еще как-то можно было перенести - подъедали запасы, спасала лебеда. В тот год даже почки на деревьях не распустились - засохнув, они отпали. Из лебеды, предварительно высушив ее и на ручной мельнице превратив в муку, пекли лепешки. Люди набивали лебедой опустевшие амбары.
С приходом зимы деревня стала вымирать. Смерть пришла в каждый дом. Многие семьи вымерли полностью, дома стояли пустые, погасли очаги. Да и спичек уже давно не было - огонь по утрам брали у Мунир-бабая, который старался высечь его с помощью кремниевых камешков. Но вскоре дед умер, и камешки перекочевали в дом моей мамы.
Не обошла беда дом Суфии: умерли дед, потом бабка, за ними отец (Урыс) и два брата. Оставшиеся в живых ослабли, стали болеть.
После смерти главного работника и кормильца мою бабушку охватил ужас, что-то надломилось в ее сознании, она превратилась в тень и целыми днями, обессиленная, лежала. У нее пропало молоко для младенца. Мальчик умирал... Ослабевшие сестры (а их было восемь) еле передвигались по дому и по двору, пытаясь раздобыть что-нибудь съестное. Иногда они приносили березовую кору, находили в земле коренья и вымачивали их в горячей воде.
По деревне поползли зловещие слухи, будто в соседнем ауле матери стали есть своих детей. А еще поползли по деревне слухи, что детей будут отбирать и увозить неизвестно куда...
Как-то в холодный нетопленый дом вошли люди, представившиеся членами комиссии по спасению голодающих детей. Детей одели, посадили в две телеги (на дворе, несмотря на декабрь, было сухо, снег еще не выпал), подъехали к сельсовету, а там уже ждал целый обоз.
И остались в доме только моя бабушка с грудным ребенком и соседка, которая, потеряв всех своих родных, перешла жить к ней. Впоследствии она рассказывала, что после отъезда детей мать очнулась (а до этого она все воспринимала равнодушно), выбежала на улицу и стала звать дочерей: "Фатыма, Муслима, Магинур, Хадича, Гайша, Майсара, Суфия, Рузалия"... А в ответ - тишина, от которой можно было сойти с ума.
Она потом долго болела и вздрагивала каждый раз, услышав шорох в сенях, ей чудилось, что там ее дети. Соседка выходила и мать, и грудничка, младшего братишку Суфии. Спасла заготовленная на зиму лебеда, а тут еще стали разносить по домам продукты (пайки). Это была помощь от рабочих Америки, Англии, Швеции, Канады и других стран. В Татарию грузы с продуктами стали прибывать с сентября 1921 года. Когда к началу следующего года голод стал невыносимым, помощь была усилена. В Верхнее Алькеево в основном шли продукты из США: мясо, масло, маргарин, сахар, чай, консервы в жестяных банках, мука, крупы.
Татарских детей повезли туда, где не было голода, - на Украину, в богатый и сытый край. По дороге все дети подавленно молчали и всего боялись. Возница Якуб-абый - участник Гражданской войны, молодой, энергичный, пытался отвлечь детей от тяжких дум, развеселить их. Лишь впоследствии Суфия поняла, что это был в душе великий педагог и психолог. Он учил детей, чтобы они не забыли, кто они и откуда.
- Кто ты? - спрашивал Якуб и продолжал: - "Я - Суфия Галимова из деревни Верхнее Алькеево Татарской республики, мне 9 лет..." Повторяй и запоминай.
И так всю дорогу ребятишки заучивали свои биографии, и если кто спотыкался, ему все помогали хором.
И вот, наконец, обоз прибыл в Казань, на железнодорожный вокзал. Тут все было интересно: дети впервые увидели поезд. На перроне повсюду горели костры, было много народу, подвод и плачущих детей, которые все прибывали и прибывали. Первым делом детей завели в санитарный вагон и покормили. Напротив здания вокзала стояли какие-то дощатые сараи. Якуб-абый часто отлучался от ребят, бегал с какими-то бумагами и строго предупреждал, чтобы никто никуда не отходил. Но любопытная Суфия с сестрой все-таки подошли к одному из сараев и заглянули в приоткрытую дверь - там штабелями лежали смерзшиеся трупы... Это были жертвы голода, холода и сыпного тифа, вывозить и хоронить их не успевали.
К вечеру подошел состав, началась посадка. На всю жизнь запомнила Суфия расставание со ставшим всем родным Якубом-абыем, вот как она об этом рассказывала:
- Нас буквально отдирали от Якуба-абыя, мы обнимали его за ноги, за руки, мы выли и царапались, когда нас пытались посадить в вагон. Якуб-абый тоже плакал. Посадка задержалась. Когда мы немного успокоились, он попросил нас сидеть тихо и, вынув из кармана какие-то бумаги, побежал за сарай, мол, забыл отдать начальнику. А тут подоспели чужие возницы и железнодорожники, которые переловили нас, посадили в вагон, успокаивая: "Сейчас Якуб-абый придет". Поезд между тем медленно тронулся. Вот проплыли перрон с кострами, затем сараи, а за последним стоял наш Якуб-абый и рыдал, вытирая слезы с лица малахаем. Среди нас был его восьмилетний сын, которого он видел в последний раз...
До места добирались долго. На правобережной Украине не знали, что такое голод. Детей распределили по зажиточным дворам.
Три старшие сестры Суфии попали в хозяйство мельника, четыре другие - на хутор к богатому крестьянину. Все они потом рассказывали Суфие, как им хорошо и сытно там жилось. Девушки сразу стали членами семей, их ни в чем не ущемляли - ни в еде, ни в одежде. Вместе с семьей сестры Галимовы рано вставали, выполняли все крестьянские дела, как у себя дома: работали в поле, ухаживали за скотиной, пряли, вязали, ткали. Вечерами хороводились с парубками.
Суфия попала в дом к священнику. В ее обязанности входило сторожить огромный сад. Она ходила по саду и следила, чтобы местные мальчишки не залезли туда, а соблазн был велик. Деревья буквально ломились от яблок, груш, черешен, персиков. Суфия быстро подружилась с мальчишками и, сделав в заборе лазейку, пропадала с ними на озере, принимала участие во всех их играх.
Священник был образованным человеком, у него имелась хорошая библиотека, и очень часто Суфие поручалось вытирать пыль с книг. Девочку зачаровывали иллюстрации в книгах, она могла часами рассматривать их. Священник жил со взрослой бездетной дочерью, которая занялась воспитанием и образованием татарской девочки. У Суфии оказались необыкновенные способности. Она научилась хорошо говорить по-русски, а заодно и по-украински, читать и писать.
В доме девочку баловали и наряжали, как куклу, в белые платья, отделанные кружевами. С ней много занимались почти по всем предметам, особенно любила Суфия стихи и узнала их великое множество. А вечерами священник, поглаживая свою длинную, окладистую бороду, спрашивал: "Ну что, Софьюшка, чем ты сегодня занималась?" И девочка добросовестно обо всем рассказывала: про своих друзей, про лазейку в саду, про то, как она любит лошадей и как хочется вскочить на одну из них и поскакать по улице...
Священник с дочерью смеялись, считая это желание детской блажью. Но, кстати, они первыми заметили у Суфии тягу к рисованию, купили девочке цветные карандаши и краски, дали ей первые уроки живописи. Со временем она, возможно, и стала бы художницей, но в слишком суровое время пришлось жить Суфие, ее способности так и не смогли полностью раскрыться.
Три года спустя Суфия вернулась домой. Вошла в старый деревенский дом. Сестры вернулись гораздо раньше, единственным мужчиной в доме оказался братишка, которому исполнилось четыре года. Вся семья сидела на полу возле самовара и ужинала. Когда вошла Суфия, все с любопытством посмотрели на незнакомку. Коротко остриженные волосы, белая шапочка, короткое пальто в клетку, из-под которого выглядывало белое кружевное платье, и желтый кожаный саквояжик, где были заботливо сложены кисти, краски и несколько платьев.
- Маржа! - ахнула мать.
На следующее утро Суфия не обнаружила ни своей привычной одежды, ни саквояжика с красками. Мать все сожгла в печи - все это от русского священника, и Аллах накажет за то, что дочь у него жила. Мать дала Суфие платок и велела носить его, не снимая, пока не вырастут косы... Девочка заплакала...
А через год она ушла из дома, получив вдогонку проклятие матери. К счастью, оно не сбылось. Суфия многого добилась в жизни, стала уважаемым руководителем. А вот сестры так и остались полуграмотными, почти не умели ни читать, ни писать.
Мать Суфии, Магсума, прожила долгую жизнь и последние годы провела в семье Суфии, хотя умирать уехала в родную деревню. Сердце Магсумы-эби, конечно, оттаяло. Она любила нас, своих внучат, учила беречь хлеб. Помню, как сметала в ладошку со стола каждую крошку и очень сердилась, если видела их на полу.
"Аллах накажет того, кто бросает и топчет хлеб", - сердито говорила моя бабушка. И ее можно было понять.
Лира ПИТЕРКИНА.
Село Кузнечиха Спасского района.
Фото из архива Национального музея РТ.
