О том, что дал врачам и больным федеральный проект «Борьба с онкологическими заболеваниями», что в отечественной фармакологии сейчас происходит настоящая революция, и о том, как на людях испытывают новые препараты от рака, рассказал в интервью «Республике Татарстан» главный онколог ПФО,  член-корреспондент РАН, директор Казанской государственной медакадемии Рустем Хасанов.

– Рустем Шамильевич, этим летом в Самаре состоялся XII съезд онкологов России, вы стали одним из его участников. На съезде обсуждали предварительные итоги федерального проекта «Борьба с онкологическими заболеваниями», который стартовал в 2019 году и является одним из ведущих в нацпроекте «Здравоохранение». По-вашему, много он дал онкологам, в том числе татарстанским?

– Конечно. К примеру, Республиканской клинический онкологический диспансер Минздрава РТ благодаря проекту стал получать на порядок больше средств, за счет чего там полностью обновили базу облучателей, заменили много устаревшего диагностического оборудования, поставили новый магнитно-резонансный томограф. И такое происходит в клиниках по всей стране. Или, например, препараты для химиотерапии. Совсем недавно мы только мечтать могли о современных, инновационных, таргетных препаратах, которые действуют на организм не по принципу «ковровой бомбардировки», атакуя вместе с раковыми здоровые клетки, а воздействуют на опухоль избирательно. Когда с начала действия программы пошли средства на таргетную химиотерапию, онкологи регулярно получали нарекания от Минздрава и Минфина России, от Фонда обязательного медицинского страхования  за неактивное использование  современных схем лечения. А медики просто опасались, что это единоразовый  вброс денег, завтра все вернется на круги своя, а перевести пациентов с новых схем лечения на старые порой просто невозможно. Впрочем, скоро врачи  оценили, освоили и сегодня уже активно применяют таргетные препараты, так что  выделенных на это средств уже не всегда хватает. Доклады, прозвучавшие на секционных заседаниях от коллег из разных регионов, продемонстрировали, какие результаты дали эти государственные вложения.  Мы достигли увеличения пятилетней выживаемости пациентов с момента выявления онкологического заболевания, сокращения летальности в течение одного года, роста выявленных на ранних стадиях злокачественных новообразований, что повышает шансы на успех лечения. Так, в Приволжском федеральном округе доля ЗНО, выявленных на ранних стадиях, выросла с 50,4 процента в 2012 году до 59,3 в 2022-м. За оставшийся год нужно достигнуть отметки в 63 процента.

– На форуме онкологов говорили и о рисках недостижения к 2024 году  плановых показателей  проекта «Борьбы с онкологическими заболеваниями», утвержденных лично президентом страны Владимиром Путиным? Что помешало их достигнуть?  Пандемия коронавируса или мировые экономические санкции в отношении России?   

– Пандемия, когда практически замерла диспансеризация, действительно внесли свои коррективы. Однако никто не отменял и правило Парето, гласящее, что при  достижении цели 20 процентов усилий дают 80 процентов результата, а вот, чтобы получить оставшиеся 20 процентов результата, понадобятся еще 80 процентов усилий. Почему? Все просто. Когда все относительно легкие, лежащие на поверхности проблемы решены, остались только самые «твердые орешки». В нашем случае, например, пациенты с четвертой стадией рака. Их как было 20 процентов плюс-минус полпроцента, так и остается. Это тяжелые формы рака, трудно диагностируемые опухоли висцеральной локализации – например,  поджелудочной железы. К тому сами же сами пациенты порой обращаются к врачам уже с крайне запущенной стадией заболевания. 

Кстати, Татарстан имеет все шансы достигнуть к 2024 году плановых показателей. В части выявления злокачественных опухолей на ранних стадиях мы в Приволжском округе первые – 62,5 процента у нас было уже в 2022 году. И одногодичная летальность у нас самая низкая в округе, и пятилетняя выживаемость выше, чем у соседей.  

– О чем еще говорили на съезде?

– Наблюдения онкологов всех регионов подтверждают, что все большее значение в борьбе с раком приобретают молекулярно-генетические исследования. Разговор о молекулярно-генетических предикторах, признаках возникновения опухоли – так называемом состоянии предрака, наследственных форм заболевания шел на всех секционных заседаниях. Сегодня мы все больше говорим о персонифицированной медицине, об индивидуальном подходе к пациенту, создании его молекулярно-генетического портрета. С таргетной терапией, о которой я уже упоминал, медицина связывает большие надежды. 

– Понимаю, что к съезду вопрос не имеет отношения, но все-таки многих интересует, как проходят исследования новых препаратов против рака на людях?

–  Ну это целая история. Сначала, как водится, эксперименты проводят в пробирке, на молекулярном уровне, вне живых организмов, затем на мышах, крысах. В общем, in vitro и in vivо. Потом – на более крупных млекопитающих. Затем наступает очередь людей-добровольцев. Здесь отрабатываются дозы, определяют эффективность препарата по отношению к предыдущим. Набирается несколько фокус-групп из больных с похожим диагнозом. Половине пациентов дается препарат предыдущего поколения, самый эффективный из известных, остальным назначается схема лечения новым препаратом. Никто, ни лечащий врач, ни больные, не знают, какой препарат используется в лечении, поскольку пациенты зашифрованы под номерами. О том, кто под каким номером, известно только центральному наблюдательному совету. За ходом исследований бдительно следит центральный научный комитет. Это так называемые рандомизированные – слепые- исследования, их проводят в институтах и научных центрах.

Разумеется, всех участников фокус-групп предупреждают, что они участвуют в испытаниях нового препарата и берут у них добровольное информированное согласие. В свою очередь этический комитет изучает заявленные условия безопасности, следит за соблюдением законов, прав добровольцев. В составе таких комитетов входят не только медики, но и юристы, представители общественности.

В Республиканском онкологическом диспансере исследовались десятки препаратов, и за нами следили из  Вашингтона, Лондона… Постоянный аудит – дистанционный и очный, когда представитель приезжает в диспансер и опрашивает пациента, что с ним делали, что говорили. Документации столько, что… И это объяснимо – любое нарушение может повлечь за собой отказ регистрирующих органов выпустить препарат на рынок. Так что любой шаг зарегистрирован и проиллюстрирован. Механизм сговора или мошенничества при такой системе контроля полностью исключен, слишком много степеней зашиты.

Рак – это множество различных заболеваний. За последние 10 лет специалисты выяснили, что существует более 200 различных типов и подтипов рака. Это способствовало переходу от универсального подхода в лечении пациентов к персонализированной терапии

– Успешные отечественные препараты среди исследуемых в вашей практике были?

– Да, но их судьба в свое время была печальной. К примеру, один препарат показал прекрасные результаты, и мне особенно импонировало то, что он российский, значит, его цена должна быть приемлемой. Но… Печально известный предприниматель П., который получал деньги от всего на свете, в том числе имел фирму, специализировавшуюся на производстве препаратов для лечения рака, сначала с увлечением занимался этим, а потом охладел и продал фирму. А новые владельцы не придумали ничего лучше, чем продать разработки некой швейцарской фирме, и теперь мы этот препарат покупаем за рубежом. За соответствующую цену, разумеется.

К сожалению, этот случай далеко не единичный. 5-фторурацил, например, «переехал» в Японию. Изобретение это российское, один из наших научных центров его еще в 1970-х годах разработал. Но патент на изготовление данного химиотерапевтического препарата был продан японцам, и они прекрасно им распорядились. Безденежье в фармацевтической отрасли, отсутствие финансирования со стороны государства и непонимание  финансовой выгоды от производства таких лекарств – основные причины того, что лучшие разработки появляются в основном на Западе. К счастью, сейчас ситуация диктует активное развитие отечественной фармакологии.

– Это вы о производстве радиофармпрепаратов?

– В том числе. На съезде мне очень понравился доклад главного онколога России Андрея Каприна. Это был не только подробный обзор ситуации по стране, но и отчет о том, что делается в отношении наших новых отечественных препаратов, радиофармпрепаратов. У России огромные возможности, мы производим большое количество изотопов, многие из которых уникальны, и… до недавнего времени все это продавали за рубеж. Едва ли не половину мирового рынка закрываем. А потом покупаем за рубежом медицинские радиофармпрепараты, сделанные из наших изотопов, упакованные и обработанные,  готовые к применению. То есть, работаем как сырьевой рынок. Сейчас идет большая работа в Обнинске и других центрах, мы близки к изготовлению собственных йода125 и йода131, уже на подходе лютеций со своими совершенно гигантскими возможностями по лечению различных видов рака. В онкофармакологии идет невидимая простому глазу революция. Кроме того, в России сегодня успешно разрабатывается система адресной транспортировки лекарственного вещества – «боевого заряда» к пораженному раком органу. Представьте, диагностический аппарат ищет больное место, показывает скопление злокачественных клеток, а «беспилотник» сбрасывает туда дозу препарата. Как эксперт РАН я получаю порой по несколько научных работ в день на эту тему и вижу, насколько продвинулось их качество. Всего десять лет назад мы сто процентов таких препаратов получали из-за рубежа, а сейчас используем почти половину наших. Так что перспективы, можно сказать, радужные! Соответственно, растет обеспокоенность Запада на этот счет, ведь терять монополию на весьма и весьма дорогие препараты никто не хочет. Например, западные фармацевты ни в какую не соглашаются поставлять российским оболочку и некоторые  компоненты для производства лекарственных препаратов, препятствуя изготовлению их у нас. Но я уверен, что мы сможем производить собственные продукты, способные конкурировать с  лучшими зарубежными образцами и отвоюем позиции в медицине, несколько утерянные за последние тридцать-сорок лет.