Поэт, прозаик, переводчик татарской прозы и поэзии Наиль Ишмухаметов состоит в Союзе писателей РТ с 2009 года. В Казань приехал 18 лет назад, окончив Магнитогорский горно-металлургический институт и успев поработать в цехе горячей прокатки. В настоящее время работает в редакции журнала «Идель».
Лауреат премий Марка Зарецкого, Сергея Малышева, Сажиды Сулеймановой... Его произведения и переводы печатались в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Москва», «Север», «Литературная газета», «Контрабанда», «День и ночь», «Казанский альманах», «Идель», «Казань», «Аргамак – Татарстан», «Салават купере». Стихи переводились на татарский и украинский языки.
Подполковник Чурбанов преподавал
на военной кафедре тактику танкового боя.
Он был дважды контужен в Афгане
и частенько разговаривал сам с собою.
Заставлял нас писать «лятучку»
на отслуживших свое,
простреленных перфокартах,
Наши невольные «смяшочки»
пресекал визгливым:
– Бабуины, не каркать!
Приходил на занятия,
предварительно накатив боевые двести.
За единственную ошибку в летучке
рисовал в журнале могильный крестик.
На возмущение, мол, всего же одна,
ну, поставьте хоть тройку, в натуре!
Неизменно грустнел
и словно бы сам себе говорил:
пуля считать не умеет, она, как известно, дура.
Мы хотели при случае устроить ему темную,
надавать по контуженному жбану…
…не знаю, жив он или… но хочу поклониться
Вам за науку, подполковник Чурбанов…
* * *
Пересидеть февраль, кемаря у бойницы,
подбрасывая в кровь спасительные сны,
таращиться в прицел, пока не разболится
солдатская душа в предчувствии весны.
А первого с утра податься в самоволку
в таежные леса по девственным снегам,
Дурашливо кричать – без умолку, без толку,
а после волю дать скопившимся слезам.
Не страшен трибунал
и приговор не страшен,
когда ты не солдат, а мирный фантазер.
Ну, как не помечтать –
весна в немытой Russia,
все громче подо льдом стучат сердца озер…
* * *
Загляну в глаза Казани на заре.
В них
и Рим,
и Тадж Махал,
и Назарет.
Междуречье,
стоязыкий Вавилон,
а над ними
Гжели русской небосклон.
Поутру в глаза Казани загляну –
я у этих глаз в пожизненном плену.
* * *
Между Волгой и Уралом,
между дудкой и кураем,
меж аулом и селом
жизнь, что девушка с веслом,
замерла в немой тоске,
все решает, дура, с кем
ей идти, верней, грести
по стремнине горести.
Русский челн, татарский парус –
Что главнее в этой паре?
Дура дурой – что главней
ни за что не выбрать ей.
Знай живи себе, не мучась,
все равно настигнет участь
Буриданова осла –
смерть на кончике весла.
* * *
Весь мир – война.
Все бабы – пули.
Но есть одна
у нас в ауле,
которая мне – бинт и йод.
Я жив, пока люблю ее.
* * *
Натужно дышит роженица-ночь,
не смог наркоз усталости помочь,
минутный скальпель режет, не спеша,
а маятник частит: ды-шать, ды-шать.
Из темных вод вспорхнет эфемерон,
раздувшись до слона, взорвется он,
оставив груды дел и руды фраз,
которые когда-нибудь и нас…
Ночь…
Слово с губ срывается в пике,
в нем смысл не тот, которого хотел…
Давай поговорим на языке
нагих, облитых лунным соком, тел.
* * *
Тянут-потянут синицу за хвост из сини,
клин журавлиный всадили в каленую клетку.
– Больно в неволе, погано в неволе? – спросили.
– Будет еще нестерпимей,– сказали. – К лету
будут птенцы, не познавшие силу крыльев,
дружно у них отрастут вместо лап копыта,
вместо изящного клюва – свиное рыло,
вот она – главная, самая главная пытка!
* * *
Мой нежный жиголо на рыжем жигуленке
от мыслей солнечных, наивно-детских, глупых
казавшийся мне рыжим,
мой гулена,
мне не найти тебя под глаукомной лупой
воспоминаний на истлевшей карте царства,
где фильмоскоп и самодельные перины,
где пили водку для здоровья, а лекарства
ни одного не знали – кроме аспирина.
Теперь и я чуть жив, и ты, дружок, не выжил,
и мама к празднику не делает рулеты.
Тебя я в зеркале рябом спросонья вижу –
ты превратился в грустного брюнета.
* * *
Ну, вот и осень, джаным, вот и наша осень,
И лишь в тетрадках школьных куролесит лето.
Банальна рифма, но точна: в кудряшках – проседь,
неотвратимо-постоянна рифма – Лета.
В багрец и золото – предсмертные одежды –
леса оденутся, усталость маскируя...
Лиса судьбы проглотит колобок надежды…
Рожденный осенью, от осени умру я.
Душа от тела отлетит банально в просинь,
тебе останется любовь, неистребима...
И снова будешь, джаным, в золотую осень
ты слышать птицы-смерти клекот ястребиный.
* * *
Помнишь
между «нет» и «да» навеки
мы лущили грех-орех любовный?
Той любови – пятаки на веки…
Тем наивным – перескрип зубовный…
Знаешь,
между «больно» и «терпимо»
вырастает лишь одно желанье –
мимо солнца,
звезд падучих мимо
поползти с молитвой на закланье.
Слышишь,
между выдохом и вдохом
стонет и трещит земная хорда?
Видишь,
между выходом и входом
свадебное обернулось вдовьим…
* * *
памяти Лины Набат
Тяжко.
Больно.
Больно.
Тяжко.
Жизнь – резиновая стяжка
с металлическим замком.
Колокольчик в чистом поле
надрывается по ком?
Динь-динь-динь-динь.
Дили-дон.
Стой-постой!
Ни шагу боле
за невидимый кордон!
Бом-бом.
Дили-дон.
– Жив покудова, чеши-ка! –
под ногой блажит трава…
Что ни сделай, жизнь – ошибка.
Что ни делай – смерть права.
* * *
Чем тише в доме, тем тревожней на душе,
надежда – в коме, тело ватное – в туше,
могилки грядок, пугал ветхие кресты,
отцветших радуг черно-белые мосты,
и дым из печки вьется мертвенно-белес,
над зыбью речки скрип рассохшихся колес,
не то, уключиной скрипя, Харон-абы
везет пахучие сосновые гробы...
На белом свете тишина, читай, беда –
взрослеют дети, улетают кто куда...
