Выпить в России любили всегда. Впрочем, как и во всём мире, хотя наше пристрастие было как-­то заметнее – вероятно, в силу особенностей менталитета. Однако после распада СССР пьянство в нашей стране приобрело характер национального бедствия и имело масштабы гуманитарной катастрофы. Как утверждают социологи, столь резкий всплеск заболевания алкоголизмом вы­звали резкое ухудшение условий жизни, социальная неустроенность, спровоцированные ходом реформ и проявившиеся в массовой психологии в виде устойчивого чувства незащищённости и неуверенности. Для многих тогда спиртное стало своеобразным лекарством для ухода от действительности, забвения трудностей и забот… Однако с конца 1990­х годов потребление алкоголя в России снижается. По данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), среднее потреб­ление алкоголя за 2016–2018 годы в России составило 11,2 литра чистого этанола на человека, что ниже уровня таких стран, как Германия, Франция и Испания.

Конечно, проблема не исчезла, но улучшения, как говорится, налицо. И безусловно, они – результат не только улучшения условий жизни, но и усилий медицины. О медицинском аспекте проблемы алкоголизма – наш разговор с заместителем главного врача по медико-социальной реабилитации Республиканского клинического наркологического диспансера Минздрава РТ, психиатром-наркологом Ильдаром Тазетдиновым.

– Мало кто задумывается о том, что лечение любой зависимости – алкогольной, наркотической, даже игровой – состоит из двух неравных и по усилиям врачей, и по затратам, и по времени частей, – говорит Ильдар Минибелиевич. – Первая – медикаментозное воздействие, то есть снятие физической зависимости. Обычно этот процесс недолог и отработан уже до нюансов. Вторая – снятие психологической зависимости – более сложна и продолжительна. Она занимает как минимум восемьдесят процентов времени лечения. Это психотерапия. Вот её необходимость могут правильно оценить далеко не все.

Простой пример. Обращается ко мне мама пациента: «Он где сейчас?» – «На реабилитации», – поясняю. «А капельницы ему там ставят?» – «Нет». – «А что же вы тогда с ним делаете? – возмущается она. – Я же просила его полечить, он хорошо выглядит и вполне адекватен уже. Чего его в больнице держать?» А это психокоррекция, психотерапия, без которых человек, скорее всего, снова вернётся к своей болезни. Это самое дорогое и, по сути, высокотехнологичное лечение.

На Западе далеко не каждый может позволить себе психотерапевта, это стоит очень дорого. Когда мы посещали и изучали постановку лечения в США, в одном из наркологических центров Бостона были удивлены такой картиной. На двух врачей в центре приходится восемь помощников (по-нашему – фельдшеров). Почему? А потому что наблюдение и лечение у помощника стоят около семидесяти тысяч долларов в год, а у врача – раз в пять больше. Вот так за рубежом относятся к психотерапевтам. В России – по-другому. А ведь лечение у этих специалистов у нас входит в стандарт, то есть бесплатно для пациента. Психотерапевты и медицинские психологи, наркологи есть в каждом отделении диспансера.

– Вы возглавляете медицинскую реабилитацию в Республиканском наркодиспансере с первых дней организации этой службы в Татарстане. Получается, ей уже четверть века?

– Конечно, в той или иной мере она существовала и до этого – как-никак Республиканскому клиническому наркодиспансеру уже сорок пять лет. Так, до 1997 года это была система лечебно-трудовых профилакториев – ЛТП. Этакая трудотерапия – человека по суду направляли на какое-то предприятие. Всё было завязано на работе: пришёл с утра к врачу, получил таблетку – и иди трудись. Практически без воздействия на личность. Так что заканчивались положенные два года, приходил пролеченный домой, и всё возвращалось на круги своя.

С приходом на место министра здравоохранения РФ Татьяны Дмитриевой, психиатра по образованию, всё изменилось. В 1997 году был принят приказ по Минздраву России о создании службы медицинской реабилитации. Мне довелось быть у её истоков в нашей республике. Были организованы сообщества анонимных алкоголиков, а затем и анонимных наркоманов. Начинали мы с амбулаторных программ, когда больных из «острых» отделений брали на несколько часов и с ними работали. В 1997 году в диспансере было создано первое стационарное реабилитационное отделение. Реабилитация – это чисто психотерапия, с раннего утра и до позднего вечера.

– Но ведь так и с ума сойти недолго – столько времени воздействия на уже травмированную, повреждённую психику…

– Ну это же не означает, что с больным беспрерывно и монотонно говорят об одном и том же. Это целый комплекс разных процедур.

Завтрак, медитация, фокус дня, малые группы, мониторинги и индивидуальные часы. Особенность ещё и в том, что мы привлекаем к работе с больными бывших пациентов, тех, кто уже прошёл лечение и реабилитацию.

Как известно, из человека пьющего нельзя сделать мало пьющего. Только полный отказ. Почему? Вот представьте, вы сломали руку. Гипс, лечение, реабилитация, выздоровление. Но органическая неполноценность в месте перелома всё равно остаётся. И в случае нагрузки это место будет самым незащищённым, здесь есть органическое нарушение. То же самое и с зависимостью – есть органическое нарушение головного мозга. У меня были случаи, когда люди по двадцать пять лет не притрагивались к спиртному, а свадьба сына – чего уж, рюмочку за счастье молодых. И срыв в запой. Это процесс хронический, болезнь начинается с того места, где она была прервана.

– А как вы относитесь к так называемой заместительной терапии? В США, например, её чуть ли не панацеей считают.

– Это вы про метадон? Простой пример из моей практики. Когда мы посещали наркоцентр в США, я обратил внимание: на парковке перед центром огромное количество дорогущих авто. Спрашиваю: «Это врачей и персонала авто?» – «Нет, – говорят. – Это наши больные приезжают». Отслеживаю процедуру «лечения». Подходит пациент, вставляет в считыватель карточку. Ему автоматически наливается определённое количество жидкости, он её выпивает и уходит. Это и есть метадон – заменитель алкоголя или наркотика. И так каждый день, они так живут. Получается, что человек, во-первых, привязан к месту лечения, а во-вторых, представьте, что с ним будет, если заменителя дозы не получит? Есть у меня опыт работы с «метадонщиками» – ломка при отмене метадона намного тяжелее, чем от того же героина. Это же синтетический опиат, страшная штука.

– Так какое же это лечение?

– Как мне пояснили, наркомана делают законопослушным гражданином – он не ворует, не убивает за дозу, дома не доставляет проблем. «И они всегда у нас под контролем – мы их видим», – сказали мне. А лекарство они получают бесплатно, по программе. Это государственный бизнес огромного масштаба, на него работают специальные заводы, и их много.

У нас же разработано немало программ, от мотивационной до послелечебной реабилитационной, которая стартует с первой минуты поступления больного в стационар. Ранняя мотивация начинается уже в «остром» отделении. После снятия физической зависимости человек может только добровольно согласиться на реабилитацию, заставить его никто не может. У меня был случай, когда сорок семь раз пациент с наркоманией находился на лечении на платной основе, чтобы «снизить дозу», как они говорят. К сорок восьмому в Республиканском диспансере появилось реабилитационное отделение, он стал одним из первых, кто прошёл реабилитацию. И вот уже много лет практически здоров.

– А что за проект лечения в местах заключения в системе УФСИН по РТ?

– Реабилитация заключённых – отдельный проект, запущенный в 2019 году. Специалисты нашего диспансера оказывают организационно-методическую помощь данному проекту. Собственно, в местах не столь отдалённых наших потенциальных пациентов – большинство, ведь львиная доля преступлений совершается в состоянии либо алкогольного, либо наркотического опьянения. Этот проект активно поддержали Президент Татарстана, Минздрав РТ и Уполномоченный по правам человека в РТ, а также некоммерческие организации «Вера» и «Профилактика и инициатива», которые выиграли республиканские и российские гранты под этот проект. Первой стала исправительная колония №19, затем ИК-2. Оказалось очень эффективно: пациенты проходят реабилитацию в месте заключения под контролем врача – психиатра-нарколога медицинской части УФСИН, где есть психологическая лаборатория, выделено помещение – целый блок на десять человек. До года пациенты там могут проходить реабилитацию, а после выхода из мест заключения или снимаются с диспансерного учёта, или продолжают наблюдаться до трёх лет у нас.

– Лечение влияет на психику? Не раз приходилось слышать – бросил пить и стал жадный, злой.

– Скажем так – болезнь усиливает недостатки. Положим, пока он пил, может, и был жадным, но не контролировал финансы по причине зависимости, не до того было. Стал трезвым – и всё видит, считает, у него проявляются черты, незаметные ранее. Злой? Он снимал напряжение алкоголем или наркотиками, а теперь этой возможности нет. В человеке заложена склонность к зависимости. Психокоррекция и заключается в том, что его учат быть независимым – психику буквально разбирают на кусочки и складывают снова. Чем дольше реабилитация, тем выше эффективность. И всё индивидуально, к каждому свой подход. Одному достаточно показать человека с белой горячкой, как сходят с ума, чтобы выработать мотивацию. К другому – иной ключик.

– Это зависит от силы воли?

– Не только. Не поверите, важно даже как он родился, как рос, с кем общался, где и с кем жил. Очень эффективны все занятия, но особенно в психотерапевтических группах. Расписание готовится минимум на месяц, оно включает медитации, эриксоновский гипноз, арт- и драматерапию, индивидуальную работу, мониторинг и мильетерапию – терапию средой.

Вот так, совершенно без лекарственных средств, мы возвращаем людей к здоровому образу жизни. Есть у нас и программа ресоциализации, причём это межведомственный проект. Представьте: пролечился человек, вышел на свободу, а на работу его никуда не берут. На помощь приходит Фонд ресоциализации Республики Татарстан, на его предприятиях работают многие наши пациенты, прошедшие реабилитацию. За год трудоустраиваются до ста двадцати человек. В диспансере сегодня в штате без малого сорок социальных работников – консультантов наших центров по республике. Это тоже ресоциализация: мы дали им неплохую работу с хорошей зарплатой. Но вовсе не синекуру, ведь это очень энергозатратно – потери сил психотерапевта за рабочий день сравнимы с затратами сил сотрудника МЧС. Специалист оказывается эмоционально выпотрошенным, не зря же нам дают дополнительные отпуска.

Нашу беседу прерывает местный звонок. Ильдар Минибелиевич берёт карандаш:

– Тяжёлых нет, температурящих, с психозами? Всё спокойно? А (врач называет фамилию) как?

Я изумляюсь:

– Вы помните всех своих пациентов?

– Тяжёлых – конечно.

– Лечатся чаще мужчины?

– Приблизительно четверть – женщины, особенно в возрастной группе от двадцати пяти до шестидесяти лет.

– Занимаются вместе?

– Детоксикация – отдельно, реабилитация – вместе. Вы хотите узнать о взаимоотношениях пациентов? Конечно, в стенах центра ни о каких романах речи быть не может, но симпатии всё равно складываются. Когда наши пациенты выходят на уровень амбулаторной реабилитации, где ещё три месяца они продолжают послелечебную программу, то общаются с десяти утра до четырёх вечера. Часто привлекаем выздоравливающих для общения в «остром» отделении. Вот такая волонтёрская работа очень сближает, здесь и семьи часто складываются – людям легче социализироваться вместе, любовь и взаимопомощь творят чудеса. В одном из реабилитационных отделений у нас даже специально собирают фото семей тех, кто вместе бросил пить. Хочется отметить и духовную работу представителей Казанской митрополии и Духовного управления мусульман, которые также активны в помощи и поисках для наших пациентов трезвой и здоровой жизни.

С момента создания реабилитационного отделения мы разрешали проводить собрания анонимных алкоголиков и анонимных наркоманов у нас в диспансере. Так приятно было видеть и слышать – выходишь вечером после работы, а тут полный коридор народу, все здороваются и улыбаются. Красивые, здоровые, счастливые… Большей награды для врача не придумать.